В докладе на Архиерейском Соборе 2-4 февраля 2011 года Святейший Патриарх Кирилл упомянул о разработке молитвенного чина о самоубийцах. Необходимость его составления связана с широким распространением такой трагической ситуации, как самоубийство. Церковь за погибшего по собственной воле не молится, родственники нуждаются в утешении, и Святейший Патриарх справедливо отметил, что необходимо избегать злоупотреблений – как в сторону избыточной строгости, так и в сторону неоправданных послаблений.
Так как же Церковь относится к самоубийцам? Изменилось ли что-то в Ее представлении о страшном грехе лишения себя жизни?
Комментирует протоиерей Максим Козлов.
В выступлении Святейшего Патриарха очерчена проблема, которая реально присутствует в церковной жизни. С одной стороны, церковные каноны возбраняют отпевания и евхаристическое поминовение самоубийц, с другой стороны, родственники очень часто обращаются в епархиальные управления и приходы с этой просьбой. К тому же не вполне понятно, насколько ушедший из жизни путем добровольного ее пресечения подходит под ту или иную категорию.
Я думаю, что здесь нужно выделить два аспекта. С одной стороны, Церковь понимает, что когда речь идет о возбранении регулярного церковного поминовении самоубийц, речь идет или о людях, сознательно совершивших это действие, или о тех, кто совершил его по греховным побуждениям. Например, по малодушию, или, к примеру, нагулял дурную болезнь – и стыдно ему, невозможно дальше жить, или если кто растратил казенные деньги, и это стало известно, а ему давать ответ. Да, некоторые высокие чины после обнаружения и огласки неких своих дел тому, чтобы понести должное наказание, предпочитают пустить пулю в лоб. Такого рода люди – несомненные самоубийцы.
От них нужно отличать ситуации самопожертвования ради ближних. На той же, к примеру, войне. Бывают ситуации, подобные той, которую вспоминал блаженный Августин: девственницы в момент захвата города варварами предпочли сброситься с башни, чтобы не подвергнуться поруганию и попранию их обета девства. Блаженный Августин отчетливо говорил, что они мученицы, а не самоубийцы. И, наверное, мы должны иметь в виду ситуации непереносимых или фактически непереносимых нравственных или физических страданий.
Если человек, оказавшись, к примеру, в лагерях Гулага или в Гестапо, понимает, что не выдержит физических мук, что не справится и предаст других, кто сможет осудить такого человека?
Вспомним, что приснопамятный Патриарх Алексий II разрешил поминовение Марины Цветаевой, учитывая то невыносимое нравственное терзание, в котором она приняла свое трагическое решение. Так что этот срез мы должны отсечь.
Еще до революции в некоторых словах духовно опытных подвижников благочестия, в частности, в письмах преподобного Амвросия Оптинского родственникам самоубийц иногда разрешалось не регулярное, конечно, их поминовение, но род частной молитвы. Старец Амвросий допускал примерно такие молитвы: "Спаси, Господи, если возможно, погибшую душу раба Твоего (имя) и не вмени мне во грех эту молитву".
На основании всех этих соображений представляется допустимым и разрешение на некую церковную молитву, которая не была бы собственно поминовением, совершаемым по другим членам Церкви. Двусмысленно было бы молиться о самоубийцах чином отпевания, как о рабах верных, которые во Христа верили, грехи исповедовали. С другой стороны, это молитва в общем смысле за усопших в веках христиан, так как мы молимся за многоразлично ушедших из этой жизни, и она была бы утешением для родственников.
– Какова функция молитвы за самоубийц? Если ее задача – облегчить состояние родных самоубийцы, то чем она отличается от простой психотерапии?
– Мы никогда не должны забывать, что душа любого человека – и ушедшего из этой жизни в посте, в покаянной молитве и с принятием Святых Христовых Тайн, и в результате многоразличных трагических коллизий: будь то личных катаклизмов, войн, бедствий, или нравственных переживаний, находится во власти Того, Кто является и Всеправедным, и Всемилостивым одновременно. И пока у нас есть хоть малая возможность надеяться на то, что это не был сознательный выбор богоотвержения и отвержения данного Богом дара жизни, мы не вправе не давать этой надежде возможности быть выраженной в молитве.
– Есть мнение, что за самоубийц могут молиться только очень близкие родственники. Так ли это?
– Я думаю, что исходя из логики, которую можно почерпнуть в письмах отца Амвросия, это, конечно же, не следует понимать как общецерковную санкцию на молитву за самоубийц.
Мне кажется, не обязательно ограничивать круг тех, кто может молиться, кровными родственниками. Если человек жить не может с этой бедой, горем и тоской, что у него некто близкий – не важно, по крови, по плоти, по духу, человек, который дорог, – вот так ушел из жизни, нельзя лишить его возможности молиться, это было бы неоправданно.
