Двадцатилетие со дня восстановления в России демократического политико-правового режима, которое страна отметила в августе нынешнего года и о котором мы еще раз вспомним в декабре по поводу распада величайшей империи древности и современности – Советского Союза, заставляет задуматься не только о причинах пережитого, но и о смысле, этапах и темпах нашего шествия в будущее. Огромную роль в таком марше играет местное самоуправление – политический и психологический фундамент всякой истинной демократии, без которого нет и не может быть ни широкой свободы, ни подлинных гражданских прав, ни прочного конституционного порядка.
ПО РУССКОМУ ОБЫЧАЮ
Рассуждая об истоках отечественной политической системы – да еще в преддверии близких парламентских и президентских выборов, – мы обязаны коснуться и тех древнейших канонов, которые дали, в постепенном развитии, привычный народу уклад. Уклад, возникший, понятно, не за год и не за пару десятилетий. Без этого экскурса нельзя глубоко проанализировать ни сегодняшние реалии, ни завтрашние прогнозные перспективы. Так что, по доброму русскому обычаю, не худо присесть на дорожку...
Я убежден, что бытующая и за рубежом, и у наших либералов точка зрения, будто Россия и русские всегда существовали под кнутом и в кандалах (по образному выражению Николая Чернышевского, "с головы до ног – все рабы"), не соответствует действительности и является расхожим предрассудком. Фантазией, выгодной лишь тем, кто не хочет движения России вперед, кто не желает ее становления в качестве новой, демократической мировой державы. Само собой, в нашей истории, как и в коллективных "биографиях" других государств, были плюсы и минусы, позитивы и негативы, чередование белых и черных полос. Но постижение исторических путей России требует взвешенности, объективности и основательности. В противном случае мы не получим верной картины прошлого, четкого рисунка настоящего и правдоподобного пунктира будущего.
Полностью соглашусь со словами белоэмигрантского теоретика Сергея Пушкарева о том, что партийно-тоталитарный режим, укоренившийся у нас в 1917-м и рухнувший в 1991-м, не был чем-то фатально предопределенным. Он мог либо обойти нас стороной, либо просуществовать в более мягких и спокойных формах. Чтобы проникнуться подобной истиной, необходимо подойти к вопросу, как говаривали древние римляне, без гнева и пристрастия. Это поможет России поскорее распрощаться с печальной стариной и нащупать дорогу к общемировым цивилизационным ценностям.
Осенью предстоящего 2012 года мы отпразднуем 1150-летие российской государственности. Именно в сентябре 862-го скандинавский, или варяжский, князь Рюрик и его братья, откликнувшись, согласно легенде, на призыв славян и финнов: "Земля наша велика и обильна, а наряда (должного устройства – В. М.) в ней нет. Да поидете княжить и володети нами", пришли сюда, на северо-запад и заняли Новгород, Белоозеро и Изборск. Так, гласит "Повесть временных лет", возникли русская княжеская власть, русская государственность, русский административный аппарат.
С конца IX века варяжские дружины обустраивали и расширяли принадлежавшую им территорию. Летом 882 года могучий витязь – Вещий Олег (по словам Василия Ключевского, племянник умершего Рюрика) предпринял грандиозный поход с севера на юг – с берегов Волхова на берега Днепра, из Новгорода в Киев. Он легко захватил эту днепровскую жемчужину и, произнеся: "Се буди мати градам русьским ("да будет матерью городов русских")", перенес столицу и фактически объединил северную и южную области в одну крепкую державу – Киевскую, или Червонную (Золотую), Русь.
То была обширная, протяженная территория, где жили самые разные племена – славяне и финны. Под властью Олега и династии Рюриковичей (пресекшейся только через семьсот с лишним лет, в начале XVII века, на царе Василии Шуйском) оказался грандиозный водный торговый путь "из варяг в греки", а также богатые центры вроде Смоленска и Любе-ча. Всеславянские роды, кроме окраинных, склонили голову перед волей сурового господина. Олег, помимо того, освободил русские племена от необходимости платить дань располагавшемуся на Волге Хазарскому каганату. Он умело противостоял кочевникам-печенегам, возводил заставы по длинной степной границе и вступал в контакты с могучей Византийской империей – то бранные, то договорные.
