По заданию RS сценаристка фильма Мартина Скорсезе "Кундун" Мелисса Мэтисон отправилась в индийскую резиденцию Далай-ламы, чтобы обсудить решение Его Святейшества сложить с себя полномочия правителя Тибета и проблему поиска его новой реинкарнации.
Солнце сияет над храмом Тсуглакханг в предгорьях Гималаев. Сотни тибетцев собрались во внутреннем дворе в честь сегодняшнего праздника. Буддийские монахи раскладывают по блюдам рис и тушеные овощи; в воздухе раздается гудение рогов и дребезжание кимвалов. Подобные церемонии здесь нередки – монахи часто кормят жителей соседних деревень, чтобы заботой о ближнем улучшить свою карму, – но сегодня дух праздника как никогда точно отражает настроение человека, который живет рядом с храмом. Несмотря на многочисленные протесты подданных, Далай-лама наконец сумел добиться исполнения своего желания отойти от управления тибетским государством в изгнании. Тибетский парламент дважды просил Его Святейшество изменить свое решение, однако тот дважды отказывался хотя бы прочесть обращенное к нему воззвание или встретиться с отправленными к нему делегациями. Его решение было непреклонным. 29 мая документы были подписаны, и тибетская конституция была изменена. Это событие представляет собой беспрецедентный в истории Тибета акт добровольного разделения светской и государственной власти: впервые за более чем 350 лет Далай-лама перестал быть одновременно светским и духовным лидером тибетцев. Хотя тибетское правительство в изгнании уже в течении нескольких десятилетий формировалось на демократических основаниях, последнее слово в принятии всех важных политических решений оставалось за Далай-ламой. Он назначал послов, определял время и содержание переговоров с Китаем, имел право вето и даже мог распустить парламент. Теперь Далай-лама своей собственной подписью заверил изменение своего титула, превратившись из "Главы Нации" в "Защитника и Символ Тибета и Тибетского Народа". Многие из политических функций Далай-ламы перешли к Лобсангу Сангэ, 43-летнему юристу, защитившему диссертацию в Гарварде: в апреле он был избран на пост премьер-министра.
Администрация Китая, заклеймившая передачу власти как "уловку", отказалась встретиться с Сангэ. Коммунистическое правительство уверено, что борьба за автономию Тибета закончится вместе со смертью Далай-ламы и все, что им надо делать, это ждать. Однако вверив бразды правления демократическим институтам, Его Святейшество сделал ставку на то, что они сами по себе смогут стать надежной опорой в борьбе с китайской тиранией. Далай-ламе 76, и он знает, что не сможет вечно руководить своим народом. Он уверен, что тибетцы должны научиться управлять собой сами.
Тензин Гьяцо, Далай-лама XIV, родился в 1935 году в семье тибетского крестьянина. Согласно древним традициям сны и видения высокопоставленных лам и прорицания оракулов привели в его деревню экспедицию, отправленную на поиски нового далай-ламы. В два года Тензин правильно определил людей и предметы из своей прошлой жизни и был официально объявлен реинкарнацией Далай-ламы XIII, в четыре года был перемещен в столицу Тибета Лхасу и объявлен духовным лидером своего народа, а в пятнадцать стал главой государства. В 1959 году, когда отношения с вступившей в Тибет китайской армией приняли угрожающий оборот, он бежал в Индию, откуда с тех пор руководит тибетской диаспорой.
За шестьдесят лет правления Далай-лама многого достиг. Он создал успешное и стабильное правительство в изгнании и твердо противостоял жестокому китайскому режиму. Став первым далай-ламой, посетившим Запад, он посвятил много усилий проповеди ненасилия, донеся свои слова до миллионов людей и получив за свои заслуги Нобелевскую премию мира.
Я познакомилась с Его Святейшеством в 1990 году, когда работала над сценарием для фильма "Кундун" – ленты о детстве Далай-ламы, снятой Мартином Скорсезе. С тех наши отношения переросли в крепкую дружбу. Как активист я продолжаю бороться за автономию Тибета и работаю в Международной кампании за Тибет. Каждый день я молюсь за долголетие Тезина Гьяцо.
