Взыскуя Лица Твоего

Продолжение. Начало в N 1/2004

О воде живой, или "То, что в человеке"

"Я — тайна для самого себя, потому что я творение Божие", — говорит св. Иоанн Кронштадтский. Но в творение нам дано заглянуть, тайна в человеке то и дело приоткрывает себя. Можно её позвать или заключить в образ одно из её бесчисленных отражений в опыте веры, молитве, искусстве. Когда она начинает говорить в нас, мы оказываемся лицом к лицу с собой. Иногда жизнь должна встряхнуть человека так, чтобы тайна, где-то в нём дремлющая, сама внезапно сверкнула, как бы пробудившись от боли или ликования. И, как говорится где-то у Гоголя, вдруг станет светло во все концы света. Человек просыпается, когда Бог открывает Себя. "Верующий в Сына Божия, — по слову апостола, — имеет свидетельство в себе самом" (1 Ин 5. 10). До сих пор мы старались выбирать пути, которые бы не слишком мешали этому свидетельству. Словеса, которые замыкают его на самом себе, сводят к "мистическим" или каким-то иным переживаниям автора, истлевают прежде, чем их записывают. Самовозгораются от ненужности. Сгорают от стыда. Вся эта цепочка размышлений — одна из стольких безнадёжных, неизбежных, может быть, и недолжных попыток рассказать о том, о чём не говорят.

"Свидетельство в себе самом" дано нам изначально, но ему нужно позволить проявиться в нас. Быть послушным ему, покорить ему слух. На это воспитание слуха может уйти вся жизнь, которая по-настоящему "сбывается" (Цветаева) лишь в покорности. Возьмём историю Иова, разве это не притча сбывшейся жизни или нового рождения? Вот человек богобоязненный, благочестивый, живущий в ладу с законом, идущий по утоптанной, славной дороге, вдруг проваливается в преисподнюю бед. Каждая клеточка его тела протестует, каждая рана взывает к справедливости. Но при этом само страдание его, что тяжелее песка морского, несёт весть о его зависимости от Творца. Словно любящий Врач без наркоза сшивает его плоть с каким-то неведомым, мучительным Промыслом. Страдание лучше, чем что-либо иное, вразумляет нас в том, что всё наше целиком принадлежит Ему, что всё, что, казалось, было в распоряжении его, Иова, изначально есть Его, Божие, и тело и дух. Именно осознание собственной жизни как дара даёт Иову право и мужество задавать Богу вопросы. Если все моё существование течёт из дланей Твоих, как мог Ты выпустить меня из рук и дать разбиться?

Не Ты ли вылил меня, как молоко,
и, как творог, сгустил меня,
кожею и плотью одел меня,
костями и жилами скрепил меня,
жизнь и милость даровал мне,
и попечение Твоё хранило дух мой?
Но и то скрывал Ты в сердце Своём,
— знаю, что это было у Тебя, —-
что, если я согрешу, Ты заметишь,
и не оставишь греха моего без наказания.

(Иов 10. 10–14)

"В этом есть иносказание", — скажет затем апостол Павел (Гал 4. 24). Потому что речь идёт не только об образовании и "сгущении" плоти человека, но прежде всего о зарождении, зачатии его духа — от источника жизни и милости. Боль ставит Иова перед тем, "что в человеке" ( — Ин 2. 25), когда он лишён всего, чего можно лишиться, за исключением дыхания, когда он весь состоит из уязвлённости, крика, вызова, который он бросает Творцу, когда вспоминает он о "молоке", из которого был некогда вылит. В том "молоке" бродила и огустевала мысль Божия, вливалась в его душу, отвердевала в плоти, впитывалась всем его существом. Человек возникает из попечения Отца о нём, и об этом следует знать не только духом, но и кожей и плотью. "Попечение" Его предваряет не только наши действия, но и мысли, хотя и не препятствует ничьей свободе. Оно пронизывает даже боль, которую мы испытываем, и по-своему высветляет её. Тайное благословение, с которого началась жизнь Иова, никому не обещает лёгкой, доброй в житейском смысле судьбы. Но оно лежит в основе завета между Творцом и Его созданием. И коль скоро человек этому благословению верен, если вся его жизнь — до самых затерянных закоулков — открыта перед очами Господа, то он может — если решится на то — спрашивать у неба отчёта. Иов взывает к Отцу, требуя верности завету творения. Требует, зная, что благословение Божие, данное "от начала", уже содержит в себе ответ на все его вызовы. Так и классические и ребяческие: "кто я?", "откуда пришёл?", "куда иду?" — как только перестанут мазохистски "недоумевать" и упиваться своей безысходностью, разрешаются сами собой. "Ты бы не искал Меня, если бы уже не нашёл", как говорит Паскаль.

