Фатима

Мы едем в Фатиму. Утро выдалось дождливое. В последний раз переехали Тежу с серой водой, серыми кораблями и баржами и серой туманной пеленой почти полностью покрывшей город. Проехали скучные окраинные кварталы с бесконечными ангарами всевозможных складов и супермаркетов. Потом надолго потянулись безликие пригороды. В одном из них на центральной площади посреди клумбы бронзовый конный пикадор нацелил длинное копье на могучего быка. А рядом двое рабочих пытались прочистить ливневый сток, композиционно повторив памятник пикадору. Один стоял на четвереньках в такой же позе, что и бронзовый бык, другой направил в его сторону длинную железяку – то ли лом, то ли багор.

Вскоре индустриальные пригороды закончились. Дождь то переставал, то снова накрапывал. Проехали череду холмов. На вершине почти каждого была либо церковь, либо крепость. Дорога пошла в гору. Подъем становился все ощутимее. Эвкалиптовые леса, тянувшиеся по обеим сторонам, хранили следы пожаров. В некоторых местах земля была совершенно черная. Чернели обгорелые остовы деревьев. Но рядом с ними зеленели и серебрились молоденькие кустики эвкалиптов. Горная дорога, как ей и полагается, вилась и петляла, огибая склоны. Селений в этом месте было немного. За очередным поворотом обогнали группу из человек двадцати в ярких оранжевых куртках. Я принял их за дорожных рабочих. Обогнав их, метров через двести поравнялись с другой еще более многочисленной группой в подобном одеянии. Никаких дорожных работ ни раньше, ни позже не было заметно. У некоторых в руках были не лопаты, не инструменты для исполнения ремонтных действий, а палки для удобства ходьбы. Почти все: и мужчины, и женщины были в шортах. У некоторых за спинами рюкзаки, но многие шли налегке, не обращая внимания на дождь. Лишь на нескольких поверх оранжевых жилетов были легкие прозрачные дождевики. Они явно не собирались разбрасывать асфальт и залатывать дорожные выбоины и дыры. Их становилось все больше и больше. На некоторых участках они шли друг за другом долгой чередой. Прошло немало времени, прежде чем я догадался, что эти люди не просто шагали вдоль дороги. Это были паломники. И целью их была Фатима. Но как они были не похожи на наших. Кто ходил в России крестными ходами или просто приезжал на престольные праздники в монастыри, знают, как выглядят русские паломники. Уж чего-чего, а специальной экипировки и ярких жилетов, чтобы издалека быть видимыми автомобилистами, на наших любителях благочестия трудно представить. Наш человек предпочтет попасть под колеса Мерседеса или КАМАЗа, но облачаться в канареечного цвета куртку не станет.

О Фатиме я впервые узнал от замечательной переводчицы Люиса и Честертона Наталии Леонидовны Трауберг. Был канун 1983 года. Я гостил у нее в Вильнюсе, куда она перебралась из Москвы к мужу. В ту пору она увлеклась католицизмом. Но через несколько лет вернулась в Москву, и мы уже встречались в православных храмах. О Фатимском явлении она могла говорить часами, считая его очень важным событием в жизни христианского мира, особенно России. Но в России о нем знали тогда единицы. В мае 1917 года некая "Дама" явилась трем маленьким пастушкам из глухой португальской деревушки. Она являлась в один и тот же день каждый месяц до октября. "Дама" пообещала, что скоро закончится Мировая война, но если люди не покаются и не отвратятся от злых дел, то будет другая – еще более страшная. Она показала детям ад и вечные муки, уготованные грешникам. Но, что было совсем неожиданно и непонятно – сказала детям о том, что нужно усердно молиться о России. Дети полагали, что Россия (с ударением на первый слог) – это какая-то тяжело болящая женщина, а коммунизм, угрожавший всему миру (в том случае, если народ не будет молиться и каяться) – плохой дядя из соседней деревни. В то время в Португалии у власти находилось правительство, враждовавшее с Церковью. Детей даже арестовывали, называли обманщиками. На очередное явление съехались 75 тысяч человек, и на глазах этой толпы солнце сошло со своей орбиты и стало плясать в небе, посылая на землю дождь из разноцветных невещественных лепестков. Потом солнце стало падать на землю. Всех объял ужас – думали, что наступил конец света. Через некоторое время солнце вернулось на свою орбиту. Это явление наблюдали тысячи жителей городков и деревень в радиусе сорока километров от места явления.