Мы встретились 2 июня в приемной Далай-ламы, расположенной за заполненным людьми главным храмом в пыльном индийском городе Маклеод Гандж. Его Святейшество спрашивает, выглядит ли он столь же молодо, как при нашей прошлой встрече. Я отвечаю, что да – может быть, еще моложе, если это возможно. Но его глаза выглядят старше. "Это правда", – отвечает он. Его Святейшейство, однако, спешит сообщить мне, что у него не возникло потребности в более сильных очках – отчасти благодаря тому, что он не пользуется компьютером. "Я даже никогда не пробовал, – говорит Далай-лама, разражаясь своим характерным веселым смехом. – Я не знаю, как это делать!"
– Давайте начнем с того дня в 1950 году, когда вы стали главой тибетского правительства. Вам было только пятнадцать, и вашу страну оккупировала китайская армия.
– Это была очень тяжелая ситуация. Меня просили принять на себя ответственность, а я отвечал, что хочу следовать традиции, которая требует, чтобы Далай-лама был интронизирован в восемнадцать. Пятнадцать лет – это слишком рано. Потом меня попросили снова. Чамдо (горная область в восточном Тибете – прим. RS) уже был занят китайцами. Все были очень взволнованы. Поэтому я взял на себя ответственность. Когда Народно-освободительная армия дошла до Лхасы, моим первым государственным решением было сбежать оттуда к индийской границе. Я подумал: это хороший знак или плохой? Первое же решение после принятия власти – сбежать из Лхасы! (Смеется.)
– С тех пор прошел шестьдесят один год, и вы только что сложили с себя полномочия главы государства. По сути, вы готовились к этому событию – разделению церкви и государства – с тех пор, когда вы были еще ребенком. Когда было заложено первое зерно?
– Когда я был подростком, в тринадцать или четырнадцать, и жил в Лхасе, я был очень близок к простым людям. Особенно к уборщикам в Потале и Норбулингке (летняя резиденция далай-ламы в Лхасе – прим. RS). Я всегда играл с ними и ел с ними. От слуг я получал информацию о том, что на самом деле происходило в городе. Я часто слышал о несправедливостях, которые приходилось терпеть простым людям. Я начал понимать, что наша система – когда власть находится в руках горстки людей – неправильная.
– И когда вы взяли в руки власть, вы захотели поменять систему?
– В 1952 году, если я не ошибаюсь, я основал комитет для подготовки реформы. Я хотел кое-что изменить. Но на моем пути было тяжелое препятствие: китайские власти хотели править по своему усмотрению, устроить все так, как они уже сделали в самом Китае. Они чувствовали, что тибетские реформы начаты самими тибетцами, что это может быть угрозой для их планов. Поэтому мне стало тяжело продолжать.
– В 1954 году вы отправились в Китай и своими глазами увидели плоды коммунистических реформ. Вы хотели для Тибета чего-то подобного?
– Я отправился в Китай как один из членов тибетской делегации на Всекитайское собрание народных представителей. Пекинский парламент был очень дисциплинированным! Его члены едва осмеливались сделать какое-либо предложение. Они только предлагали поменять слова. (Смеется.) Никто всерьез не обсуждал смысл. Затем, в 1956 году, у меня появилась возможность съездить в Индию. Там мне тоже удалось посетить парламент. Там все было совершенно по-другому. В индийском парламенте страшный шум. Никакой дисциплины. Было очевидно, что там царит полная свобода самовыражения. Индийские парламентарии любят критиковать свое правительство. Я понял, что в этом суть демократиии – в свободе слова. Я был очень впечатлен демократической системой.
– Вам нравились беспорядок и шум, царящие в демократии?
В 1959 году, когда мы решили поднять вопрос о Тибете в ООН, я спросил индийского премьер-министра Джавахарлала Неру, будет ли он нас поддерживать. Он отказался. Он считал, что поднимать тибетский вопрос бесполезно, потому что Америка не будет воевать с Китаем из-за Тибета. Через какое-то время я снова встретился с Неру, и я немного волновался. (Смеется.) Но когда я встретился с ним, все было в порядке! Я понял: это демократический правитель. Несогласие – это нормально.
В 1960 году, после того как я оказался в Индии, многие тибетцы приходили в Бодхгайю за моими наставлениями. Именно там мы впервые решили создать правительство, основанное на представительстве, – это был первый шаг к демократизации. С тех пор мы, изгнанники, делаем шаг за шагом в сторону демократизации. В течение последних десяти лет я продолжал выполнять функции советника. Я говорил, что я на полупенсии. Начиная с 2009 года я неоднократно заявлял, что теперь надеюсь окончательно уйти в отставку. В этом году, 10 марта, я официально заявил, что мне пришло время отправляться на пенсию и передать все свои политические полномочия тибетской администрации.
