Архангельская область, несколько километров от Каргополя. В селе N стоит деревянный храм – правда, без куполов, зато с кровлей. Кому он посвящен, местные не помнят. Однако помнят, как однажды их односельчанки-старушки собрались на площади перед магазином с котомками – решили улететь на луну.
Вдруг мы террористы?
Прионежское село N – по Архангельским меркам довольно большое. В соседних деревнях – где три жилых дома, где один (за жилые дома считаются только те, где кто-то зимует; летом народу побольше, но то "дачники"). А здесь только магазинов – три штуки, да еще частные: "Татьяна", "Меркурий" – такую "романтику" редко где встретишь. "На март месяц того года было у нас 114 человек по списку – я по выборам знаю", – говорит Надежда, живущая здесь уже двадцать лет. Вот у нее самой дети прописаны в селе, а живут в городе – считать их или нет? Молодежи вроде бы совсем не осталось. А все же в день нашего приезда в селе справляли свадьбу в одном дворе и юбилей в другом, так что практически все встречные с полным на то правом выписывали ногами замысловатые фигуры, да и у Надежды глаза блестели.
В давние времена село держалось животноводческой фермой. Надежда работала там ветеринаром, но ферма была, "да порушилась", а Надежда стала соцработником – теперь досматривает деревенских старушек.
Была раньше в селе и школа. Нам показывают три дома: большой рядом с "поповским", другой поменьше, третий совсем разрушенный – их последовательно занимала школа. В ней учился когда-то Надеждин муж Вася, но когда Надежда двадцать лет назад приехала в N на ферму специалистом, школу уже закрыли, а учеников стали возить в Каргополь. "В этом году и учеников-то – три человека, – говорит Надежда. – Автобус их возит, а нас до города не берет. Вдруг мы террористы? Нельзя". Все друг друга знают, все готовы заплатить за дорогу, но "не положено". Раньше было можно – в автобус набивались взрослые, дети уступали им места и ехали в школу прижатыми к поручням. Теперь водителю работу терять не хочется, а рейсовый автобус до деревни ходит раз в неделю – "по вторникам к клубу приезжает". Так что можно выйти на трассу и поймать попутку, а можно даже такси вызвать – триста рублей до Каргополя. Надежда говорит, бедовые головушки даже в Москву на такси ездят – пять тысяч в один конец... На деревне осталось две коровы – у Надежды да у ее подруги Кати, "что на углу живет". "Вот деревня и заросла. Были бы животные – так всю траву бы пообкосили", – говорит Надежда. Борщевик, впрочем, ядовитый, коровам не годится.
Храм в N большой, когда-то бывший пятикупольным. Он раньше стоял на кладбище. Но нам об этом рассказали местные, а сами мы обошли его со всех сторон, отходили, подходили, фотографировали целиком и фрагментами, а никаких следов кладбища в траве и зарослях борщевика не заметили.
В советское время в храме хранили зерно, благодаря этому позаботились о кровле, так что храм по меньшей мере не рухнул и не сгнил; двадцать лет назад он уже стоял пустой. Сейчас в трапезной части прикручены баскетбольные кольца – еще недавно он явно служил спортзалом, но Надежда такого не припомнит. Теперь там только птичий помет и доски на полу, в алтаре – дыра на месте престола, да еще мы выкинули двух дохлых галок. Когда хочешь сфотографировать остатки "небес", вспышка выхватывает во множестве летящие с потолка пылинки.
Есть в N, кроме храма, еще одно почитаемое святым место. Только приезжий его не заметит, как мы не заметили кладбища. От села до озера идти пять километров, а на полпути есть местечко с источником, которое называют "часовня". Часовни там и в помине нет, но, судя по названию, когда-то была. Ручей в том месте никогда не замерзает, и по пути на озеро за ягодами там берут воду. Умыться этой водой – правило для всех, даже для самого беспечного пьянчужки. В какой-то год решили там мостки сделать – привезли даже брусья и доски, но дальше дело не пошло. А идея беседку соорудить у воды вызывает куда больше воодушевления, чем мысль о восстановлении храма в селе, "ведь и место там святое". Только местных поднять трудно: "Молодежь обленилась вся, пьет массово, деревня заросла борщевиком", – сетует Надежда. Но пройтись по домам, позвать на "субботник" хотя бы женщин она готова – можно будет в храме прибраться, а можно мостки на ручье соорудить.
В храме в N когда-то были "небеса" – потолочное перекрытие с росписями, традиционное для деревянных храмов Русского Севера. Можно на таких перекрытиях увидеть изображение "Небесной Литургии" – святых или ветхозаветных праотцев, молящихся изображенному в центральном круге Христу.
Небеса в храме в N. Вспышка выхватывает летящие с потолка пылинки
В N в подкуполье были многофигурные композиции (все же чаще всего там рисуют либо ряды серафимов, либо простые звездочки, а здесь – множество сюжетов из Писания). Сейчас под потолком – одна расписная доска и каркас, на котором раньше держались все остальные, а сейчас сквозь него видно изнанку кровли. Когда Надежда приехала в N двадцать лет назад, церковь, конечно, действующей уже не была, но небеса были на месте. "Все заходили посмотреть, а досмотрелись, что украли". Однажды какой-то заезжий человек предложил местным юнцам заработать – снять для него в храме картины. И они их сняли. На одну, видимо, сил не хватило, а может, она не соблазнила заказчика, так как расколота сверху донизу.