"Дама" пообещала забрать к себе двоих детей: Марию и Франсишту, что и произошло. Они вскоре умерли. В живых осталась одна Люсия. Она стала монахиней и до недавнего времени проживала в кармелитском монастыре в Коимбре – городе, где был основан первый в Португалии университет. К ней никого не пускали. Увидеть ее можно было только по личному распоряжению папы или ближайшего к папе кардинала. Дело в том, что Римский престол долго не признавал истинность Фатимского явления. "Дама" впоследствии неоднократно являлась Люсии и просила передать Папе, что он должен сугубо молиться о России и "посвятить Россию Ее непорочному сердцу".

Ватикан долго никак не реагировал на народное почитание Фатимы. Оно постоянно росло. Массы паломников шли в Фатиму не только в дни, когда праздновались очередные даты явления "Дамы", но и в будние дни. Сами папы с большой пышностью стали посещать Фатиму и возглавлять торжественные богослужения. И теперь ничто не наминает о той настороженности, с которой были встречены первые известия о Фатимском явлении.

Но в России многие относятся к этому с недоверием. Мне давно хотелось побывать в Фатиме и попытаться понять, что же произошло здесь век тому назад.

Чем ближе к Фатиме, тем больше оранжевых жилетов. В одной из деревень нашему навигатору пришлось туго. Улочки были узкими, и трудно было понять на какую из них нужно сворачивать: команда давалась, а осуществить ее было никак невозможно. У одного дома мы оказались трижды. Не запомнить его было нельзя: из-за высокого каменного забора раздавался басовитый лай. А сам забор по всему периметру был украшен статуэтками бульдогов. А над дверьми дома на высоких колоннах были помещены два ангела со сложенными крыльями. С третьего захода мы все же попали на нужную дорогу и долго ехали вдоль живописных оливковых рощ и виноградников. Несколько раз проезжали мимо рощиц пробкового дуба.

Фатима началась со скромного дорожного указателя с наименованием этого городка и просторной круглой площади, посреди которой установлен высеченный из камня памятник трем пастушкам и одному барашку. Они стоят друг за дружкой по росту, глядя в небо.

За этой площадью начинается центральная улица со множеством гостиниц с названиями, говорящими о неординарности этого места: Санта Мария, санта Люсия, санта Сесилия. Заканчивается улица большой площадкой для парковки автомобилей и пешеходными дорожками, ведущими к мемориалу. Пока Алексей разбирался с машиной, я наблюдал за прибывавшими паломниками. Некоторые обессиленные ложились на каменный парапет. Пожилая женщина энергично растирала ноги молодой спутнице. Увидев нацеленную на них камеру, они не стали протестовать. Молодая дама приветливо улыбнулась и, извиняясь за отсутствие выносливости, по-английски рассказала о том, что это ее первое паломничество. За три дня они прошли от Лиссабона 120 километров. Совсем неплохо. Я как-то в крестном ходе 45 километров прошел за 3 дня. Подошли еще несколько женщин и упали возле моей собеседницы. Мимо нас прошествовал атлетического сложения господин с экзотическим флажком на высоком древке. На флажке всех цветов радуги были изображены щит со множеством геральдических деталей, а по всему полю носороги, слоны, павлины и прочие птицы. Вряд ли это был флаг какого-то государства: под ним шли португальские граждане обоих полов в прозрачных дождевиках с капюшонами. Скорее всего, это были члены какого-то клуба с гео-зоологическим уклоном (если таковые существуют).