НЕ БЕЗ ТОЛИКИ ДЕМОКРАТИИ
Несмотря на все успехи Олега и его тронных преемников, княжеский двор не обладал достаточными хозяйственными средствами и военно-административными силами, чтобы организовать прочное и надежное управление своей бескрайней державой. Все, если так можно выразиться, взаимоотношения князя и "подданных" заключались по существу в том, что посылаемые в разные концы дружинники собирали с населения продовольственную и вещевую дань, то есть вершили полюдье ("кружили" по людям). Позднее, в середине X столетия, княгиня Ольга – вдова Олегова кузена, Игоря Рюриковича, погибшего в разгар этого занятия от своих неумеренных аппетитов, – провела серьезные преобразования и в том числе налоговую реформу. Неудобный порядок полюдья, связанный с длительными военными "наскоками", был заменен регулярной уплатой дани самим населением. Отныне продукты и изделия свозились в административные пункты – погосты, где правительственные чиновники (тиуны) оценивали и расфасовывали их.
Но и этот шаг, разумеется, не мог полностью успокоить обстановку в молодом, еще не окрепшем государстве. Повелителям, управлявшим страной из Киева, полагалось болеть душой и о столичной аристократии, и о знати, которая происходила из недавно присоединенных земель. Эти племенные, "молодшие" князья периодически вспоминали о былой независимости и делали ставку на собственных бояр и на территориальные собрания общинников – так называемые вече. Словом, политический строй древнерусских княжеств отличался переплетением двух, казалось бы, несхожих моментов: монархического (иногда единоличного, чисто княжеского, иногда – с примесью "олигархичности", то есть ощутимого участия бояр и дружинников) и демократического, в каком-то смысле электорального – в лице вече (от термина "вещать" – заявлять, провозглашать). На вече обсуждались важнейшие государственные и бытовые вопросы. Оно как народное собрание, напоминавшее чем-то древнегреческие экклесии в государствах-полисах, действовало обычно в главных областных городах. В сборе на площади участвовали все свободные совершеннолетние граждане, созываемые колоколом. "Доклад" зачитывал либо князь, либо кто-то из выборного совета, где заседали старейшины. Рисуя русскую демократическую процедуру, Начальная летопись указывает, что "новгородцы, и кияне, и смольняне, и полочане, и вся власти (населениеобластей и волостей – В.М.) на вече сходятся. И на что же старейшие думают, на то и пригороды станут". Логика была простой: округа безоговорочно принимала все вечевые решения в главном, стольном центре.
"Приговор" выносился не привычным для нас голосованием рук или бюллетеней, а "силой крика": побеждали те, кто громче и звонче объявлял "за" или "против" ("любо" или "не любо"). Число кричавших не учитывалось: правым – при хорошем голосовом аппарате – могло оказаться и заведомое меньшинство, что не считали зазорным. Если же проигравшие оказывались недовольными исходом спора, то, как пишет дореволюционный историк профессор Сергей Платонов (учитель детей Николая II, закончивший свои дни в сталинской ссылке под Самарой в январе 1933 года), "доходило до открытой ссоры и междоусобий; меньшинство (относительное, определяемое на глаз – В.М.) подавлялось даже силою". Понятно, что за всеми "вердиктами" стояла богатая и знатная часть общества, но даже это веское обстоятельство не отменяло демократического – до определенного предела – характера вечевых сходок. Конечно, русское вече являлось не ежедневным, а ситуативным институтом – скликаемым по необходимости.