– Многие люди по всему миру отчаянно пытаются избавиться от своих правителей. Но тибетцы отпустили вас очень неохотно. Почему так получилось?
– В эмоциональном и духовном плане они продолжают ориентироваться на меня. Когда я заявил, что ухожу в отставку, они попросили, чтобы я продолжил выполнять свои функции. Потом они спросили, не соглашусь ли я хотя бы оставить за собой титул, стать своего рода церемониальным главой государства. Но мне это не нравится. Быть чем-то вроде британской королевы. Я очень хорошо отношусь к ней лично, она прекрасный человек. Но вся эта система! (Смеется.) Если ты символический глава государства, ты должен что-то делать. Иначе ты превратишься в живую статую. Кто-то пишет заявление, а я потом должен его читать? Это называется марионетка.
Только Далай-лама V, триста пятьдесят лет назад, взял на себя политические полномочия. Первые инкарнации были только духовными лидерами. Я считаю, что идея королевского или другого такого правления устарела. Мы должны следовать за современным миром. Поэтому я передал свои полномочия избранному правительству. Я чувствую себя счастливым. Они несут полную ответственность. Я хочу быть исключительно духовным лидером. Но если в моих услугах будет нужда, я всегда на месте.
– У вас есть личные причины для отставки?
– Я всегда говорил, что религиозные и политические институты должны быть разделены. И при этом я совмещал их в своем лице. Лицемер! (Смеется.) То, что я говорю другим, я должен исполнять сам.
Есть и более эгоистичная причина. Перед тем как далай-ламы стали политическими деятелями, с ними не было связано никаких противоречий. Противоречия начались после Далай-ламы V, который стал не только духовным, но и политическим лидером. Теперь, после моей отставки, институт далай-лам будет более чистым, более стабильным. Я думаю, что мы должны избавить далай-ламу от политической ответственности, он не должен нести эту ношу. В этом моя эгоистичная цель – защитить древнюю традицию далай-лам. Когда нет политических функций, так безопаснее.
Я убежден, что тибетцы справятся сами. Поэтому я по своей воле и с гордостью заявляю, что эта четырехсотлетняя традиция должна прекратиться. Но это не значит, что далай-лама исчезнет. Институт остается в своем духовном качестве. И не только для моего поколения. Если тибетцы захотят, чтобы институт остался, он останется – навсегда.
– Означает ли ваша отставка, что ваши долгосрочные планы изменились?
– Я хочу посвятить остаток своей жизни следующим целям: распространению религиозной гармонии, борьбе за человеческие ценности, за человеческое счастье. Все в таком духе.
– Значит, ваш распорядок дня не изменится? Я знаю, что вы начинаете свой день с молитвы за всех существ, наделенных чувствами. Когда вы молитесь за нас, чего вы для нас хотите?
– Я часто говорю людям, что это столетие должно стать столетием диалога. Мир не придет благодаря нашим мыслям или благодаря Будде. Мир должен быть установлен людьми, благодаря их действиям. Это значит, что как только мы встречаем проблему, мы должны начинать диалог. Это единственный путь. Для этого нам нужно внутреннее разоружение. Моя работа должна внести скромный вклад в появление в этом столетии мирного, основанного на сострадании человеческого сообщества. Это мое желание. Это не придет немедленно. Но мы должны попытаться. Сейчас это выглядит только как идея, но все без исключения должны пытаться. Тогда у нас будет шанс. Тогда, если нам все же не удастся, несмотря на наши усилия, мы не будем ни о чем сожалеть.
– Многие удивятся, увидев, что вы на самом деле тот, кем себя представляете, – простой монах.
– Несколько дней назад в эту самую комнату пришли представители тибетского правительства. Они принесли исправления в нашу конституцию. Они объяснили, что там написано, и попросили меня прочесть это. Я ответил: "Даже если я прочту это, я не смогу это толком понять. Не важно". Я только спросил их: "Где нужно подписать?" (Смеется.)
– Это очень опасно.
– Так поступает простодушный буддийский монах!
– Вас не беспокоит тот факт, что многие считают ваше решение уйти в отставку неправильным?
– Да, некоторые тибетцы, особенно молодые, относятся к нему очень критически.
– Это просто страх? Или их опасения за судьбу Тибета оправданны?