Сам мемориал поражает своей огромностью. Площадь, равная десяти Красным площадям в Москве, покрыта асфальтом и камнем c узкими дорожками из мраморных плит. Она простирается от холма со зданием, похожим на панораму на Поклонной горе до другого холма с собором с высокой пятиярусной колокольней и пристроенными к ней крытыми галереями. Галереи идут по вершине холма двумя дугами. Эта величественная архитектурная доминанта замыкает пространство площади с восточной стороны. Внизу под лестницей (во всю ширину комплекса) на высоченной колонне водружена фигура, в которой далеко не сразу можно узнать Спасителя. На противоположной стороне площади возвышается гигантское распятие в виде четырехконечного креста с чем-то похожим на виноградную лозу, обвивающую обе перекладины. У постамента колонны что-то бурно обсуждали дщери Африканского континента. Несколько поодаль фотографировались на фоне собора японские гражданки. Мимо нас проплывали купола зонтиков от маленьких до огромных с укрывшимися под ними двумя-тремя, а то и четырьмя тесно прижавшихся друг к другу паломницами. Смешно семеня, они двигались в сторону здания из стекла и бетона. Этот современного вида павильон оказался церковью. В нем сидели в шесть рядов на скамьях паломники, ожидая начала службы. Людей в проходах с каждой минутой становилось все больше. У входного проема без дверей стояли три господина в белых накидках из плотной шерсти. Под их подбородками блестели кресты из золота с эмалями, а на головах красовались черные береты с крестом посреди белого круга и двумя оливковыми ветвями из белого металла. Они громко говорили друг с другом, но когда на кафедру взошел священник, умолкли и двинулись куда-то вправо за спинами собравшихся. Раздались звуки органа. Священник сложил ладошки, положив на них подбородок и на несколько минут замер. В правом углу послышался красивый мужской голос. Он пел Аве Мария. Во время исполнения этого песнопения священник стоял не шелохнувшись. Но когда певчий умолк, он бодро вскинул голову и стал говорить в микрофон. За его спиной была видна статуя Фатимской Божией матери, распятие и небольшой домик в человеческий рост. У подножия кафедры был разбит целый цветник из белых роз. Кафедра была из белого мрамора, а священник облачен в белые одежды. Говорил он долго. Я не знаю было ли это началом мессы или проповедь. Но мы с Алексеем решили перейти в главный собор и стали потихоньку пробираться к выходу.

Навстречу нам шла группа монахинь в белоснежных одеждах. Шли они, склонив головы. Высокие капюшоны были надвинуты ниже бровей, из-за чего лица были не видны.

Дождь шел по-прежнему, время от времени то усиливаясь, то стихая. Мы поднялись по широким ступеням и вошли в крытую галерею. Сквозь стеклянную стену тоскливо серело низкое беспросветное небо, тускло поблескивал мокрый асфальт огромной площади. Народу на ней было немного. Небольшие группы паломников – почти все в оранжевых куртках, сбившись в кучки, двигались в сторону церкви-павильона. Яркие куртки и разноцветные зонты оживляли серый пейзаж. Казалось, что по площади движутся гигантские заводные букеты. Время от времени их обгоняли люди без зонтов.

Мы поспешили внутрь собора. Он был переполнен. Все скамьи были заняты. Люди стояли в проходах от дверей до высокого амвона. Раскатисто звучал орган. Волны торжественных звуков прокатывались по храму, отражались от стен и повисали над головами, встречаясь с очередной волной. Воздух трепетал, пересыщенный мощной акустической начинкой.