Впрочем, как убеждены специалисты, общее собрание не стало каждодневной обязательной нормой практически ни в одной стране. Для прямого народоправства потребны как минимум три обстоятельства: небольшая территория, позволяющая без труда сходиться для дискуссий и дебатов; достаточно теплый – в течение всего года – климат и, наконец, незначительная загруженность людей работой и иными делами. Такие условия отсутствовали даже в райской Элладе. Тем паче их не было и не могло быть на Руси с ее просторами и морозами. Следует учесть один серьезный фактор: в отличие от Древней Греции и сегодняшних демократических стран, включая Россию, вечевой уклад не опирался ни на какие писаные законы – например, "Русскую правду" Ярослава Мудрого, где вече не упоминалось ни единой строчкой. Режим древнерусских народных собраний и его атрибутика коренились только в стародедовских традициях, передаваемых из поколения в поколение, от отца к сыну. Реальная власть поэтому делегировалась правительству, чиновникам, княжеским и посадским верхам.
КАКЭТО БЫЛО
Великий князь Киевский Ярослав Владимирович Мудрый (или, по любви к наукам, Книгочей), умирая в феврале 1054 года, разделил – из страха перед грядущими кровопролитными ссорами – свои обширные владения между пятью сыновьями (Изяславом, Святославом, Всеволодом, Игорем и Вячеславом). Тем самым он положил полуофициальное начало распаду Червонной Руси, длившемуся на протяжении второй половины XI века, всего XII и части XIII столетий – вплоть до свирепого ордынского нашествия. Параллельно множился владетельный род князей Рюриковичей, и количество "уделов" стремительно возрастало за счет дроблений и завоеваний, причем в областных городах вмеcто назначенных из Киева великокняжеских наместников сидели уже собственные повелители.
Князь (если отбросить грубые приемы междоусобной борьбы) обретал свои полномочия либо по наследству, либо по завещанию. Он командовал войсками, судил и рядил подданных и управлял уделом, но не имел абсолютной, самодержавной власти. Ее как раз и ограничивало народное вече – мощный инструмент местного самоуправления (в какой-то мере, стихийная муниципия). При воцарении нового князя нигде, кроме Великого Новгорода, не писалось никаких формальных договоров (рядов). Все делалось в соответствии со стары ми устоями. Князь громогласно сулил населению "любити его и добра хотети", а народ валом валил к главной городской церкви , где духовенство торжественно сажало суверена на княжий стол, благословляя его на разумный государственный курс. Если князь был "люб" народу, то горожане не вмешивались в политику, предоставляя верхушке действовать по своему усмотрению. Но если княжий двор, по мнению простонародья, "куролесил", то вече не стеснялось обращаться к тому или иному Рюриковичу с сердечным призывом: "Поеди, княже, от нас прочь, не хочем тебя!" Затем снаряжали послов к достойному кандидату; в их речах звучали уже другие нотки: "Поеди, княже, к нам – хочем тебе!"
Как видим, для того чтобы занять какой-либо княжеский стол в домонгольской Руси, были два основания: или легально-династические (в свой черед – по "отчине" и "дедине"), или морально-политические – по воле народа, превращавшегося на время в подобие электората. Обе причины не подвергались сомнению со стороны светской знати и церковного клира, то есть были ментально узаконены в умах и сердцах всех классов и сословий. Так, в 1146 году великий князь Изяслав Мстис-лавич (внук Владимира Мономаха), отвечая своему сопернику и одновременно родному дяде Юрию Долгорукому, восклицал: "Ци (разве – В.М.) сам есмь в Киеве? Посадили мя кияне!"