– Некоторые считают, что мое решение было принято в спешке. Понимаете, они просто не знают, что я вынашивал это решение несколько десятилетий.
– Далай-ламы в течение столетий опирались на официальных оракулов. Вы просили оракулов войти в транс, чтобы дать вам совет относительно отставки?
– Да. Они полностью поддерживают мое решение. Я знаю этих оракулов. Я обращаюсь к ним как к советчикам. Они следили за последними четырьмя или пятью столетиями существования Далай-ламы, и чисто психологически они могут чувствовать себя несколько некомфортно из-за этого решения. Но они сказали, что оно было принято вовремя. И что оно абсолютно правильное.
– Вы довольны своим решением?
– О да. 19 марта, после того как я публично объяснил причины моей отставки, той ночью мой сон был особенно крепким. Это большое облегчение. Теперь мы полностью отошли от теократии, которая была у нас в прошлом. Кроме того, это решение – хороший ответ обвинениям китайских коммунистов, которые говорят, что истинная цель нашей борьбы – восстановление в Тибете старой феодальной системы. Теперь они больше не смогут так говорить. Я часто заявлял, что Коммунистическая партия Китая должна уйти в отставку. Теперь я могу сказать им: "Сделайте как я: уйдите в отставку в достоинством".
– Почему китайцы демонизируют вас, называя вас "дьяволом" и "волком в монашеской одежде"? Есть ли какая-то причина, почему они используют настолько архаический язык?
– Многие из этих выражений просто по-детски глупые. Должностные лица, которые используют их, по-моему, пытаются доказать китайскому правительству, что Далай-лама ужасен. Кроме того, возможно, они пытаются повлиять на тибетцев. Они хотят представить на сто процентов негативную картину. Поэтому они используют такие слова. На самом деле они просто позорят себя. Ведут себя как дети. Это очень глупо. Никто им не верит.
Обычно часть человеческого мозга отвечает за здравый смысл. Но у этих китайских должностных лиц, особенно у сторонников крутых мер, эта часть мозга отсутствует. Когда я в прошлом году встретился с президентом Обамой, я сказал ему: "Вам надо сделать небольшую хирургическую операцию: имплантировать китайцам эту часть мозга". (Смеется.)
– Как, по-вашему, выглядел бы сейчас Тибет, если бы вы управляли им все эти годы?
– Произошли бы некоторые изменения, были бы произведены реформы. Но это было бы непросто. Была бы оппозиция внутри Тибета. Некоторые должностные лица думают по-современному. Но другие думают по-старому. А когда за дело берутся китайские "освободители", конечно, не остается уже никакой свободы. (Смеется.) Последние пятьдесят два года были очень грустными. Мы изгнанники. И самое ужасное – разрушения в Тибете. Несмотря на то что осуществляется строительство, есть экономический прогресс, общая картина очень, очень грустная.
Но я не сожалею. За эти пятьдесят два года благодаря свободе, которую мне дала Индия, я чувствую, что у меня была возможность сделать мою жизнь осмысленной, внести свой вклад. Если бы я остался в Лхасе, даже без китайской оккупации, я бы исполнял более церемониальную роль.
– Когда вы еще были молоды, Нечунгский оракул сказал про вас: "Драгоценный камень, исполняющий желания, воссияет на западе". Он был прав?
– Мне кажется, в этом есть частица правды. В 1959 году мы сбежали и достигли Индии. Для тибетцев это уже был Запад. Теперь, когда мы в Индии, наш Запад – это в первую очередь Европа, еще Америка. Я сделал одну вещь, которая, по-моему, является настоящим вкладом: я помог объединению буддийской науки и современной науки. Никакой другой буддист не сделал этого. Другие ламы, как мне кажется, не обращают внимания не современную науку. Я интересовался ей с детства. В отношении внутренних наук (занимающихся человеческим сознанием – прим. RS) современная наука очень молода. Но во внешних областях наука очень развита. Мы, буддисты, тоже должны учиться этому.
– Вы говорили, что выживание Тибета зависит от того, произойдут ли в Китае внутренние изменения. Насколько вы оптимистичны в этом отношении?
– Когда президент Ху Дзиньтао заявляет, что его главная цель – гармония, я полностью его поддерживаю. Я много раз говорил, что истинная гармония должна идти из сердца. Для это абсолютно необходимы доверие, уважение и дружба. Неправильно использовать силу для построения гармоничного общества. Ху Дзиньтао занимает пост президента уже десять лет, и его цели очень правильные. Но метод – все больше и больше опираться на силу – только мешает их достижению.
