Я политикой никогда не увлекался. Не любил ее и ей не доверял. Зачем пошел, какой мотив? Наверное, любопытство. Хотел посмотреть своими глазами, как оно. Посмотрел.
Дня за три до – нет, выборами я это теперь назвать не могу – до ме-ро-при-я-ти-я где-то в интернете я прочитал, что журналисты, как и наблюдатели от партий, тоже могут следить за ходом голосования. От партии я, священник, не могу. Как журналист – предполагаю, что да. Любимый сайт справил мне бумаги, и я списался с первой попавшейся в сети гражданской инициативной группой: мне требовался минимальный инструктаж. Кроме того, я хотел быть полезным, находиться в месте, где на самом деле буду не лишним.
Мне предложили один участок, но когда узнали, что я могу только во второй половине дня (с утра служба), попередавали с рук на руки и в итоге предложили другой. Наблюдателей там было уже трое, но все без опыта. На мое возражение, что я тоже без опыта, девушка по электронной почте ответила "четверо без опыта = двое с опытом", и переговоры были окончены.
Накануне Введения я поздно лег, рано встал, на приходе отметили чей-то день рождения, видимо, не очень качественным вином. И еще, уже после всего, было два долгих разговора. Я прилег отдохнуть, а когда встал – дико болела голова. Ну просто дико. И времени уже было немало. Пока выбирался из Подмосковья по плотному МКАДу к месту прописки (надо же и самому проголосовать), пока искал аптеку, чтобы купить "Пенталгин", пока шел в поисках открытой калитки по грязи вокруг забора школы, где расположен участок, к которому я приписан... Батарейка моя села и настроение пропало.
Решил, что туда, где меня ждут, уже не поеду точно. Вообще никуда не поеду. Может быть, останусь здесь, по месту прописки – полномочия журналиста позволяют наблюдать в любом месте.
Родительский дом, двор, школа во дворе. Сколько себя помню, всегда здесь были выборы. Взрослым человеком ни разу сюда не ходил.
У меня несколько развита эмпатия, а тревогу я чую так за версту. Первое, что я уловил, зайдя на участок – это разлитое в воздухе напряжение. При, в общем-то, обычной внешне картинке. Решил осмотреться: зарегистрировался в реестре, получил бюллетень, проверил отметку о выезде урны на дом к папе-инвалиду.
Но – деталь. Когда вошел, и после этого еще несколько раз, встретился взглядом с парнем странной внешности, который сидел на низеньком стульчике для первоклашек – в стороне. В руках – бумажки и ручка.
Опустил бюллетень. Подошел к председателю комиссии: моложавая усталая женщина – завуч, или, там, мелкая чиновница.
– У вас наблюдатели на участке есть?
– Да, у нас все как положено, – не успела сгруппироваться председатель.
– Где?
– Вот, пожалуйста.
Этот парень – крепкий, широкоплечий, в свитере и черных брюках – предсказуемо оказался наблюдателем.
– Что вы хотели?
– Я представитель независимого СМИ. У вас тут проблемы есть? Могу помочь.
Он сразу оторвался от записей:
– У нас беспредел, вы не представляете. Я тут один остался, и еще вот яблочник, наших всех уже удалили, меня только что хотели вывести, чуть камеру не разбили. Если можете, помогите. Пожалуйста.
Прямая просьба для меня всегда значила очень много.
– Хорошо. Я священник, сейчас пойду в машину, надену облачение, возьму документы и вернусь.
– Вы священник?
Полчаса у председателя ушло на созвоны с ТИКом*, выяснение моих полномочий, и подробное объяснение мне, что я не имею права делать.
– У вас что, известная газета?
– Очень.
В 18.15 меня внесли в официальный перечень наблюдателей.
Наблюдатели сидят рядком за партами у стены, на детских стульчиках, так, чтобы видеть избирательную комиссию, стойки для заполнения бюллетеней и, главное, урны. Все ждут вбросов. Наивные.
Любопытно, как наблюдатели от партий точно и характерно соответствовали образам самих партий. От КПРФ двое мужиков. Первый, синий воротничок в возрасте, меня удивил тем, что с ходу взял благословение. Он позже куда-то делся, домой что ли пошел. Яблочник – флегматичный бедный интеллигент, к священнику отнесся с недоверием. Потом еще появилась хорошо одетая немолодая дама в мини с ярким макияжем – от "Справедливой России". Мне показалось, что ей было происходящее глубоко безразлично. Она отстраненно и доброжелательно наблюдала за разворачивающейся трагикомедией, ждала итоговый протокол голосования и вздыхала о том, что завтра рано на работу. Цифры в протоколе ее не волновали.
Разговаривал я со вторым коммунистом, Ахметом. Коммуняки эти оказались дружелюбными ребятами, сразу приняли меня в свою компанию, оживились и как-то посмелели. И вообще, появление священника разрядило обстановку. Даже председатель, сначала встретившая меня с откровенным раздражением, быстро успокоилась и перешла на доброжелательный тон, поняв, что я не собираюсь митинговать и устраивать провокаций – просто тихо сижу, гипнотизируя взглядом урну из белого пластика.
Ахмет был прекрасен. Он – главное впечатление вечера. Крепкий, как я уже сказал, небольшого роста. Руки в наколках – все, полностью. Наколки на шее и даже на веках. Бритый череп со шрамами. И черная-черная борода. Моджахед.
И ни тени ни агрессии, ни чего-либо от блатного мира.
