О добре и зле в истории государства и церкви в XX веке и о приоритете наднациональных ценностей над национальными
Новая книга протоиерея Георгия Митрофанова, историка и профессора Санкт-Петербургской духовной академии, представляет собой сборник его выступлений в различных СМИ и докладов на богословских конференциях. Но все разделы книги объединяет ее заглавие. Читателю предлагается осмыслить разные узлы и вехи того перепутья, на котором русская церковь находилась – так или иначе – весь минувший век. От первых послереволюционных гонений и зверского убийства царской семьи до прославления новомучеников российских на архиерейском соборе РПЦ 2000 года и совершившегося воссоединения Русской православной церкви за границей с РПЦ в 2007 году. Стиль повествования автора не научно-академический, а легкий публицистический, что обеспечивает несомненную доступность книги массовому читателю.
Первая часть посвящена череде тактических уступок церковной иерархии победившей в результате революционного переворота 1917 года власти. Уже Святейший патриарх Тихон, начавший с жестких обличительных выступлений против большевистской власти в 1918 году, пять лет спустя был вынужден сменить их тональность, пойдя на уступки и компромиссы, мучительные для него самого. "Пусть имя мое погибнет для истории, только бы Церковь была жива", приводит его слова, исполненные глубокого трагизма, автор книги.
Чем же можно было объяснить столь разительную перемену позиции? Очевидно, в первые месяцы после революции мало кто осознавал, что коммунисты пришли всерьез и надолго. Однако к 1922 году, когда Белое движение оказалось окончательно разгромлено, ситуация коренным образом изменилась. О. Георгий считает, что "русский народ, не поддержав в основной своей массе Белое движение, по существу оказался на пути к духовно-историческому самоубийству". С этим утверждением, конечно, можно поспорить: совершенно справедливо говоря о "красном терроре" и связанных с ним бесчинствах, не стоит идеализировать само Белое движение, бывшее весьма неоднородным, и умалчивать об имевшем место в некоторых случаях "белом" терроре. Не говоря уже о том, что к самой революции 1917 года привели многие десятилетия, если не столетия, предшествующего периода российской истории. Но каковы бы ни были тогда грехи народа в целом, нужно согласиться с о. Георгием в том, что "Церкви приходилось иметь дело именно с таким народом, и она должна была исходить из той ситуации, которая сложилась в России именно в это время".
Но до каких пределов возможны компромиссы с антицерковной властью? Где та граница, заходить за которую было уже недопустимо? Тут мнения иерархов, как и мнения внутри паствы в целом, расходились – в дальнейшем, после смерти патриарха Тихона, порой доходило до жесткого противостояния. Многие епископы перешли в оппозицию, выйдя из подчинения митрополиту Сергию (Страгородскому), ставшему местоблюстителем патриаршего престола в конце 1926 года, и перестали поминать его в молитвах. После выхода Декларации о лояльности советской власти митрополита Сергия они предъявляли следующие возражения: мы остаемся лояльными нынешней гражданской власти и добросовестными гражданами своей родной страны, но "это не имеет ничего общего с навязываемым Вами политиканством и заигрыванием... На место возвещенной Христом внутрицерковной свободы вами вводится административный произвол, от лица которого много потерпела Церковь и раньше". "Непоминавшие" Сергия (Страгородского), в большинстве впоследствии гонимые и расстрелянные, но не изменившие своим убеждениям, были причислены к сонму святых новомучеников и исповедников российских на соборе 2000 года.
До каких парадоксов могло доходить сотрудничество церковной и светской власти, логически вытекающее из взятого курса митрополита Сергия, автор книги показывает во второй ее части, когда пишет о судьбе Церкви во время Великой Отечественной войны на оккупированных немцами территориях. Приходы в западных районах СССР оказались в подчинении митрополита Виленского и Литовского Сергия (Воскресенского). Он, до того бывший близким соратником Сергия (Страгородского), при отступлении советских войск заявил о своей лояльности оккупационной власти, которая, в отличие от советской, вполне терпимо относилась к православной церкви и не препятствовала возрождению приходской жизни на подконтрольных ей территориях. Два иерарха быстро оказались по разные стороны баррикад: если один Сергий (Страгородский) молился о победе советских войск, то другой Сергий (Воскресенский) проповедовал о "сатанинской сущности большевизма", которого "ничего не может быть страшнее", и об обязанности "следовать указаниям властей и приложить все свои силы в борьбе с большевизмом". При этом нет никаких оснований подозревать ни того ни другого иерарха в простом конформизме и лицемерии: оба действовали исходя из соображений церковной пользы, как каждый из них ее понимал! Но урок из этой истории можно извлечь следующий: как только служение Богу и ближним подменяется соображениями пользы, пусть даже церковной, или благом народа, или мечтой о России и ее спасении, как это случилось, например, с Солженицыным в последний период его творчества (персоналиям посвящена третья часть книги), это сразу приводит к уклонениям от пути Христова. Или к урону, причиняемому самой Церкви . Или к внутреннему духовному краху.
Отец Георгий убежден, что единственная ниточка, связывающая сегодня нас с христианским прошлым, это опыт новомучеников российских, который пока еще остается, к сожалению, мало востребованным.
Источник: Эксперт