Первая важная вещь – прозрачность. 1,3 миллиарда китайцев имеют право знать, что происходит на самом деле. Также эти 1,3 миллиарда человек могут судить, что правильно, а что нет. Неоднократно китайский премьер-министр Вэнь Цзябао заявлял, что Китаю необходимы политические изменения. Несколько раз он даже упоминал демократию. Среди китайских интеллектуалов и художников все больше людей говорят, что они хотят политических изменений, больше свободы. Поэтому Китай непременно изменится. Сколько это займет, никто не знает. Пять лет, десять лет, пятнадцать лет. Прошло уже пятьдесят два года. Я уверен, что в течение следующих пятидесяти лет что-то изменится, доживу я до этого или нет.
– Если бы вы имели доступ к президенту Ху Дзиньтао и могли предложить ему, что сделать с Тибетом, что бы вы сказали?
– Я не знаю. Не думаю, что имеет смысл обсуждать такие вещи. (Смеется.)
– Был ли момент начиная с 1959 года, когда вы думали, что китайцы оставят Тибет?
– О да. 10 марта 1959 года – в день, когда началось тибетское восстание. Я очень хорошо помню, как большое количество жителей Лхасы пришли к Норбулингке и заблокировали все двери. Они кричали: "Вы не отправитесь в китайский лагерь!"
– Тибетцы думали, что приглашая вас в тот напряженный момент, китайцы планировали заточить или убить вас?
– Да. В тот день солнце светило очень ярко. Я сказал господину Пхале, тибетскому главному казначею: "Может быть, сегодняшний день – поворотный пункт в истории". "Поворотный" не значит "безнадежный". Несмотря на некоторые трудности, вы видите длинный туннель – и в его конце свет. Это чувство поддерживало нашу веру.
– Насколько я понимаю, в ноябре вы планируете встретиться с группой тибетских духовных лиц, чтобы обсудить процесс избрания вашего преемника. О чем будет идти речь на этой встрече?
– Я поднимал эту тему уже несколько раз, когда мы собирали вместе духовных лидеров. Китайские коммунисты очень озабочены моей реинкарнацией! (Смеется.) Надо это обсудить.
Решение еще не принято. Но одно очевидно. Реинкарнация далай-ламы означает мою реинкарнацию, мое новое рождение. Следовательно, логически, это в некотором смысле мое решение. Ничье другое – даже не других духовных лиц. Моя следующая жизнь полностью в моих руках.
– Однако китайские власти заявляют, что теперь они принимают решение относительно всех реинкарнаций, в том числе вашей.
– Это очень противоречиво. Коммунисты не только не верят сами, но и считают тиббетский буддизм опасным. Поэтому они стараются его извести. Должны ли люди, которые пытаются извести или минимизировать тибетский буддизм, вмешиваться в перерождение? Это на самом деле очень странно. Очень смешно. Они думают только о политической власти в Лхасе. Это глупо. Я думаю, им лучше оставаться нейтральными. Или же для них будет логичнее сказать: "Больше не будет реинкарнаций".
– Вас задевает, что люди столько говорят о вашей смерти?
– Нет, совсем. В прошлом месяце в Ньюарке один французский журналист поднял этот вопрос. Я снял очки и спросил его: "Посмотрите на мое лицо и скажите: вопрос о реинкарнации срочный или нет?" И он сказал: "Не срочный". (Смеется.)
– Вы считаете, что следующий далай-лама, ваша реинкарнация, должен быть избран традиционным методом – так же, как когда-то были избраны вы?
– Сейчас мне кажется, что я могу подождать еще десять лет, пятнадцать лет, двадцать лет. Потом мы посмотрим, какова будет ситуация. Если тибетцы захотят сохранить этот институт и захотят следовать традиционной процедуре, они сделают все как прежде: будут искать маленького мальчика, который будет определенным образом выделяться.
Относительно того, где этот мальчик родится, я решил твердо. Если я умру как изгнанник, как человек, кто борется за Тибет, моя реинкарнация может быть обнаружена только за пределами Тибета. Сама суть реинкарнации в том, чтобы продолжить работу, начатую в прошлой жизни. Поэтому, рассуждая логически, если человек умирает как изгнанник за пределами Тибета, реинкарнация должна быть обнаружена там же. Иначе возникает много проблем.