– ...Я "хохлоузбек", – смеется. – Отец узбек, мать с Полтавы. Живем у Елоховского, я туда хожу. Отца Сергия знаете? Нет? Я веру еще на зоне принял. К нам священник ездил. Я говорю – крести! Он ни в какую. Ты же мусульманин? Ну какой я мусульманин... Ну ты же обрезан? Обрезан. Значит, не могу... Ох, я рассердился. А он на самом деле меня проверял. Говорит, делай тысячу поклонов и выучи "Отче наш". Тогда крещу...
У Ахмета четверо детей.
– Вы член партии?
– Ну да.
– А почему?
– Ну как почему? Людям помогаю.
Ахмет – правозащитник.
– За семь лет на зоне, – рассказывает, не забывая отмечать крестиками число проголосовавших, – наизусть выучил уголовный, уголовно-процессуальный и административный кодексы. Я в основном солдатиками занимаюсь. Дедовщина там, дезертирство. Вот только что процесс закончился, одного спас. Его били до смерти, он сбежал, поймали, а я его отсудил.
В памяти всплывают кадры из детства: Ленин, у него чайник с кипятком, идет по Смольному. В Смольном полно солдат в папахах и матросов, все курят цигарки... Кумач и зеленое сукно у меня всегда вызывали тошноту. На первом курсе института умирал от марксовой политэкономии: деньги-товар-"деньги штрих"... Слишком хорошо учил историю Церкви и знаю цену пролитой большевиками христианской крови. Слово "правозащитник" у меня ассоциируется только с "коммунистическими застенками"... От когнитивного диссонанса начинает возвращаться головная боль.
– А я и не знал, что КПРФ занимается правозащитной деятельностью.
– Ну как? Мы все этим занимаемся. Вы вот тоже, – он кивает на мой крест.
– Да?
– Конечно. Мы же людям помогаем. И вы тоже. Так?
Задумываюсь и молчу.
– Ахмет, вы же верующий человек. Вы же знаете, что с Церковью сделали в советское время... Как это можно совместить?
– Это да, они, конечно, накуролесили. Но их Бог за это же и наказал. И правильно сделал.
– Как наказал?
– Тем, что они власть потеряли. И теперь кто они? Да никто.
Отмечаю, что про свою КПРФ обаятельный правозащитник в наколках говорит в третьем лице. И думаю, что давно бы пора Зюганову выбросить своего Ленина-Сталина на помойку, и превратить маскарад в нормальную социалистическую партию. Первый бы сам за таких пролетариев проголосовал.
Ахмет сидит – тише воды, ниже травы. Буквально – не поднимая глаз. Он не просто наблюдатель – член избирательной комиссии. С совещательным голосом. А по сути он здесь – бесправное существо. Как и все мы.
– ...Жалко, вы раньше не приехали...
– Я не мог.
– ...Тут такое было. На соседнем участке наш человек зафиксировала вброс. Ее, короче, избили: сотряс сильнейший, сейчас из больницы прислала смс, снимает побои. Еще одного нашего милиция забрала. Приехал какой-то начальник – говорят, бывший глава управы – с личной охраной. Вот они и били. Такие крепыши. Ко мне тоже подкатывали. Чуть камеру не разбили – я снимать пытался. Так в угол отжимают... Я им руки свои показываю, – Ахмет растопыривает расписанные пальцы, – не надо, говорю, ребята, не надо. Остыли. Потом менты ко мне подходят, хотели меня вывести. Мол, что если у меня судимость, я не могу здесь работать. Звонили, в интернете смотрели. Я, говорю, за свое уже ответил и сейчас такой же гражданин, как и вы. Гражданин, говорят? Урка ты, а не гражданин...
– Так, может, мне туда пойти? – спрашиваю. – Раз там никого нет?
– Не, не стоит. Там участок уже тухлый. Все что хотели, они уже сделали. Здесь надо наблюдать. Тут сейчас самое главное.
Я встаю, иду посмотреть на "тухлый" участок. Через школьный коридор в такую же залу, где мы сидим, напротив: детские рисунки, "учим азбуку вместе", поделки из кленовых листьев, аппликации. Настороженные глаза членов комиссии, урна с порванной пломбой и подслеповатый дедушка, тоже наблюдатель-коммунист, уткнулся в газету. Действительно, тухло.
– Вы кто?
– Я представитель СМИ на соседнем участке.
– Что вы здесь делаете?
– Наблюдаю.
– Вы на том участке и наблюдайте.
– Согласно закону и своему редакционному заданию я имею право наблюдать там, где считаю необходимым.
– У вас документы есть?
– Есть, конечно.
– Так предъявите?
– Какие вам нужны документы?
– Все, какие есть, и предъявите.
– Документы на машину тоже? – разворачиваюсь и ухожу. – Поп, а туда же, – слышу в спину и не оборачиваюсь.
И сталкиваюсь с полицейским. Полковник, в красивой серой шинели с каракулевым воротником, в кипенной белой рубашке, нарядный (выборы же – государственный праздник, по этому поводу и парадная форма), вздыхает:
– Жалко, что вы раньше не приехали, батюшка.
– Да?
– Да. Надо бы было все это... – он неопределенно очерчивает рукой пространство, – освятить. А то такая... – он задумывается, – бесовщина.
Только пожимаю плечами. Этого еще не хватало. Слава Богу, что я не приехал раньше, правда. Возвращаюсь "к себе". Аппликации, поделки из кленовых листьев, "учим азбуку вместе", детские рисунки.
– Время?! – кричит председатель. – Восемь?! Всё! За-кры-ва-ем! – весело и облегченно.
Окончание – завтра.
____________
*ТИК – Территориальная избирательная комиссия, вышестоящая по отношению к Участковой избирательной комиссии.
Источник: Православие и мир
