Распятая церковь

В Кижах началась разборка знаменитой Преображенской церкви. Конкурс на реставрацию выиграла питерская фирма "Алекон". Опыта реставрации памятников деревянного зодчества фирма не имеет. В конкурсе участвовала, как водится, одна. Если то, что происходит, не остановить – Россия может лишиться одного из самых уникальных своих памятников.

Жил-был москвич по имени Александр Попов.

В 1981 году он окончил Московский институт электронного машиностроения по специальности "Прикладная математика" и уехал в Верхнюю Уфтюгу реставрировать церковь.

Верхняя Уфтюга – это погост в Архангельской области. Погост – это вот что такое. На Севере, где природа скудна, крепостного права до Сталина не было, и крестьяне жили не деревнями, а избами. В избе было все – и теплые помещения, и холодные, и место для скота, и даже иногда колодец был прямо в избе, чтобы в зиму, когда – 40, вообще наружу не выходить. Изба была на одну семью, дети уходили в другой кусок леса и заводили свою избу. Жили тяжело, но свободно.

Вы спросите: а где же они знакомились и плодились? А в том-то и дело, что в дне пути от избы был погост с церковью, куда все сходились в воскресенье. Там и знакомились. Часто на погосте даже и жилья не было – одна церковь.

Как горели стожки

После коллективизации всех согнали на погост. В Уфтюге был мельник Борис Голдин. Он работал утром, днем, вечером и ночью. У него было две мельницы, и, когда их отобрали, он взрезал себе живот. Всего в Уфтюге при коллективизации покончили с собой трое мужиков – самых справных, самых работящих. На место их вылезла неработь.

Был тогда в Уфтюге председатель колхоза Борис Некипелов. Как раз вышло постановление, что крестьяне имеют право косить свое сено только после колхозного.

Оно и в средней-то полосе как нож под дых: так в средней косят с Петрова дня – с 12 июля, а на Севере только после Ильина! В средней полосе сено сушат в валках, на поле, а на Севере под крышей огромных изб стояли сушилы – не успел накосить, в августе уже дожди.

И косят на Севере не так, как в средней полосе. На Севере есть коса-горбуша: вроде серпа с ручкой, косят ею нагнувшись и перекидывая косу из руки в руку, – работа адская, зато можно обкашивать болотные кочки.

И вот крестьяне в Уфтюге днем косили колхозное сено, а ночью – ночи-то белые, одним Север хорош – шли на дальние болота косить свое. А председатель колхоза Некипелов целыми днями ездил по самым дальним неудобьям и, где увидит стожки, – сжигал. Однажды увидел: идет глухой старик и несет на себе этот стожок. Некипелов вынул изо рта папиросу и поджег стожок.

Вот в этой Уфтюге и прописался бывший москвич Попов. Деревня спивалась; в бригаду Попов набрал одних зэков. Ночью по спящим бегали крысы, у Попова началась цинга. Жена у Попова осталась в Москве: ну кто поедет из Москвы в Уфтюгу? После Уфтюги Попов уехал в Неноксу, на берегу Белого моря, и перебрал там еще две церкви и колокольню. К этому времени он окончил МАРХИ.

В 1996 году, когда денег совсем не стало, Попов вернулся в Москву. Поработал немного и уехал обратно. По этому случаю от него ушла вторая жена: ну кто поедет из Москвы на Север? Жене Попов оставил раскрученную реставрационную фирму и пр.

А Попов уехал в Кириллов, где стоит Кирилло-Белозерский монастырь, "Великая Государева Крепость", самый большой монастырь Европы, "орудие московской колонизации Севера", как писали в советских учебниках, и кроме множества объектов в монастыре он за семь лет и тридцать миллионов рублей перебрал Ильинскую церковь в Цыпине.

Цыпино

Тут самое время объяснить, как Попов реставрирует деревянные церкви и что такое переборка.