– Можете ли вы предвидеть, с каким сложностями придется столкнуться вашему преемнику, Далай-ламе XV?
– Своей отставкой я сделал институт далай-ламы независимым от мира политики. Поэтому для следующего далай-ламы все будет гораздо безопаснее. Если Далай-лама XV окажется неспособным возглавить правительство, это не создаст трудностей. Он сможет делать все, что он должен делать как духовный лидер. Если он окажется не слишком умен? Ничего страшного! (Смеется.)
– Некоторые традиции тибетского буддизма предполагают возможность того, что реинкарнацией ламы может быть мальчик, родившийся еще до его смерти. Вы верите, что Далай-лама XV уже мог родиться?
– Это возможно. Как минимум двое современных лам перед смертью сказали: "Мальчик, являющийся моей реинкарнацией, уже родился". Если он выдержит проверку, это возможно.
– А если этот мальчик уже родился, вы примете участие в его обучении?
– Если я буду слишком стар, не знаю. (Смеется.)
– Вы пристально следили за тем, что происходит на Ближнем Востоке. Вы думаете, что Арабская весна может сыграть роль в истории Тибета?
– Сложно сказать. Авторитарные системы одинаковы по всему миру. Но в Китае экономическое развитие приносит подлинную пользу многим людям. В этом разница.
События в Тунисе и Египте сразу же оказали влияние на китайских интеллектуалов. Поэтому китайское правительство стало очень, очень нервным. Они видят внутреннюю опасность. Но китайская авторитарная система очень жесткая. Они тратят больше денег на внутреннюю безопасность, чем на охрану своих границ. Многие верят, что следующее поколение китайских лидеров – благодаря своему юному возрасту, благодаря Интернету, благодаря большому количеству китайских студентов, обучающихся за границей, – обладают более полным знанием об окружающем мире. Я думаю, что многое непременно изменится. Непременно. Таков наш взгляд. И многие китайцы его разделяют.
– Вы помните, где вы были, когда узнали, что убит Осама бин Ладен? Какова была ваша реакция?
– Я был в Лонг-Бич, в Калифорнии. Конечно, я почувствовал грусть. А потом мои чувства были очень сложными. С самого детства я очень плохо отношусь к смертной казни. В 1945-м или 1946-м, когда мне было десять лет, они повесили германских политиков после Нюрнбергского трибунала. Я видел фотографии в Life. Мне было очень грустно. Потом то же было с японскими политиками. Эти люди уже были побеждены. Их убийство не было чем-то вроде предосторожности, это была просто месть. Потом я увидел фотографию повешенного Саддама Хуссейна. Это было очень грустно. Он больше не представлял угрозы. Старый, побежденный человек. Надо быть милосердным, а не убивать, вот как я думаю.
И то же самое с бин Ладеном, он тоже был побежденным человеком. С момента трагедии 11 сентрября я говорил, что если мы будем неправильно решать эту проблему, тогда один бин Ладен скоро сменится десятью, сотней бин Ладенов. 12 сентября я написал письмо президенту Бушу, с которым мы тесно дружим. Я выразил ему свои соболезнования, свою грусть. Также я выразил надежду, что решение этой проблемы будет ненасильственным. Я знаю, что погибли тысячи американцев. Совершенно неожиданно, в мирное время. Это ужасно. Я знаю. Я понимаю, что они чувствуют. Теперь обычные люди в некоторой степени удовлетворены, удовлетворено их чувство правосудия и отчасти жажда мести. Но если посмотреть на это с другой стороны, мы увидим, что был убит побежденный человек.
Лучший способ решить эту проблему – следовать духу примирения. Говорить. Слушать. И обсуждать. Это единственный путь.
– Зло существует в мире?
С моей точки зрения, корень зла – ненависть. В этом смысле можно сказать, что зло содержится в каждом. Если рассматривать потенциальную возможность совершения убийства, то она заложена в любом человеке. Ненависть. Гнев. Подозрение. Это основания для негативных действий. Но также есть основания для милосердия. Прощения. Терпимости. Они также есть в каждом. Зло означает, что негативный потенциал стал очевиден. Позитивная сторона засыпает. Люди, которые любят злость, осознанно разжигают в себе гнев, ненависть, – это настоящее зло.
– Чувствовали ли вы когда-нибудь, что вас предали?
