Этот день часто совпадает с летними путешествиями. Что поделаешь, июль, каникулы, отпуска. Но даже издалека мы всегда обращаемся в этот день мыслями к России и ее судьбам.
Во Франции, где я встречу очередную годовщину расстрела царственных мучеников, этому дню предшествует черный праздник Французской революции: день взятия Бастилии, которую никто особо не охранял, и в которой никто не томился (кроме, разве что, развратного маркиза де Сада). Сколь удручающе пряма параллель со штурмом Зимнего, относительно которого ложь словесную "каждой лестницы каждый выступ брали перешагивая через юнкеров" нам подтверждали ложью зрительной: подсовывали кадры черно-белого фильма будто кадры кинохроники. Нет, напрямую их кинохроникой никто не называл, оно как-то само выходило: "и вот, в этот день..." – и качающиеся под напором толпы ажурные ворота. Праздник победы лжи над истиной. Праздник наш и праздник французский. Чей лучше? И там и там – убиение Божьего помазанника с семьею.
Но мы прошли дальше французов на пути к истине. Своих царственных мучеников мы прославили, а 7 ноября не является больше государственным праздником. Но и 17 июля еще не стал днем государственной скорби. А имена цареубийц по-прежнему пачкают наши станции метрополитена и улицы.
Прошли дальше французов, но остановились на полпути.
Что же – нет государственного дня скорби, но есть свой у каждого, и потому – общий для всех нас. Всегда переживаемый по-новому.
За день до отъезда я сняла с полки непрочитанную еще книгу о личности убиенного Государя в воспоминаниях современников. Знала, что прочесть не успею, но открыла хотя бы проглядеть. И сразу же наткнулась на неизвестный мне прежде рассказ графа Д.С.Шереметева, глубоко затронувший какие-то струны в душе.
... Незадолго до начала Первой Мировой августейшая семья каталась на автомобиле, осматривая окрестности Севастополя. Доехав до Георгиевского монастыря, решили зайти поклониться местным святыням.
Посещение не было оговорено заранее, поэтому в обители поднялся в первые минуты изрядный переполох. Но почти сразу монахи решили отслужить для нежданных паломников молебен.
Однако во время молебна среди братии, что стояла ближе к дверям, начался какой-то странный шум. Монахи взволнованно переговаривались меж собой, выходили наружу, возвращались... Вот уже келейник что-то с живостью зашептал на ухо игумену, вот уже игумен сам не на шутку разволновался.
В конце концов Государь спросил ближнего к нему монаха, что происходит.
"Здесь, в утесах, живут два схимника, – отвечал тот. – Мы не видим их годами, а о том, что они еще живы, знаем только потому, что с условленного места исчезает выставленная для них скудная еда".
"И что же?"
"Ваше Величество, взгляните!"
Государь вышел наружу. По высокой лестнице неспешно поднимались два седобородых старца в схимнических одеяниях.
Молебен длился, но взволнованные перешептывания сменились благоговейной тишиной. Долго поднимались к храму две озаренные ярким таврическим солнцем черные фигуры.
Поравнявшись с Императором, схимники остановились. И поклонились ему в ноги.
А затем воротились в свои расселины.
Никто не мог понять – откуда схимники могли узнать о приезде Государя? Отчего почтили его глубоким поклоном?
А ведь все уже было, по сути, ясно. Общество так явно, так безумно и бездумно предавало помазанника Божия. Общество вступало на дорогу, ведущую к Ипатьевскому особняку.
Горько сознавать, что оно не свернуло с этой дороги до сих пор. Сколько встречаем мы в ежедневной нашей жизни людей, искренне считающих себя православными, но хулящих царственных мучеников, "не признающих" прославления? Нервы наши не выдерживают, мы начинаем горячиться, мы гневаемся – вместо того, чтобы учиться любить у тех, кто умер за всех нас – в равной мере за слепых и за зрячих.
Источник: Татьянин день
