Совсем недавно вышла книга "Женский портрет в тюремном интерьере" – воспоминания Татьяны Щипковой о трех годах, проведенных в колонии на Дальнем Востоке. За религиозное просвещение и участие в подпольном христианском семинаре ее – лингвиста, специалиста по старофранцузскому и старорумынскому языкам, преподавателя Смоленского педагогического института в 1980 году лишили ученой степени, выгнали с работы, а потом посадили, обвинив в... хулиганстве.
"Они, бедные, не знали, что со мной делать: всю жизнь имели дело с уголовными преступницами – и вдруг им привозят из Москвы "религиозницу", замаскированную под хулиганку...Начальник оперчасти свирепел при виде меня, у него краснела шея, и он не уставал повторять: "Таких, как она, надо стрелять"".
Книгу воспоминаний о годах, проведенных за колючей проволокой, Татьяна Николаевна (1930-2009) начала писать почти сразу после освобождения. Ей не давали покоя слова, которые шепнула ей на ухо одна из сокамерниц в новосибирской пересылке: "Ведь ты, когда выйдешь, напишешь про все это?"
Татьяна Николаевна написала – про все. Описала весь микрокосм тюремной преисподней: от системы пересылок, устройства Уссурийской колонии, тюремной медицины и гигиены (точнее, отсутствия того и другого) до судеб отдельных зэчек и "воспитателей", описания принудительного труда, проступков и наказаний и т.д. "Это книга о страшном, в ней описаны ужасные вещи, настоящий ад, но ее не страшно читать", – говорит сын Татьяны Николаевны, известный православной публицист Александр Щипков.
Сын Александр, невестка Люба, четыре внука готовили издание книги втайне: хотели преподнести Татьяне Николаевне подарок к 80-летнему юбилею. Она не дожила до публикации полгода.
Почему книга, законченная в конце 1980-х гг., не была издана раньше? Александр Щипков считает, что всему причиной отсутствие в этих воспоминаниях обличительного пафоса: "Мы пытались опубликовать книгу в 90-х., но ее никто не взял. Тогда много выходило лагерных мемуаров. Как правило, в них есть одна особенность – это тексты настрадавшихся, несправедливо обиженных людей, жаждущих если не возмездия, то, по крайней мере, справедливости. Это свидетельства, обличающие режим, эпоху, советскую власть. А в книге мамы нет "антисоветчины", как объясняли нам – и были совершенно правы. Ее книга не обличает, она наполнена жалостью, болью за людей. Мы специально вынесли на отворот обложки ее слова: "Не обеляю их, но жалею и призываю жалеть"".
"У мамы не было внутри ощущения, что она сидела несправедливо, – продолжает Александр – Не в том смысле, что ее правильно посадила советская власть: она понимала, что сидит по ложному, сфабрикованному делу. Но с духовной точки зрения, вспоминая прожитую жизнь, какие-то свои неправедные поступки, она воспринимала свое заключение как вещь закономерную, заслуженную. Господь так рассудил, значит, за что-то это надо, для какого-то научения необходимо – примерно так. Мне трудно говорить о такой высокой категории, как смирение. Но никогда у нее не было жажды реванша (что вообще-то справедливо, свойственно человеку: ты незаслуженно получил наказание и хочешь извинений, восстановления справедливости). Именно поэтому она отказалась хлопотать о реабилитации, что в начале 90-х было относительно легко сделать. Мы предлагали ей этим заняться, "Мемориал" готов был помочь. Она мягко, даже немного шутливо отказывалась: "Да зачем мне это нужно!" Мы не сразу поняли, что ей это внутренне не нужно было. И конечно, после 1991 г., когда началась настоящая религиозная свобода, она никогда не продавала свой героизм".
Адекватное миссионерство
Сын привез маме в зону Евангелие. "Каким-то образом он сумел уговорить администрацию, и мне позволили иметь Евангелие при условии, что я никому не буду его давать", – пишет Татьяна Николаевна. Но она не смогла не поделиться Благой вестью, тем более что жажда веры у "униженных до последней крайности людей" была велика.
В лагере не много было таких, с которыми можно было бы сразу читать и обсуждать Евангелие. Большинство обращалось к ней, религиознице, с конкретными просьбами: "Мать, ты молитвы знаешь? Напиши хоть одну, посильнее, чтобы от нее эта гадина Люська ослепла или оглохла". Правда, такие запросы поступали редко. Зато в настоящих молитвах нуждались многие. Татьяна Николаевна писала их десятками. "Тоже не обходилось без вопросов: "А где ее держать, чтобы лучше подействовала? Под рубашкой?" Я шла на хитрость: "Под рубашкой у тебя ее зашмонают, лучше всего в голове". – "Как это?" – "А наизусть выучи". Без восторга, но учили: оттуда не зашмонают."" В наше время такой специфический способ проповеди назвали бы "адекватным миссионерством".