Нити этих поисков связывают внутри нас всё, что есть на небе и на земле. "Познай самого себя" — было написано когда-то на фронтоне дельфийского храма. Хотя до Сократа эта формула означала лишь: не заносись, знай своё скромное место в мироздании, в Новое время она стала выражением неизбывного человеческого желания перекроить мир, исходя из собственной мысли. Настоящее познание, однако, совершается не в извилинах нашего мозга, но в испытании человека, которым может стать и молитва. Молитва, как и любовь, по словам Павла, "не ищет своего". Не только не ищет, но из своего выходит, теряет своё твёрдое уверенное "я" под ногами. Человек степенно или юрко плавает в житейских водах, но, случись волнам выбросить его на берег, он начинает извиваться, хватать воздух ртом. Но если ему удаётся вернуться в прежнюю стихию, он начинает искать в себе глубину, о которой не подозревал в бестрепетные мирные годы. "Познай самого себя", — зовёт глубина. Но как познать? Как опуститься в те слои, давления которых, казалось бы, не в состоянии выдержать ни обыкновенное тело, ни срединный дух? В этом испытании глубиной берёт начало опыт великих отшельников.

Помню, как в Почаеве вместе с толпой паломников, приложившись к раке с мощами преподобного Иова, мы входили в расположенную рядом его пещеру. "Входили" — совсем неподходящее слово, туда можно было только вползти, да и то с немалой сноровкой. Отверстие явно годилось лишь для тщедушного подростка (однако и весьма дородные богомольцы обоего пола бесстрашно пролезали), внутри пещеры нельзя было ни лечь, ни выпрямиться, однако туда могло набиться до десяти человек, и тогда свечи гасли от недостатка воздуха. Преподобный, живший в XVII веке, проводил в этой пещере по нескольку дней, молясь перед образом. Помню, как в первый раз вдруг инстинктивно отпрянуло всё моё существо, не желавшее даже на несколько минут проваливаться (руки едва могли найти опору) в эту кромешную, душную, сырую тьму, и затем всякий раз приходилось втаскивать себя туда усилием воли. Но там, в пещере, даже после совсем недолгой сосредоточенной молитвы становилось ясно, что в этом отсечении мира (как и в эпицентре бури или на глубине молчания) может раскрыться то, что есть в глубине человека, скажем, его "божественная среда". Не ради того лишь, чтобы обрекать себя на бесполезные мучения, избирал Иов это место для молитвенных трудов, но ради того, чтобы приблизиться к тем пределам, где кончается течение обычной человеческой жизни и ощущается близость реки, берущей начало из рая…

Как лань желает
к потокам воды,
так желает душа моя
к Тебе, Боже!

(Пс 42 [41]. 2)

Вспомним вновь о "шёпоте" живой воды, о которой писал мученик св. Игнатий Антиохийский. В той воде его слух различил голос Слова, которое подземным течением пробивается через дух человека и несёт его к Отцу. Тот, кто разбужен шелестом воды, ищет дорогу, которая привела бы к её источнику. Там рождается вера, возникает молитва. "Кто верует в Меня, у того, как сказано в Писании, из чрева потекут реки воды живой" (Ин 7. 38). Веровать в Иисуса означает пребывать в этом потоке Слова, который "от Отца исходит" и пересекает нас, как "чья-то" молитва, ещё не нашедшая слов. Живая вода шепчет там о нашем сыновстве во Христе, в котором каждый из нас может заново открыть своё детство в Боге и вместе с тем стать в нём Богу братом или сестрой. В тот момент, когда мы открываем, что "вылиты" и "сгущены" милостью Божией, "одеты" и "сотканы" Его попечением, мы оказываемся там, откуда выбивается из-под земли первый ручеёк живой воды. Он несёт в себе исповедание того, что мы суть сыновья и дочери, хотя чаще всего и непокорные воле Божией, пребывающие в забвении той небесной семьи, которая усыновила или удочерила нас. "Ты создал нас для Себя" — и дал нам Себя, чтобы мы могли вернуться к Тебе как блудные сыновья Твоими же путями.