Переборка – это когда церковь раскатывают по бревнышкам, оставляя на земле окладной венец, бревнышки метят в строгом порядке и собирают опять, вытесывая взамен сгнивших, если надо, замену. Так, собственно, перебирали церкви на Руси всегда. И в XVIII, и в XIX веке. Японцы – те вообще еще дальше идут. Они, когда строят деревянный храм, рядом с храмом сажают рощу. И вот когда храм скособочится, они эту рощу рубят, храм раскатывают, а на его месте ставят новый, точно такой же, в рамках концепции вечного обновления.

И вот когда бывший москвич Попов взял в руки современный топор и попытался перебрать им старую церковь, он понял: не то. Все вокруг говорили: "Здорово!", а Попов думал: не то.

И в конце концов он понял, что для реставрации старых церквей нужны старые инструменты. У археологов, раскапывавших Мангазею, он раздобыл старый топор XVII века, выковал себе такой же (Попов все делает сам – лес в Уфтюге выбирали и валили сами, топоры куют сами) – и стал работать им.

– Опыт показал, что, как только мы бросаем ремесла и переходим на современные технологии, памятника нет, – говорит Попов.

Все полы у Попова вытесаны топором, все бревна обтесаны топором. Это теперь такие нормы реставрации деревянных памятников общеприняты – во многом благодаря Попову, а когда Попов впервые обтесал старым топором старым способом доску, – то эту доску крупнейший норвежский специалист по деревянному зодчеству Арне Берг (а в мире три страны деревянного зодчества – Россия, Япония и Норвегия) повесил у себя над головой в кабинете.

– Пила рвет бревно и его поры, – говорит Попов, – а топор поры закрывает.

Ильинская церковь в Цыпине была разрушена советскими реставраторами. Ведь осваивать деньги любили еще в советское время, а самое лучшее в смысле освоения денег – это неинвентарные леса. В 70-е годы у церкви рухнул купол; поставили леса – и на 15 лет ушли. А леса вокруг деревянной церкви – это все равно что больной чахоткой в тюремной камере. Обрушился верхний восьмерик – поставили еще одни леса.

И только восемь лет назад пришел Попов и его ученики. (К Попову еще один парень переехал из Москвы, Антон Мальцев, и еще один – Иван Бунеску – из Ярославля.)

Они вынули нижние сгнившие венцы и восстановили их по оставшимся. Они нашли фотографии церкви, загнали их в компьютер и вычислили место, откуда велась съемка. Они поставили поверх церкви модель купола, сняли ее, загнали в компьютер и посмотрели, соответствует ли. Они правили модель, пока не получилось точное соответствие. Тогда они поставили купол и покрыли его вырубленным топором лемехом. Средний плотник может сделать за день 25 лемехов топором. Попов делает 80.

– Я себя максимально приблизил к их условиям, – объясняет Попов. – Если у них не было наружных лесов, то и у меня не будет наружных лесов. Неудобно работать, да – но зато ты понимаешь, почему это сделано ТАК. А как только я своими мозгами начинаю думать за них, я попадаю пальцем в небо.

Цыпинская церковь производит невероятное, фантастическое впечатление, а почему – начинаешь понимать, только послушав Попова. Ты понимаешь, что реставратора вел материал, что каждое бревно – оно чуть-чуть другое и что эстетика этих зодчих вытекала из их технологий. Семилетняя реставрация Ильинки с иконостасом стоила 39 млн руб. Без иконостаса – 34. А бензопилу Попов все-таки использовал при строительстве. Один раз, в Уфтюге, когда ребята из его бригады за картами похватались за топоры. А Попов вышел в сени и вернулся с включенной бензопилой.

Кижи

Утром в среду мы едем в Кижи.

Человек жил в этих местах с IX по XX век. Мы едем 450 километров мертвыми деревнями мимо разрушенных церквей. 10 веков назад человек заселял эти места, двигаясь по воде, потому что дорог не было, и дорог нет до сих пор: турист заплывает в эти места по воде, а автомобилист переправляется на пароме: мостов нет.

