Об авторе: Алексей Демосфенович Богатуров - директор Научно-образовательного форума по международным отношениям, приглашенный эксперт Брукингского института, Вашингтон.
Взлет влияния клерикалов – всеобщая тенденция. В России бесконтрольный рост влияния конфессиональных групп и течений происходит уже около 15 лет. Долгое время общественное мнение и власть были склонны недооценивать опасность политических притязаний религий, считая «запрос» на религиозность естественной реакцией на засилье атеизма до 1991 года. Российский религиозный фундаментализм в его исламской, а в меньшей степени иудаистской и православной версиях, некоторое время выступал инструментом стабилизации общественного сознания в условиях идейно-политического вакуума после распада официальной советско-коммунистической идеологии. В дальнейшем, однако, стала происходить быстрая политизация конфессий, и разные политические группы, апеллируя к религиозным идеям и лозунгам, стали претендовать на существенное место в политическом пространстве страны. Российский исламизм при этом сумел одержать ряд крупных побед, фактически став важной консолидирующей политической силой в ряде ключевых регионов Федерации от Поволжья до Северного Кавказа. Кровавые кризисы – не исламские по происхождению, но демонстративно исламистские по обличью – не заставили себя ждать.
В США и Западной Европе рост значения религиозно-конфессиональных составляющих политической жизни происходил приблизительно с семи-восьмилетним отставанием по сравнению с Россией. Там не было мгновенного краха официальной идеологии и усиление религиозности проявляло себя в общем потоке очередного возвратного цикла консерватизма. Сам же этот консерватизм был во многом спонтанной «низовой» реакцией общественных масс на запоздалое осознание болезненно негативных последствий глобализации, которой активно содействовали общественные «верхи» западных стран. Бесконтрольные миграции населения из Азии и Африки в зоны Северной Америки, Западной и Северной Европы породили в последних массу социально-культурных, а затем социально-экономических и политических проблем, вылившихся в усложнение взаимоотношений между коренным и пришлым, но настроенным на укоренение населением. В итоге и коренное, и пришлое население метнулось к религиозности, увидев в ней средство предохранить себя от чужеродных культурных и, конечно, не только культурных воздействий. И для тех, и для других «бегство в религию» было защитной психологической реакцией.
В Европе инструментальное возрождение интереса к самой что ни на есть традиционной, некосмополитичной, неглобализированной культуре – и культам – сыграло на рост популярности консервативно-националистических партий. Их электоральные успехи заметны прежде всего во Франции, Австрии и Нидерландах. Осторожные попытки французского правительства законодательно ограничить влияние религиозного консерватизма на образование, культуру и политику, равно как и не менее аккуратные и строго дозированные шаги британского кабинета ни много ни мало к реабилитации атеизма (!) – не что иное, как первые здоровые реакция европейских элит на осознание опасности религиозного консерватизма. Реакции, заметим, не имеющие, увы, аналогов в США и России.
В США по сравнению с Европой веер партийно-политического плюрализма предельно усечен и сведен к масштабу жесткой двухпартийности. Поэтому излиться в «простой и классической» электоральной форме, как в Европе, всплеск консервативной религиозности в Америке не мог. Но он, конечно, дал о себе знать. Во-первых, в виде роста замкнутости, непрозрачности и нарастания религиозной ортодоксии в нетрадиционных для США этно-религиозных общинах, прежде всего азиатско-исламских (но не исламских общинах черных американцев!).
Во-вторых – в усилении консервативно-традиционалистских настроений традиционных этнических групп американского населения (белых и небелых), ставшего, как на рубеже 70-х и 80-х годов прошлого века, (на время?) ценить религиозную обрядность, библейские ценности, патриархально-семейные отношения, условно-традиционный жизненный уклад выше светских свобод, реформ, движения вперед, конкуренции и перемен, свободы самовыражения.
В-третьих – в эволюции программных установок обеих главных политических партий страны. Сегодня, оперируя российскими понятиями, американские «национал-патриоты» (республиканцы) и «либералы» (демократы) фактически конкурируют между собой за роль выразителей патриархальных и сильно окрашенных религиозностью устоев нравственности и семейных отношений. Лидеры двух партий дружным хором ратуют за евангельскую чистоту нравов, ограничение абортов, осуждают однополые «браки», присягают на верность «своим» конфессиям, осуждают атеизм. Растерявшееся было после 11 сентября, американское общество судорожно и отчасти безрассудно метнулось к войне. Прошло два с половиной года, конца войне не видно, американцев убивают в Ираке и Афганистане каждый день. Нация все острее испытывает потребность ощутить твердость моральных оснований своей сомнительной внешней политики. Поскольку найти их в сфере рационального все сложнее, американская элита обращается к религиозности. Это тоже своего рода «иммунный ответ» американского общества болезни, сопряженные с глобализацией.
На этом фоне уже не странно, что традиционализм в форме воинственного политического ислама продолжает одерживать победы. Талибы вовсе не побеждены и, по оценкам аналитиков, в состоянии сорвать предстоящие летом выборы в Афганистане. Пакистан, первое в мире исламское ядерное государство, с трудом балансирует у фатальной черты стихийной клерикальной революции. Аятоллы без прошлой экзальтации, но прочно держат в узде Иран. И самое дикое – американцы собственными руками вымостили путь к победе исламистов в Ираке, где сегодня со стен всех домов на ошалелых (от вранья иракских и американских официальных лиц) журналистов смотрят портреты бородатого человека в черной чалме, точь-в-точь напоминающего незабвенного иранского аятоллу Хомейни – этого, без сомнения, самого радикального и успешного клерикала прошлого столетия!
Можно утешать себя тем, что американские, русские или французские церковники в политике менее опасны, чем иракские, пакистанские или афганские. Нельзя не видеть: под гимны о глобализации в мире поднялась глобальная волна религиозного фундаментализма, способного во всех странах, с соответствующими поправками, дать выбросы политического мракобесия. Пострадают от него и сытый Запад, и беспокойный Восток.
"Независимая газета", 31 марта 2004 г.