Вече активно влияло и на проблемы внешней политики – особенно на вопросы войны и мира при защите от иноземных врагов, а также в разгар княжеских усобиц. Собственная дружина (гвардия) повелителя была весьма малочисленной. Чтобы давать большие сражения, следовало опереться на народных ополченцев, а для этого требовалось согласие городского вече. И вот тут на первый план выходила фигура тысяцкого – одного из самых заметных "депутатов" в совете выборных старейшин. Он руководил местным ополчением ("тысячей"), ему, естественно, подчинялись "сотские" и "десятские", а равно начальники меньших отрядов. Ситуация бывала переменчивой: порою князья назначали себе подручного и покорного тысяцкого, а порою, при ослаблении их владычества, право выбора опять переходило к вече. Более того, народные собрания старших городов посылали в пригороды своих полномочных посадников. А в Великом Новгороде вече избирало такового для себя – независимо от князя и княжеских чиновников. Таким образом, указывал Сергей Платонов, чеканилось в городах вечевое управление, "с которым князьям приходилось считаться, а иногда и бороться". Что же касается чисто бранных дел, то вече бывало или воинственнее, или, наоборот, миролюбивее своего монарха.
Когда в 1068-м киевская рать потерпела поражение от половецких конников, рассеявшихся в грабежах по всей русской земле, столичные ополченцы потребовали у князя лошадей и оружия для дальнейших стычек. Напуганный Изяслав Ярославич отказал, поскольку опасался "экипировать" чернь, и тогда гневный народ изгнал сына Ярослава Мудрого прочь с берегов Днепра. А спустя 80 лет, в 1149 году, события повернулись в противоположную сторону: князь Изяслав II Мстиславич (праправнук Книгочея) пожелал драться с черниговскими владетелями, на что "кияне, не хотяще, глаголили: мирися, княже, мы не идем". Оставшись без народного ополчения, вождь был вынужден отказаться от лихих наступательных порывов...
СВОИ ПРОТИВ СВОИХ
Во второй трети XIII столетия на Русь обрушилась страшная национальная катастрофа – монгольское нашествие. Оно нанесло тяжелый удар по традиционному вечевому укладу русских земель. Правда, еще лет за семьдесят до этой беды в стране произошли глубокие и основательные перемены: обострились отношения между Юго-Западом и Северо-Востоком. Сидевший во Владимире-на-Клязьме волевой князь Андрей Боголюбский (внук Мономаха и сын Долгорукого) собрал могучую рать и в марте 1169 года бросил ее на Киев. Город был – впервые в своей истории – взят на щит, разорен дотла, а его властитель Мстислав Изяславич бежал. Победоносный Андрей Юрьевич даже не приехал на берега Днепра, поставив над Киевом "доверенное лицо" – одного из своих младших братьев. Столица мало-помалу начала перемещаться на Северо-Восток, на собственно великорусские просторы. "С тех пор, – писал видный предреволюционный историк Дмитрий Иловайский, – Киев должен был разделять свое прежнее (со времен Вещего Олега – В.М.) значение первопрестольного города с едва известным дотоле Владимиром Залесским".
На берегах Клязьмы формировался более авторитарный, единодержавно-монархический строй. Престол передавали (особенно с эпохи младшего брата Андрея – князя Всеволода Большое Гнездо, деда Александра Невского) не по абстрактным законам старшинства в роду, как заповедал Ярослав Мудрый, а по конкретному желанию царствующей персоны – прежде всего, от отца ксыну. Русь стала не Киевской, а Владимирской, и роль вечевого самоуправления в ней резко ослабла, носам "муниципальный" институт не исчез совершенно. Гораздо больший урон потерпел он от кровавого ордынского вторжения.