А с другой стороны, совершенно внешнему человеку вдруг брать на себя такого рода дерзновенные переступания многовековой церковной практики нет никакого духовного оправдания.
– В монастырях часто рассказывают о том, что если молятся не родственники, то могут и бесы нападать...
– Для подтверждения этих слов можно вспомнить разные житийные эпизоды, а не только обычные предания.
Я думаю, что в этом есть мудрое предостережение церковного благоразумия от того, чтобы попускаемое в качестве снисхождения и как исключение не стало бы иными восприниматься как норма. Как, к примеру, в светских СМИ пишут, что "Церковь разрешила отпевание самоубийц". Речь совсем не идет о разрешении отпевания самоубийц. Речь идет о возможных формах поддержки, прежде всего, тех, кто с этим горем на этой земле дальше жить не может.
– А почему Церковь не молится за всех самоубийц? Подход понятен: человек отвергает дар жизни, дарованный Господом. Но если, например, болящий совершил этот шаг потому, что не смог перенести сильную боль?
– И тем не менее, в отличие от вышеперечисленных случаев, требующих снисхождения, это тот характер самоубийства, в котором виден грех – Иудин грех. Грех, который подразумевает некий вызов. Ведь у Иуды тоже были непереносимые нравственные терзания, которые выразились в бегстве от возможного покаяния, от того, чтобы иметь возможность взглянуть в глаза Тому, кого он предал, как это сделал Петр.
Ситуации пусть не совсем аналогичные, но все же из области предательства. Самоубийца, если совершает этот поступок сознательно, делает вполне осознанный выбор. Выбор несогласия с тем, что попущено ему Богом, что он может вместить и принять. В конечных выводах это есть отвержение Божьей меры и жизни как дара Божия.
А что является непереносимым для человека? Если говорить о физических страданиях, вероятно, жестоко и неоправданно рассуждать не будучи причастным к мере этих страданий, но могу сказать как один из священников, которые побывали, скажем, в хосписах, где можно понять, как люди страдают, но как это страдание может просветлять и подготовить душу к вечности. Иной раз претерпеванием попущенного Богом перед концом земной жизни человек избывает неправды, которые прежде в его жизни были, и душа его при этом утончается и меняется.
– Какие меры принимает Церковь, чтобы сократить число самоубийств?
– Я думаю, что само по себе христианское благовестие является по сути такого рода противодействием. Мне не известно, существуют ли какие-нибудь социальные программы, может быть, и нет таких программ.
Дело, мне кажется, в том, что если в обществе будут преобладать люди с устойчивым религиозным мировоззрением, которые будут воспринимать земную жизнь не как нечто окончательно самоценное, а как то, что для нас является подготовкой к вечности, и будут жить не умозрительно индифферентно, но с живым убеждением о встрече с Богом в вечной жизни, то это и будет вести к снижению количества самоубийств.
Собственно, целительные средства Церкви невозможно приложить к неверующим людям без принятия христианства. Ведь самоубийства – не какая-то оторванная проблема сама по себе. Если человек становится христианином, воцерковляется и принимает христианство как стержень жизни, это ведет к определенного рода мировоззренческой логике, к принятию других установок. Так человек и отвергается от идей самоубийства.
– Замечено, что нередко на самоубийство идут молодые, эмоционально неокрепшие люди, у которых создался некий ореол романтизма вокруг этого действа. Об этом часто пишут в красивых беллетристических, популярных среди молодежи, романах...
– В этом нет ничего нового, это было и в прежние столетия, скажем, в эпоху байронических страданий. Само по себе очарование злом, в том числе и злом самоубийства, – это опасный феномен, которым юности свойствен как некое искушение, может быть, в особенности возрастное. Долгом не только Церкви, но и носителей общетрадиционной культуры будет напоминать слова Достоевского о том, что на самом деле зло и ад – это баня с тараканами, а не что-то мефистофельски красивое.
– А если человек оказался незащищенным перед злом? Немало случаев, когда люди добрые, но тонкой психологической конструкции столкнулись с чем-то, что они не могут пережить, и поняли, что они не для этого мира?
– И в этом случае выносить некое суждение об их участи не в праве никто. Поэтому от подробных рассуждений благоразумнее воздержаться. Но напомним: добро без Христа, как свойство натуры, как некие добрые качества, воспитанные семейной традицией, но при этом без укорененности в определенных твердых мировоззренческих установках, часто оказывается беспомощным перед лицом зла. И именно тогда оказывается беспомощным, когда человек долгое время жил в специально созданных для него условиях стерильности. Если же говорить об этом, как о трагическом феномене земной жизни, то для меня это является еще одним напоминанием о том, что само по себе добро без Христа предельно не прочно.
Источник: Православие и мир|||
