"Са-мо-зва-нец! Кло-ун!" – скандирует общественная трибуна рунета, точнее, наша общественная ума палата. Команда поклонников истово рукоплещет: "Прекрасная пародия, отлично развлек и позабавил, здорово подставил этих политических прохиндеев!" С противоположной стороны доносятся вопли: "Не сметь превращать политические процессы в шоу, а выборы в цирк! Здесь делаются серьезные дела, вершится судьба страны". Всякий, я в том числе, услышав о сделанном заявлении, решил, что это злая шутка. Только Иоанн Охлобыстин почему-то постоянно и всюду твердит, что он и не думал шутить.
Виной тому очевидная пропасть между социальными задачами священника и ролью шута. Как сочетать утомительно-скучные имперские и монархические заявления и их артистическое выражение? Может быть, просто серьезно отнестись к серьезности намерений о. Иоанна? Может, следует порассуждать о том, как возможна представляемая им модель иронической политики, политики притворства и лицедейства? Насколько радикально она разрывает с признанной политической добродетелью лицемерия, восходящей к макьявеллиевской virtu?
Есть одно простое и точное объяснения этого странного сочетания и невозможного взаимопритяжения полюсов серьезного-несерьезного. Это – точно выверенная самоирония, не позволяющая ужиться с социальными ролями и стереотипными программами поведения. Это – старая неудобная для доктринального оформления духовная практика юродства.
Иоанн Охлобыстин блажит, Бог ему в помощь.
Мы запутались, растерялись, совсем перестали замечать огромную разницу между иронией и самоиронией, между насмешливым, судящим, отстраненным и высокомерным отношением к действительности и таким же отношением к себе. Первое дается легко, давно стало нормой и самым распространенным культурным трендом (описание ситуации модерна Кьеркегором и ситуации постмодерна Лиотаром совпадают лишь в одном: эстетическая категория иронического становится категорией социального опыта).
Самоирония – это не легкий стиль "поэтически творящего", а тренинг смирения "поэтически творимого", по одному неиспользованному различию Кьеркегора. Так как же эта самоирония может быть привнесена в область политического, со всеми властными диспозициями и формальными условностями этой области?
Давайте предположим на минутку, что это новый шанс иронической политики, политики не лицемерия, а лицедейства, когда отказ со всей серьезностью относиться к возложенным на тебя социальным ожиданиям совершается не ради социального успеха и продвижения, предвосхищения хитрости судьбы, благословляющей удачливых, а ради чего-нибудь другого. Ради верности идее служения, например. Просто надо попробовать продумать политику в другой системе координат, отличной от обязательного наличия центробежных социальных сил и эгоистических индивидуальных интересов, собираемых волею и властью уполномоченного суверена. Упрек "рвется во власть" тогда станет неуместен. Неопознанная самоирония – способ уклонения от власти, ее попирания, действие в традициях "русской" политики князей Бориса и Глеба.
Негодование при одном только гипотетическом допущении участия Иоанна Охлобыстина в выборах в политической и медиасреде, где все давно предрешено, размечено и куплено, понятно. Но возникает серьезный вопрос, как случилось, что церковная общественность отторгает и извергает своего брата, не опознает и не принимает его движение, которое должно быть близко, по наивным словам о. Иоанна, любому верующему человеку? Это обычное дело, самая обычная драма непризнания свободы самоиронии и юродства, свободы, которая не может быть выверена мерой общественной поддержки. "Пусть Церковь запретит меня и покажет свою власть даже над такими безумцами, как я", – предлагает о. Иоанн. Это было бы правильно и ловко, но очень не хочется, чтобы так случилось.
Источник: Russ.ru