ПОД ЧУЖИМ ИГОМ
После жутких событий 1237-1240 годов вечевой уклад Руси сохранился в полной мере лишь на Северо-Западе – в Новгороде и Пскове. Князьям всех уровней не нужно было добиваться теперь расположения народных низов: они получали свою власть не с согласия вече, а по "золотому ярлыку", который давал им грозный хан. Обычно за ярлыком ездили в Золотую Орду – колоссальную монгольскую провинцию в низовьях Волги (чьим вождям непосредственно подчинялись русские земли) или, бывало, в далекий – год конного пути! – велико-ханский Каракорум, где находился общемонгольский "земной бог". Какая могла быть тут вечевая жизнь, какое народоправство? Сбором дани (фактически восстановленным патриархальным "полюдьем") занималась монгольская "налоговая полиция" – баскаки и сопровождавшие их войска. В первые десятилетия азиатского господства они располагались по русским городам и зорко следили за местными князьями. "Великий баскак" жил во Владимире. Но – после многочисленных народных восстаний на Руси – в золотоордынской столице Сарай-Бату решили отозвать этих фискалов домой. Александру Невскому удалось "отмолить" хана Берке от масштабной карательной экспедиции в мятежные центры. Дань в Орду должны были отныне возить сами князья (как некогда, со времен Ольги, подданные приносили господину всякие товары).
Невзирая на все печали и тяготы, относительно демократические устои сохранились на севере – в Новгороде и Пскове. Эти земли всегда дышали вольнолюбием, а тот факт, что монгольские "тьмы" не дошли до них, ограничившись назначением дани, разжигал тягу к самоуправлению. "А Новгород, – сообщала местная летопись еще в 1196 году, – выложиша вси князи в свободу: где им (горожанам – В.М.) любо, ту ж себе князя поимают". Так, вплоть до конца XV века, до самого государя Ивана III Великого, сломившего городские порядки и изъявшего вечевой колокол, Новгород являлся по своей структуре демократической, но, увы, не социальной республикой. И владело там ситуацией народное вече – всесильный муниципальный парламент.
Вече избирало посадника и тысяцкого – "президента" и "премьер-министра". Избирали и князя, воспринимаемого как "командующего войсками округа". Князю вменялось: "А без посадника ты, княже, суда не судити, ни волостей раздавати, ни грамот давати". О земельных, торговых, налоговых пожалованиях и послаблениях объявляли только от имени Господина Великого Новгорода; эти бумаги составлялись в вечевой избе (парламентской канцелярии), которую возглавлял чиновник-делопроизводитель – "вечный дьяк". Как видим, Новгородом – с согласия вече – управлял триумвират в составе посадника, тысяцкого и князя. К ним порою добавлялся архиепископ. Князь отнюдь не играл на берегах Волхова той роли, какую играли в других русских городах его "голубокровные" собратья.
Аналогичные нормы царили и в большом новгородском пригороде – Господине Пскове. Любопытно: по населению город на реке Великой равнялся своему покровителю на Волхове, а по площади даже превосходил его. Псков имел разветвленную сеть фортификационных укреплений, выгодно торговал на Балтийском море. В1348 году он вышел из новгородской зависимости и добился, что Новгород перестал посылать к нему своего посадника. С той поры Псков не считался больше пригородом, а провозгласил себя "младшим братом" Новгорода. Князей же получал по согласованию с Москвой, что, однако, не означало слепого повиновения Кремлю: "Сей убо град Псков никоим же князем не владом бе, но на своей воле живяху сущие в нем людие".
Псковское вече, по мнению знатоков, было более благоустроенным и упорядоченным, нежели у соседей. Его уклад основывался не только на традиции, но и на юридической базе – Псковской судной грамоте, составленной сравнительно поздно, в XV веке, уже в монгольский период. Этот документ стал для Пскова своеобразной "Русской правдой". На народном собрании "мужи-псковичи" избирали двух посадников, приглашали князя-полководца и решали стержневые проблемы, в том числе вопрос о созыве ополчения всей области, окружавшей Псков, для частого отпора ливонским рыцарям. Важный момент состоял и в том, что во Пскове не было рабства и крепостничества и простые земледельцы ("изорники") могли на равных судиться с боярами-землевладельцами. Демократическая процедура была проработана во Пскове более тщательно, тонко и глубоко, нежели в других городах Руси.
Любовь к Отечеству, приверженность православной вере и неистребимая тяга к свободе и справедливости помогли русским людям выстоять в тяжелую годину ордынского ига и воссоздать твердую национальную государственность.
Источник: Секретные материалы