Однажды девицы в камере заигрались с черной магией. "Среди ночи одна из них меня разбудила: она не могла уснуть от ужаса, ее трясло. Я спросила, была ли она когда-нибудь в церкви – нет, никогда не была; видела ли она в книгах старинную картинку – женщина сидит, на голове покрывало, на руках ребенка держит, вокруг головы золотой круг. Да, она помнит, она понимает, о какой картинке я говорю. Я посоветовала ей лечь, закрыть глаза, вызвать в памяти этот образ, сосредоточиться на нем и повторять: "Помоги мне". На другой день она сказала, что теперь знает, Кого просить, когда очень плохо."
Татьяна Николаевна устроила в лагере подпольную школу: тайком занималась с женщинами французским, читала и обсуждала вместе с ними книги Достоевского, которые оказались в лагерной библиотеке, беседовала с ними о вере. Оказалось, что даже надсмотрщики тянулись к знаниям, которые не давала советская школа: контролерши изымали из писем церковные календарики, чтобы выяснить, когда будет Пасха или Троица. А начальник лагеря в ответ на неоднократные напоминания Татьяны Николаевны о том, что ей обязаны при освобождении вернуть Новый Завет как принадлежащее ей имущество, простодушно сказал: "Татьяна Николаевна, должны же вы понять, что нам тоже хочется почитать эту книгу, а где ее взять? Позвольте прочитать". Она, разумеется, позволила.
Неизменная рыцарственность духа
Говорят, человек, вернувшийся из зоны, приходит в себя столько же лет, сколько он просидел. Александр Щипков с этим согласен. "И у мамы года три ушло на восстановление. Заключение сильно повлияло на нее психологически: например, она не могла, как прежде, переходить улицу, терялась. А когда на нее покрикивали в магазине или трамвае, она начинала плакать – ощущение постоянного давления, унижения, которое приходилось переживать в зоне, долго ее не оставляло".
Со временем Татьяна Николаевна получила паспорт, устроилась вахтершей в один из вузов, стала ходить в Публичную библиотеку и в филармонию и... принялась за старое: занялась религиозным просвещением. Александр Щипков: "Мама переписывала и сшивала вручную ниточкой несколько листков с 3-5 молитвами, самыми необходимыми (Отче наш, Богородице Дево, Оптинских старцев, Ефрема Сирина) и раздавала эти листочки потом у Свято-Никольского храма. Тогда же нельзя было просто купить в церкви молитвослов! А у нее было очень плохо со зрением, особенно после лагеря: глаукома грозила полной слепотой. Помню, часто она сидит вечером, поздно, при настольной лампочке. "Мама, хватит, береги глаза!" – а она пишет и пишет. Казалось бы, как человек столь широко образованный, она могла бы найти себе другую форму участия в жизни Церкви, но она выбрала это. А ведь это надо представить себе: вот она подходит к людям, предлагает свои самодельные молитвословы. Кто-то берет с благодарностью, а кто-то смеется и норовит обругать: "Тетка, что суешь?" Кажется, это больше подходит для человека, склонного к юродству, а она совсем не такая... Но общение в лагере с совсем простыми, необразованными людьми многому ее научило..."
В 1991 г. Татьяну Николаевну пригласили преподавать французский язык в гуманитарную школу при Санкт-Петербургском Институте богословия и философии, где она проработала более 15 лет. Помимо ежедневных занятий, она успевала писать 4-х – томный учебник французской грамматики, переводить богословские романы Леона Блуа, сочинять для внуков пьески к Рождеству и Пасхе. О том впечатлении, которое производила на учеников скромная учительница, пишет в приложении к ее книге историк Андрей Митрофанов: "Для нас, совсем еще юных слушателей, было очевидно, что та благородная рыцарственность духа, которая вызывала в наших сердцах образы Жанны д'Арк и маркизы де Боншан и которая явственно предстала перед нами в лице Татьяны Николаевны, была всегда неизменной. Она была всегда одной и той же и в классе за учительским столом, и в лагерном бараке, среди уголовниц, которые, будучи воспитанными без малейшего представления о Боге и Евангелии, обретали в лице Татьяны Николаевны подлинный пример духовного борения за истину Христову".
Книга Т.Н.Щипковой "Женский портрет в тюремном интерьере" рекомендована к публикации Издательским Советом РПЦ. Ее не найти в светских магазинах: издатели распространяют ее через церковные лавки Москвы, Санкт-Петербурга и Смоленска.
Источник: Нескучный сад