Я почувствовал, как тело мое начало вибрировать, словно все клетки моего бренного организма вошли в унисон с этой громкой торжественной музыкой. Я стал задыхаться. Сердце мое дрожало и билось быстро и неровно. Я был потрясен не столько музыкой, сколько моей реакцией на нее. По правде сказать, я несколько лет не посещал концерты органной музыки. Но на самих концертах со мной ничего подобного не случалось.

Неожиданно после мощного аккорда музыка резко оборвалась и тонкий голос, предельно контрастировавший только что прозвучавшему, запел, медленно забираясь в немыслимые верхи. Несколько человек, стоявших передо мной, упали на колени и застыли в молитвенном оцепенении. Справа и слева от меня люди стояли и сидели с закрытыми глазами. Очевидно, и на них музыка произвела ошеломляющее действие.

Должен признаться, что я был не в восторге от того, что со мной произошло. В этом органном залпе было некое насилие. Душа, опытно познавшая действие благодати, никогда не спутает ее с реакцией на величественную музыку органа. Душа трепещет, но по-другому. Да простят меня западные христиане, нет в органном громе тихого дуновения ветра...

На амвоне стояло три священника. Один пел, другой стоял в метре от него с закрытыми глазами и ладошками лодочкой на груди. Третий стоял к ним в полоборота и потреблял из серебряной чаши Святы Дары. Очевидно, только что закончилась предыдущая месса. Службы, по причине постоянного прибывания новых паломников, идут одна за другой. Я направил в сторону алтаря камеру, но ко мне тут же подлетел неласковый господин и приказал прекратить съемку. Я подчинился и, стараясь не мешать молящимся, стал осторожно пробиваться к выходу. У дверей я все же снял несколько замечательных портретов. Плечом друг к дружке у выхода стояли симпатичная интеллигентного вида африканка, японец с застывшим на лице восторгом и очень грустного вида белая девушка.

Увидев, направленную на нее камеру, она еще больше погрустнела. Мне стало неловко за мою бесцеремонность, я тихо извинился и вышел, пропустив в храм дюжину монахинь в белых одеждах.

Снова пройдя по галерее, мы медленно спустились по ступеням, рассматривая идущих нам навстречу паломников. Дождь почти прекратился, но, все же, занудливо моросил. Паломники шли либо в плащах, либо под зонтами. Их стало больше. Мы прошли вправо за пределы площади. Там в большом павильоне размещались экспозиции фотографий и документов, связанных с Фатимским явлением. Где-то неподалеку находились келии монахинь.

Планируя свою поездку, я хотел остаться в Фатиме на несколько дней, побеседовать с монахинями и священниками, чтобы приблизиться к разгадке тайны Фатимского явления. Но когда я спускался по лестнице, разглядывая лица шедших навстречу мне людей, почему-то захотелось поскорее покинуть это место. Не знаю, в чем причина. И лица были в основном симпатичные и даже красивые: добрые и одухотворенные. Но, глядя на огромную, закованную в асфальт площадь (хоть бы холмик земляной оставили и дубок посадили в память о дубке, над которым появлялась Богоматерь), я вдруг почувствовал, будто нахожусь на стадионе. И то ли игра какая-то начнется, то ли концерт. Заскорбел я изрядно. Даже стыдно стало.

Столько лет мечтал побывать здесь (один раз даже был приглашен полететь с одной группой, чтобы снять фильм) – и вдруг... Уныние и грусть. Счастливые лица паломников только усиливали это гнетущее чувство. Будто я без приглашения пробрался на чужой праздник. Праздник-то есть. Только не мой. Алексей тоже не выказывал никакого энтузиазма. Именно энтузиазм читался в глазах паломников. Многие прошли под дождем десятки километров и были рады, что достигли цели. Спортивная одежда, спортивный настрой. Так и кажется, что кто-то из них первым порвал финишную ленточку...