В 1954 и 1955 годах по меньшей мере шесть месяцев я жил в Пекине. За это время я несколько встретился с председателем Мао. Сначала я очень нервничал. Потом – на второй, третий, четвертый раз – я начал проникаться восхищением к нему. Я увидел, что он действительно великий революционер. У него не было сомнений. Он был очень прямым. И его поведение: он был очень мягким, как старый крестьянин. Как-то так. Он был очень простым.
Он мне многое обещал. Однажды председатель Мао указал на двух генералов, чьи солдаты были расквартированы в Лхасе. Мао сказал: "Я посылаю этих генералов, чтобы помочь вам. Если они не будут прислушиваться к вашим желаниям, дайте мне знать. Я отзову их". Потом, при нашей последней встрече, в последний момент он произнес: "Религия – яд".
Затем он объяснил мне, как надо слушать, собирать различные мнения и предложения, а потом вести людей за собой. Это было очень ценное наставление. Он просил меня отправлять ему телеграммы, ему лично.
Я возвращался в Тибет, убежденный в том, что Мао сказал мне правду. На дороге я встретил китайского генерала, ехавшего из Лхасы. Я сказал ему: "В прошлом году, когда я ехал по этой дороге, я был полон волнения и подозрений. Теперь я возвращаюсь, полный уверенности и надежды". Это было летом 1955-го.
Затем, в 1956-м, начались проблемы в восточной части Тибета, находившейся под управлением Китая. Я уехал в Индию. Месяц за месяцем, проблемы становились все более серьезными. Все больше столкновений. Когда я вернулся из Индии, я написал как минимум два письма председателю Мао о том, что происходит. Никакого ответа. Тогда я почувствовал: "Это обещание – это были просто слова".
– В Потале есть настенные росписи, на которых запечатлены важные эпизоды и люди из жизни прошлых далай-лам. Ваша жизнь так сильно отличается от жизни ваших предшественников – что может быть изображено на росписи, отражающей вашу историю?
– Ох, не знаю. Разумеется, моя мать, когда я был еще молод. Затем мой учитель. Я никогда не думал об этом. Об этом должны заботиться другие. Важно, чтобы моя повседневная жизнь была полезной для других. Когда я просыпаюсь утром, я упорядочиваю свой разум. На протяжении оставшейся части дня мое тело, моя речь, разум посвящены другим. Это обязательно для меня как для практика, и кроме того, отсюда я получаю силу. Настоящий буддийский практик не может думать о том, какое наследие он оставит. Если ты думаешь о своем наследии, твои действия не будут искренними. Ты будешь думать о собственном добром имени. Это эгоистично и нехорошо, испорченно.
– Вы верите, что придет день, когда вам будет разрешено вернуться в Тибет?
– Тибет – это не проблема Далай-ламы. Это проблема шести миллионов тибетцев и их культуры. Пока китайское правительство не начнет решать настоящие проблемы, разговоры о моем возвращении в Тибет бессмысленны. Разговор должен вестись о шести миллионах тибетцев – я один из них. И у меня, как и у каждого тибетца, есть своя ответственность.
– Когда придет ваше время, будете ли вы похоронены в Потале?
– Если произойдут перемены и мне придет время вернуться в Тибет, мое тело будет захоронено там. Но это не имеет значения. Если самолет, на котором я буду лететь, упадет, все будет кончено! Я отправлюсь за бин Ладеном! (Смеется.)
– Вы говорили, что у Ченрезига – бодхисатвы сострадания, реинкарнациями которого являются все далай-ламы (его индийское имя – Авалокитешвара – прим. RS), – был особый план для первого и пятого далай-лам. Считаете ли вы, что последние пятьдесят лет истории Тибета – также часть его плана?
– Этого я не знаю. В начале шестидесятых, перед Культурной революцией, я встретил Ченрезига в одном из своих снов – я был во дворце Джокханг в Лхасе. Там есть знаменитая статуя Ченрезига. В своем сне я вошел в комнату и увидел, что статуя моргает и просит подойти. Я был очень взволнован. Я подхожу и обнимаю его. Тогда он произносит одно предложение, один стих. Его смысл был: продолжай. Необходимо продолжать пытаться, нести свое служение, несмотря на любые препятствия. Тогда я почувствовал себя счастливым. Но теперь, когда я думаю об этом, мне кажется, что совет Ченрезига на самом деле был таким: "Твоя жизнь будет непростой. Будут сложности. Достаточно долго. Но это не повод отчаиваться".
Источник: Rolling Stone