"Молись во мне Сам, будь моей молитвой", — просил один из русских святых. Тот, к Кому я взываю, по сути есть образ и образец всякого моего зова. Молитвенное обращение вводит нас в любовь Отца тем, что дарует нам Сына, являющего Себя изнутри молитвы. Молитва как образ самопознания должна уподобиться Слову; опыт святых говорит нам больше: зачать и родить Его в Духе. Она "воспроизводит" Его собой, извлекая из самых глубоких слоёв нашего существования. "Взойду на небо, и Ты там, спущусь в преисподнюю, и там Ты" — здесь голос Давида приносит своё свидетельство о Христе. Каждый человек — это существо, чья утроба готовится стать матерью, чтобы послужить рождению Господа. "Всякая верующая душа зачинает и рождает Слово Божие по вере, Христос — это плод, и все мы суть матери Христовы", — говорит преподобный Максим Исповедник. Разумеется, остаётся радикальное различие между всеми нами (сознающими себя грешниками или нет) и Тем, Кто есть Правда, Милость и Суд. И потому наше усыновление Христом, как и рождение Его, возможно только через внутренний суд над собой, метанойю. Иов многострадальный, как и Иов преподобный, как бесчисленные мученики и аскеты, могли войти в полноту общения с Господом, только прикоснувшись к опыту умирания, через который прошёл Он на земле.

По тварной природе своей человек задуман и предназначен быть преображённым в Боге, создавшем его по Своему образу и подобию. Не одним только разумом, повелевающим субъектом со свободной волей и ясным самосознанием, вписанным в человеческий социум и на каждом шагу склонным к измене Богу, но всем существованием человек нуждается в том, что его восполняет и завершает. Каждый из нас в эмпирическом своём состоянии — здесь и теперь — неподлинен и неполон. Вместе со всею тварью человек ищет благословения и очищения, чтобы войти в Царство Христово. И молитва, когда она выполняет своё предназначение, находит в нас тот источник, воды которого на пути к "жизни вечной" омывают все "видимые и невидимые" вещи в нас и вокруг, и уносит вместе с ними и человека. Поток благословений глубже всего того, что мы способны почувствовать, к чему можем прикоснуться, что способны помыслить. Его шелест зовёт нас отовсюду, из каждой твари, которая "течёт" в Боге в сторону "нового неба и новой земли", из каждого имени, которое Он дал вещам в Своём саду. Когда мы молимся, то ищем контакта, уже имея свидетельство Слова, ищущего отзвука в нас.

Есть молитвы (их, наверное, большинство), которые не размыкают наших окаменевших уст, но есть и другие, которые заряжены энергией, сосредоточенной в святости, накопленной в течение веков и тысячелетий. Сила их постепенно просачивается в нас, когда мы проталкиваем их через сердце, заставляем их работать в себе, уходим за ними на ту глубину, на которой любовь, явленная в творении и в искуплении, объединяет весь род человеческий. На "кафолическом" единстве даров, посылаемых извне, и благословений, приходящих изнутри, держится Церковь. Она утверждается на камне веры, но также и на потоке молитв, который несёт в себе образ вселенского общения во Христе, рождения Христа в человечестве. "Дети мои, для которых я снова в муках рождения, — восклицает апостол Павел, — доколе не изобразится в вас Христос!" (Гал 4. 19). Здесь Христос "изображается" изнутри того свидетельства, которое Сам же приносит, лик Его словно высветляется со дна тайны. Но кто из нас способен коснуться этого дна? Кто готов пройти через испытания, через пески, бдения, пещеры, нескончаемый покаянный труд, чтобы стать местом рождения Сына Божия? "Человекам это невозможно". И всё же есть в каждом из нас где-то "сокровенный сердца человек", тайный собеседник, светлый гость, вошедший к нам из неведомого потока, есть свет Христов, который так долго, мучительно пробивается к нам через тьму.

"Женщина, когда рождает, терпит скорбь, потому что пришёл час её; но когда родит младенца, уже не помнит скорби от радости, потому что родился человек в мир" (Ин 16. 21).

Христос хочет родиться и войти в мир через нас, ищет мать в нашей душе, и она терпит скорбь от своей безгласности и немоты, о которых, может быть, и не знает сама. Но тотчас встрепенётся от радости, едва заслышит голос Христа, Который не перестаёт молиться в нас, хотя голос Его слишком редко облекается в "плоть" нашей мысли, наполняется звуками нужных, молитвенных слов…

…Желает душа моя
к Тебе, Боже!

Брешиа, Италия

Продолжение следует