Между Кижами и Петрозаводском ходит "Метеор", и, когда мы попадаем на этот "Метеор", обнаруживается, что мне необыкновенно повезло. Едем: Попов, я, молодой реставратор, который тут же раскланивается с Поповым и, кажется, вот-вот попросит его благословения, новый директор Кирилловского музея с целой делегацией (старого директора звали Галина Иванова – это третья жена Попова). И еще с нами едет глава музея Кижи Эльвира Аверьянова.

Я уже знала, что отношения между Кижами и Поповым отвратительные, но полагала, что разногласия вызваны техническими вопросами. Тридцать лет назад архитектор Смирнов установил внутрь церкви Преображения в Кижах металлические конструкции, чтобы она не рухнула, и вот Попов предлагает делать переборку: то есть убрать металл, раскатать и перебрать церковь. А музей только что одобрил проект лифтинга на 300 млн руб. (вдесятеро дороже, чем обошлась Ильинка Попова): то есть церковь снимут поярусно, начиная снизу, оставив верх висеть на металле, и каждый ярус будут собирать в ангаре и ставить на место.

И поскольку я наивно полагаю, что вопрос технический, я подхожу к Аверьяновой и представляюсь: я Юля Латынина, я еду в Кижи, я знаю, что Преображенка закрыта и никого не пускают внутрь, но я прошу мне ее показать, и вот я попросила Попова показать мне Кижи – и я же не знала, что тут у вас такое троянское сражение.

И хотя при слове "Попов" Аверьянова меняется в лице, она – о чудо из чудес – присоединяет меня к музейной делегации. И мы все заходим в ее кабинет – музейная делегация, я и Попов, которого я тащу за собой.

И тут Аверьянову прорывает.

– Нам нужна оппозиция, но мы хотим, чтобы она была конструктивной, – говорит она, – а некоторые пишут письма, используют академика Орфинского в корыстных целях! Орфинский вместе с Поповым президенту пишут, в ФСБ пишут! А эта дама кто? – вдруг набрасывается Аверьянова на одну из сотрудниц музея, которая улыбнулась Попову. – Что тут за улыбочки?

– Нам нужно объединиться! – вдохновенно продолжает Аверьянова. – Говорят, чем хорошая война, пусть лучше будет худой мир. Мы самая открытая организация!

– Так почему надо делать лифтинг, а не переборку? – пытаюсь я вклиниться в этот мирный спич.

– Вам специалисты объяснят!

Экскурсия

Специалист в лице ученого секретаря музея ведет нас по музею деревянного зодчества "Кижи". Музей напоминает дровяной склад. Преображенка выглядит ужасно: покосившаяся, осевшая. Она вся в лесах, и с нее уже начали снимать нижние венцы.

– Преображенская церковь – уникальный памятник деревянного зодчества, – сообщает нам ученый секретарь. – В Великую Отечественную близ этих мест сражались красные партизаны.

Я пытаюсь вернуться от партизан к уникальному памятнику. Ученый секретарь возвращается.

– Никто в мире еще не делал реставрацию так, как мы! – сообщает она. – Уникальному памятнику – уникальный проект!

Гм. А не лучше ли потренироваться на мышах?

– Вам специалисты все объяснят!

Специалисты

Внутрь Преображенки не пускают. Никогда. Никого. Нашу делегацию, в виде исключения, по распоряжению Аверьяновой пускают за заборчик, которым она огорожена.

Рядом с нами появляются начальник плотницкого центра "Кижей" Андрей Ковальчук, крепкий, белокурый, в ковбойской шляпе, Виталий Скопин – ученик Попова и субподрядчик. Им обоим очень хочется отреставрировать Преображенку: как угодно – хоть сверху вниз, хоть снизу вверх. Им легче бороться с гравитацией, чем с бюрократией.

– Пойдемте внутрь, – говорю я Ковальчуку.

– Там грязь, – неуверенно говорит он, – там... э...

Я подхватываю его под локоть и тащу, как муравей гусеницу.

