Сегодня, зайдя в магазин видеопродукции и спросив "Солярис", вы скорее получите новый американский фильм, чем ставшую классикой экранизацию Андрея Тарковского. Американская версия "Соляриса", на мой взгляд, на фоне и романа Лема, и фильма Тарковского – это очень и очень слабое кино. И как всякое слабое кино, его невозможно разбирать всерьез и пытаться понять, чему режиссер пытался следовать – научному мышлению Лема или притчевости Тарковского. А вот то, что почти забытым оказался наш фильм, – конечно, несправедливо. Это вытеснение, эту потерю мы как будто воспринимаем как норму. Поэтому можно, пожалуй, и порадоваться тому, что читатели и зрители снова и снова возвращаются к книге и ее экранизациям, обсуждая поставленные в них вопросы. Недавно на кураевском Форуме я увидел вопрос о различиях между книгой Станислава Лема "Солярис" и фильмами, снятыми на ее основе. И с удивлением прочел, например, такие ответы: "Заметил некоторый снобизм по отношению к зрителю: скрытые образы, аллюзии в неимоверных количествах. Станислав Лем, наоборот, исходя из сюжета, пытается дать максимум открытой информации". "Думаю, что Тарковский замечательный морализатор, но никудышний режиссер. Не считая нескольких эпизодов, фильм банально скучен. Такое впечатление, что Тарковский сделал фильм для себя, а на нас ему было плевать". ""Думаю, что Тарковский замечательный морализатор, но никудышний режиссер". А по-моему, скорей, наоборот".
Обсуждение, кажется, пошло "мимо" вопроса...
Роман я прочел лет в 13, посмотрел фильм – в 15. И мне, подростку, тогда вовсе не показалось, что Тарковский заумен. Да, конечно, отличия между произведениями очевидны, недаром Лем ругался, что Тарковский навязывает ему, научному фантасту, свою "достоевщину". Так в чем же именно разница между книгой и фильмом? Писателя интересовала именно проблема встречи с разумом, совершенно несхожим с человеческим. Он моделировал ситуацию-допущение, строил гипотезу. Хотел предположить, каковы были бы последствия такого контакта для двух интеллектов – человеческого и ино-мирного. А Тарковский – устами одного из героев – провозгласил, казалось бы, прямо противоположный интерес: человеку никакой иной разум во Вселенной не интересен, человеку нужен человек. Говорю "казалось бы" – потому что, если внимательно читать роман, можно найти источник этой концептуальной идеи, подхваченной Тарковским. Один из героев, Снаут, говорит: "...Мы совсем не хотим завоевывать космос, мы просто хотим расширить землю до его пределов (...) Мы не ищем никого, кроме человека. Нам не нужны другие миры. Нам нужно наше отражение" (пер. Г. А. Гудимова, В. А. Перельман). Для Лема поиск человеком человека – только часть дискуссии о взаимоотношениях с "другим" разумом. Для Тарковского он становится центром его концепции фильма; режиссер, заостряя эту тему и переводя ее в регистр афористически емкого высказывания, заставляет Снаута сказать несколько иначе: "Человеку не нужно иных миров, человеку нужен – человек...". Вот и получается, что, начисто отвергая все научно-фантастические поиски Лема, Тарковский просто-напросто воспользовался его сюжетом как средством для постановки сугубо нравственной проблемы. Вспомним, как пытается исповедаться другу Гибарян (позже он убьет себя): "Тут что-то с совестью, Крис".
Весь этот фильм – о совести и покаянии. Жил человек, и была у него жена. И он охладел к ней, не пожелал пощадить ее чувств, разуверившись в своих. По сути, довел ее до самоубийства. Не в силах ничего с этим поделать, он вынужден жить с таким страшным грехом, глубоко спрятав память о нем и муки совести вглубь своей души. Но он понимает, что все вокруг как-то... не так. Его любит отец, и он любит отца – но не может по-детски прижаться к нему; прекрасный тихий семейный дом о чем-то все время напоминает ему, и в доме нет для него особенной радости. Вокруг героя – урбанистический мир, в котором вообще можно сойти с ума от одной только поездки по хай-вею. И вот такой "убитый" грехом, "закуклившийся" человек, Крис Кельвин, пытается убежать на Станцию, в космос, подальше от прошлого. Но Станция неожиданно для него оказывается местом, где некий Творец (Бог или инопланетный разум – Тарковскому, в общем-то, похоже, наплевать) заглядывает в самое сердце человека, находя там образ того, о ком человек особенно мечтал бы забыть. Воплощая образы в живых телах, он посылает обитателям Станции тех людей, перед которыми те особенно страшно виновны. Так, к Крису приходит давно умершая жена. Сначала герой пытается отнестись к этой встрече так же, как иные обитатели Станции (кроме Гибаряна: он предпочел самоубийство), – пытается уничтожить свое прошлое. Но вся штука в том, что на Станции от "прошлого" не убежишь. И Крис "вдруг" решается поверить и покаяться. Поверить, что перед ним не фантом, а действительно его жена, во плоти. Решается дать ей ту любовь и ту верность, на которые поскупился когда-то. И он сам начинает оживать, становиться настоящим, совестливым, сострадающим не только ей, но и всем несчастным мученикам этой Станции. И сколько его ни пытаются убедить, что, мол, это все напрасно, поскольку тут "космос" и все "ненастоящее" – он уже не дает себя обмануть. И именно его открытое сердце заставляет этого странного Творца заметить страдания Криса и ответить ему осмысленно. Крис не удержал любимую женщину – она погибла. Но он наконец-то бросился на колени перед отцом. Или перед Отцом Небесным – это уж кто как хочет истолковать последнюю сцену фильма, которая цитирует рембрандтовское "Возвращение блудного сына". Фильм Тарковского – призыв не запирать свою совесть на замок, а верить: с одной стороны, верить, что есть ужасная сила равнодушия, которое убивает, с другой – верить в великую силу любви. "Солярис" – фильм о том, что от мук совести никуда не уйдешь, пока не изменишься, пока не станешь другим. И, конечно же, это, строго говоря, не экранизация аналитического романа писателя-фантаста Лема, а притча, которая в каком-то смысле – отповедь автору повести. Сам Станислав Лем, надолго рассорившийся с Тарковским, лишь спустя много лет, намного пережив режиссера, стал менять свою точку зрения и задумываться о том, что открещиваться от фильма было с его стороны шагом неверным.
Источник: Фома