Мы снова подошли к павильону. Возле него построились две группы только что прибывших скаутов. Здесь были и дети лет 7-8, и отроки с отроковицами лет 15-ти – 16-ти. На них были галстуки двух видов: сине-белые и красно-белые. Старший вожатый скомандовал, и скауты, сбросив с плеч рюкзаки и скрученные туристические коврики побрели ко входу в церковь-павильон. Оттуда раздавалось пение, и он был по-прежнему заполнен народом.

Я стал снимать скаутов. Они подошли ко мне поближе и стали расспрашивать, откуда мы и зачем снимаем. Старший вожатый на очень приличном английском рассказал, что они скауты из одной христианской организации. В Фатиму совершают паломничества часто. Сегодня они прошли 33 километра. Не успел он закончить монолог, как две девушки стали кривляться перед камерой, а малыши, вдохновленные их примером, принялись смеяться и толкать друг друга. Это было совсем некстати. Служба еще продолжалась. Я опустил камеру, попрощался с ними и пожелал им с пользой для души провести время в Фатиме.

Отвернувшись от расшумевшейся ребятни, я увидел трех женщин, медленно приближавшихся к нам на коленях. Две из них были под зонтами. Они передвигались с большим трудом. К их джинсам были пришиты кожаные наколенники. Они натужно протаскивали по мокрым плитам согнутые в коленях ноги. Одна – в куртке из плотной синтетики, поравнявшись с нами, "ускорила шаг" и, обогнав обессиленных подруг, довольно бодро направилась в сторону большого собора. За ними шел смешной господин с животом от горла до колен. Видно было, что ему нести самого себя не менее тяжело, чем "коленоходкам". Этот господин направился в сторону крытой жаровни – иначе не назовешь, где происходило возжигание и сожигание свечей. Издали из-за множества спин было видно высокое пламя. Подойдя поближе, я увидел длинный – метров в десять обитый железом ларь с чугунными решетками, на которые ставили толстые парафиновые свечи. Они очень быстро скручивались и падали вниз, где горел костер из свечей. В некоторых местах он поднимался метра на два, и паломники просто швыряли в него свечи. Откровенно говоря, это зрелище скорее походило на подтопку геенны огненной, а не на возжигание свечей. У нас с подсвечниками и кануном все происходит иначе. Трудно представить, чтобы кто-то швырял свечи, принесенные Богоматери или любимому святому.

К жаровне подошло семейство многочадных португальцев. Очень симпатичные родители лет тридцати везли в коляске двоих малышей (похоже, близнецов).За коляской семенили еще три очаровательные девочки-погодки. Одна из них с трудом удерживала целую поленницу свечей. Из павильона вышел господин в белом плаще с толстенной золотой цепью и стал что-то сердито приказывать в мобильный телефон. За его спиной застыла в объятии парочка. И эти были счастливы, что добрели до Фатимы.

Алексей фотографировал людей у жаровни. Я подошел к нему и предложил продолжить путешествие. Он молча кивнул и тут же стал снимать что-то, лежащее в стеклянной витрине. Это были парафиновые фигурки. Дети в полный рост и части человеческого тела: ноги, носы, уши груди... Я так и не понял, нужно ли это покупать и швырять в огонь, чтобы избавиться от болезней изображенных органов, или же... Но фигурки детей... Это что, сожигание, чтобы избавиться от бесплодия... Фантазии моей не хватило. Много лет назад я видел благодарственные жертвы – медальоны из серебра в виде рук ног и прочего, прикрепленные к Остробрамской иконе Божией Матери. Но это было, хотя и мало эстетичное, выражение благодарности за исцеления. А тут...

Мы пошли в сторону стоянки и в последний раз оглядели площадь и паломников. Особенно меня поразило лицо молившейся молодой дамы. Это была, скорее всего, филипинка. Ее смуглое лицо было одухотворенным и радостным: глаза, обращенные в сторону собора, благодарили Бога за дарованную возможность посетить Фатиму.

Я даже невольно позавидовал ей: ведь мне не было дано испытать подобную радость. И так вдруг захотелось в Дивеево...