И как только мы попадаем внутрь, я понимаю, почему никого никогда не пускают в Преображенку. Церкви нет. Есть чучело церкви, выпотрошенное и натянутое на металлический каркас. Точнее, само это слово "каркас" никак не передает то, что внутри Преображенки. В конце концов, человечество умеет строить металлические каркасы, и внутри некоторых, называемых пятиэтажками, даже обитают люди. Так вот то, что внутри Преображенки, – это не просто "каркас". Представьте себе противотанковые ежи, тысячекратно умноженные, растопырившиеся во все стороны, упертые в деревянные бревна так, что пройти нельзя. Вот на этих ежах, как на кресте, распята изнутри Преображенка. Все несущие конструкции уничтожены, полы выпилены бензопилой – а ведь в этой церкви значительная часть полов играла роль несущих балок, зажатых намертво между стенами.

Какой тут лифтинг!

Вопрос первый: как можно восстанавливать церковь по ярусам снизу, если место несущих балок занимают металлические конструкции, на которых держится верхняя, еще не снятая часть?

Вопрос второй: у церкви сгнил окладной венец. Его нет. При переборке этот вопрос решается просто: берется второй или третий венец, целый, и под него подводятся недостающие. Как подвести под церковь два новых венца, если металлическая конструкция стоит, а на ней для окладного венца нет места?

И третье: "еж" зафиксировал церковь в деформированном положении. Если вы не убираете металл, то вы можете восстановить церковь только в том положении, в котором она зафиксирована.

Преображенка есть символ России: выпотрошили и убили – и вставили в чучело железного сталинского ежа.

– А хорошо ли сделал Смирнов, что поставил в церковь каркас? – спрашиваю я Ковальчука.

– Плохо, – мрачно говорит Ковальчук.

– Чего ж хорошего? – добавляет Скопин.

Удивительное дело. Когда спрашиваешь чиновника: "Почему лифтинг, а не переборка?" – он говорит: "Это вам специалист объяснит". А когда спрашиваешь специалиста, он говорит: "Потому что так решило начальство".

Обратный путь

На обратном пути, в "Метеоре", Виталий Скопин рассказывает мне, что у него есть план, как отреставрировать церковь. Этот план он предложил музею уже после того, как план по лифтингу был утвержден, одобрен, и даже тендер был выигран.

– Мы разберем первый ярус и перевезем его в ангар, – говорит Скопин. – Если у нас не получится собрать его на месте, то мы соберем его в ангаре; потом мы так же разберем второй ярус, и, если он не встанет, мы соберем его над первым в ангаре. То есть мы фактически вернемся к переборке, только разбирать будем снизу. Так мы соберем в ангаре нижние ярусы, а церковь в это время закроем рекламными баннерами, на которых будет изображение Преображенки, чтобы не отпугивать туриста, а когда уже дело дойдет до луковок, тут мы быстро каркас разберем, ярусы перетащим на место и луковки над ними как можно быстрее построим.

Гланды можно рвать через горло, а можно – через задницу. Когда начальство приказывает рвать гланды через задницу, нормальные люди делятся на две части. Одни категорически отказываются и кричат, что гланды через задницу рвать нельзя. Другие полагают, что, если начальство приказало, надо сделать это наиболее безболезненным для пациента способом.

У меня нет вопроса ни к тем, ни к другим. У меня есть вопрос к начальству: зачем рвать гланды через задницу, а церковь реставрировать, нарушая все технологические процессы, которые и диктовали зодчим ее облик?

Другой Попов

Этот вопрос я задаю на следующее утро двум главным сторонникам лифтинга: главному архитектору проекта Владимиру Рахманову и замдиректора "Кижей" по реставрации, которого тоже зовут Попов – только Николай Леонидович Попов.

– В случае реставрации методом лифтинга музей продолжит работать, – говорит Николай Попов, – люди продолжат ездить на Кижи.