Небеса в храме в N. Сохранившийся фрагмент – выход из Ковчега после Всемирного потопа
Судьба "небес" сложилась нетривиально. То ли один из снимавших расписные доски для "заказчика" перед "работой" позвонил в милицию, то ли сельчане обеспокоились... Только на выезде из села предприимчивых приезжих ждала милиция. Охотников за церковной стариной взяли с поличным, а живопись перекочевала в запасники Каргопольского музея, где и лежит по сей день. Одного из участников-сельчан "Бог наказал" – дали два года условно.
Сама Надежда ни в какого Бога не верит – говорит, что ей это не дано, и хоть пыталась читать Новый Завет, а ничего в нем не поняла. Слово "епископ" ей и вовсе незнакомо, поэтому к нашему рассказу о благословении правящего архиерея на поездки к деревянным храмам она отнеслась с самым большим подозрением. Зато в деревне верующие, по ее словам, уже есть. "Здесь многие начали уже приходить к этому", – говорит Надежда. "Много" для нее – это пока двое. Есть в селе медик Анна, ей слегка за тридцать, есть Павел, "очень эрудированный он, в бывшей конторке живет", – перечисляет Надежда, – им приходится в город в храм ездить... Аня и Паша "ни с того ни с сего стали верующими", – удивляется Надежда. Аня живет в здании, которое когда-то тоже успело побывать школой. Теперь полдома – медпункт, а вторая половина – Анина. В канун памяти Иоанна Предтечи мы Аню дома не застаем: в Каргополе "новый" храм – Предтеченский, так что у Аниной двери прислонена палка от метлы: никого дома нет.
Вера Анны и Павла кажется таинственной, но некоторые слухи запоминаются: мол, раньше ходили они в городе в "новый" храм, к отцу Борису, теперь почему-то стали ходить в другой, к отцу Алексею... Есть в округе и еще менее понятные "веры".
"Была у нас тут Нина Шилова, – вспоминает Надежда. – Она что-то знала. Так мы ходили к ней – ребенок если заболеет, или родишь – пуповинку зашептать..." Теперь другие времена: в селе живет "женщина, которая лечит", – приезжая из Ставрополя. "И что, ходят к ней? – Местные – никто. Она сама себя так неправильно поставила... – Порчу на кого-то навела? – Да нет, не порчу... высокомерие у нее какое-то. С города к ней ездят зато". Целительница к сельчанам не заходит, храмом тоже не интересуется – даже как каким-нибудь "местом силы".
До сих пор на памяти Надежды прибраться в заброшенной церкви пыталась только одна женщина – Алла, теперь уехавшая на Украину. Когда-то она надолго приезжала в N, проповедовала "свою веру – не поймешь какую, а только Аллилуйя, мимо икон напрямую кому-то молиться". Она в храме подметала и баб собирала. Только было это лет восемь назад, и с тех пор одного птичьего помета в храме накопилось немало.
Бабушки к Алле с ее "аллилуйей" потянулись – и даже как-то собрались с ней на луну улететь. Собрали котомки; "свекровь была у меня еще жива, – вспоминает Надежда. – Вот евонная мама, – показывает она на мужа Василия, – тоже сказала, что жизнь здесь, дескать, уже кончилась, и надо им на луну". Бабушки поджидали какого-то особенного числа, готовились. "Уж не знаю, во что эта вера, или вовсе это не вера, а суеверие или заблуждение", – говорит Надежда. "А что потом было? – Ясное дело, никто за ними не прилетел. – Это-то ясно, а что они дальше делали? – Разочаровались, что же еще... кто в чем". Алла из деревни уехала, но помнит ее тут не только Надежда.
Бабушки, которых соцработник досматривает, до сих пор уверены, что слышат голоса "оттуда". У одной погибший сын подает вести: здесь тунеядцем был, а "там" (не иначе, на луне) вроде начал работать. Другая сама "что-то видит". Надежда предпочитает в это не вникать: "никого не понимаю, не мое это, да и много их, запутаться можно", – и признается, что если всех сразу понять, то легко и с ума ненароком сойти. "Хотя все Бога поминают, только вот они без икон. А вы на какую икону молитесь и храм ваш где?" – неожиданно начинает спрашивать она. А то ведь далеко ходить за чудесами не надо: Надеждина подопечная тетя Настя тетрадку какую-то ведет, хотя раньше незрячая уже была. Приезжал к ней как-то из города священник, привез икону. Икону она оставила себе, но и тетрадку вести продолжает. "Они ж все на своем примере говорят – что вот и зрение у нее прозрело, и мысли появились откуда-то, писать стала. Я даже и поверила: даже и речь у них стала такая связная, а то все матюгались", – комментирует Надежда. То, что к нескольким старушкам на селе вернулось зрение, ее не удивляет.
Село Быковское на берегу Онеги. Брошенный дом
Впрочем, если на храме снова поднимутся купола, Надежда тоже не удивится. Этим летом до N добрались москвичи, собирающие информацию о деревянных храмах русского севера. Проект "Общее дело" подразумевает консервацию и реставрацию деревянных храмов и часовен. В каждом храме дело начинается с уборки. Может, уже сейчас они вместе с N-скими жителями удалили из храма посторонний мусор и обсуждают, сколько возьмут местные плотники за восстановление крыльца, от которого остался только потемневший след на фасаде, и не найдется ли какого крепко стоящего на ногах выходца из села, который решит, что храм на "кладбище" должен снова стать храмом, а кладбище – кладбищем...
Источник: Татьянин день