Я вежливо замечаю, что это аргумент бюрократа, а не архитектора. Музею, как бюрократической структуре, нужно, чтобы турист шел, но при чем тут интересы реставрации?

– Почему вы говорите "бюрократия"? – взвивается Попов. – Мы говорим от имени людей! Мы показываем, чем владеет Россия!

Я спрашиваю, где проект реставрации. Ведь исходя из того, что мне говорил Скопин, получается, что проекта нет.

– Проект есть! – говорит Николай Попов.

– Тогда почему его не показывают академику Орфинскому? – спрашиваю я.

– Орфинский врет! – говорит Николай Попов. – Он не просил проекта, ему это не интересно.

– Давайте позвоним ему, и я увижу, что он врет, – предлагаю я.

– Я не буду звонить Орфинскому, – отрезает Попов.

– Хорошо, тогда передайте проект мне на CD. Я передам его Орфинскому.

– Я не собираюсь участвовать в тестах! – говорит Попов. – Я никогда не врал! Я взрослый человек. Почему вы верите им, а не нам?

– Как же Министерство культуры дало бы разрешение, если бы мы работали без утвержденной документации, – приводит окончательный довод Рахманов. – Все, что заявляют наши оппоненты, это ложь!

– Это не просто ложь, это непорядочно, – говорит Попов. – Так мужчины себя не ведут!

Я спрашиваю Рахманова, как он собирается решать самую главную проблему: ставить деревянные конструкции, стягивавшие церковь изнутри, если их место занимают металлические балки, на которых в это время держится верх?

– Это технический вопрос, который решается в процессе работы, – отвечает Рахманов. – Когда нам задают такие вопросы, у нас это лично вызывает смех, потому что нас за полоумков принимают.

И тут во время этого феерического разговора Николай Попов произносит фразу, которая ставит все на свои места. Он говорит: "Нам некуда торопиться. Процесс реставрации становится обратимым".

И я вдруг понимаю, что это не технический вопрос. Это вопрос целей. Александру Попову, который тридцать лет назад уехал из Москвы перебирать церкви и создал целую школу учеников и стандарты реставрации памятников деревянного зодчества, нужен результат. Он готов за три года раскатать церковь и собрать. А этим нужен процесс. Им некуда торопиться.

Процесс лифтинга отвечает трем главным требованиям бюрократии: чем дороже, тем лучше. Чем дольше, тем лучше. И чем меньше ответственности, тем лучше. Если раскатать церковь и не собрать – это конец. А если Преображенка тихонечко умрет через десять лет, распятая на железном кресте: кто скажет, когда именно она умерла?

За тридцать лет вокруг Кижей сложилась мощная бюрократия, заинтересованная в том, чтобы процесс восстановления Кижей длился бесконечно и денег ел немерено.

Лифтинг или переборка – это ведь можно сказать про все наши реформы. Что такое реформа милиции, по Медведеву? Тот же лифтинг: тут мы заменим бревнышко, тут вывеску, а костяк оставим, а через два года начнем новую реформу. А вот в Грузии произошла переборка: все здание МВД раскатали до бревна и все гнилые бревна выкинули. Кто решал, какое бревно гнилое? Архитектор.

На обратном пути мы останавливаемся возле церкви в деревне Гимрика, которую реставрировал Рахманов. Церковь отреставрирована тридцать лет назад, но кое-где до сих пор не сняты леса. Гнилые бревна уже попозли, их стягивают безобразные сжимы. От стен не отодраны плашки от лесов, с самого верха свисает какая-то жердь. Если бы Рахманов так ремонтировал квартиру нового русского, его бы замуровали в подвале.

– И эти люди запрещают мне ковыряться в носу, – задумчиво говорит Попов.

Откровенно говоря, я не большой поклонник РПЦ. И мне не нравится аппетит, с которым патриархия подбирает под себя земли и памятники. Но для церкви Преображения я вижу только один способ спастись: если РПЦ заберет ее себе и отдаст Попову на реставрацию, то через три года патриарх Кирилл сможет отслужить там молебен.