Почему, приходя в Церковь, человек полон сильных чувств и стремлений, а со временем церковная жизнь становится для него обыденностью? Нужно ли и как поддерживать в себе яркие религиозные чувства или стоит просто верить без лишних эмоций? Чего мы ищем в Церкви? А что находим? Обо всем этом с протодиаконом Андреем Кураевым беседуют Анна Данилова и Виктор Судариков.
Нечемпионы аскетического многоборья
– Правда ли, что сегодня верующие становятся все более теплохладными, современным христианам не хватает горения?
– В любом традиционном обществе больше 80% населения считает себя частью религиозной общины, иногда соотносит свою жизнь с религиозным календарём, отмечает те или иные праздники личной или общецерковной жизни – но жажды религиозного горения у них нет. Так было и в Российской Империи, и в Византии.
В советские же годы в Церкви оставались только кандидаты в мученики.
И теперь мы сравниваем то сверхсерьёзное отношение к вере, которое было у советской власти к своим не вполне послушным подданным, с нынешней обыденностью.
В результате такого сравнения нам кажется, что идёт какое-то понижение духовного градуса. Но если мы сравним сегодняшний день не с советской экстремальностью, а с тем, что было в дореволюционные годы, то увидим, что мы вошли в пространство не катастрофы, а социологической нормы.
Да, я готов сказать несколько слов в защиту "теплохладности". И в общественной жизни есть люди, которых не привлекает романтика баррикад и которые не вспыхивают при появлении новых идеологий. Их называют мещанами, обывателями, бюргерами, средним классом... Но если в Церкви есть совсем не ругательный термин "обиход", то, наверно, и для "обывателя" в ней тоже есть место.
С точки зрения тех, кто мнит себя творцом истории, это балласт. Но, может быть, Господом промыслительно задуман такой балласт?
По отдельности эти люди не очень симпатичны и, наверно, они не могут быть героями авантюрных романов. Но именно этих "бездарей" гениально защищал Честертон своей апологией здравого смысла: людей, в жизни которых есть фарфоровые куклы и пляжное чтиво.
Да, это мир банальности. Но всё ли должно быть экзотическим? Всё ли в Церкви должно быть чудотворным или святым? Всем ли быть апостолами? Отшельниками? Юродивыми? Должны быть и просто люди.
Вместе эти нечемпионы аскетического многоборья создают здравомыслящую массу, которая своей инерцией удерживает общество от раскачиваний, метаний, увлечений модными идеями и экспериментами.
Есть и иные люди – люди с особенным религиозным чувством, талантливостью, отзывчивостью. Но только эту отзывчивость (к чужой боли и к чужому слову, к идее и к лозунгу) они могут использовать по-разному: для созидания или разрушения.
Люди разные. А в Церкви должно быть место для всех. И для тех, у кого 10 талантов, и для тех, у кого лишь один. Но если этот единственный талант оказался даром трезвости и здравомыслия – то и он весьма ценен.
Вчера заходил ко мне один молодой монах с ясными горящими глазами. Он с восторгом рассказал мне о своем паломничестве в Дивеево и окрестности. Набрел он там на село, в котором несколько домов скуплено почитателями некого старца. И пришел в восторг от следующего местного предания: "Однажды наша матушка шла по селу, а на груди у нее висел мощевик со святыньками нашего старца. Мимо проходил деревенский поп. Он увидел мощевик, остановился и вдруг сказал: матушка, а можно я приложусь. Матушка подумала и разрешила. И вот только он приложился – как тут же залаял и штаны свои обмочил!"
Мне-то понятно, что это обычный выплеск слухово-информационной войны, которую ведет "церковь старцев" против Патриархии. Но этот монах принял все за чистую монету...
Я же считаю, что не все те, кто не восторге от таких зажигательных "преданий", находятся в плену у сатаны. Скорее они просто в Церкви – обремененной тысячелетиями истории и миллионами человеческих душ, ошибками, кризисами и опытом их преодолении, а потому отказывающейся бежать, задрав штаны, за всяким комсомолом, славиками и самуильчиками.
Так что у теплохладности могут быть и добрые почти синонимы: трезвость и консерватизм.
Горение или имитация?
– Почему у многих людей с годами происходит понижение градуса горения?
– Неофитство не может быть нормой, оно неизбежно должно перейти во что-то более стабильное. Когда вы зажигаете свечку, то сначала у вас высокое пламя, потом оно слегка укорачивается, но становится стабильнее.
Человек взрослеет и меняется. Например, в студенческом возрасте человек не признаёт границ чужой приватной жизни. Когда некоторые мои сокурсники женились, к ним уже стало невозможно просто и без звонка ввалиться в полночь с новой кассетой или идеей и сказать: "У меня есть мысль, давай посидим до утра, обговорим". Оказывается, надо заранее позвонить, предупредить и спросить, может ли он меня принять? Для молодёжного сознания – это совершенно неприемлемая модель поведения! А с годами – напротив, она становится единственной нормой.
photosight.ru. Фото:Бушмакин Сергей
Взросление – неизбежная вещь, в том числе и в церковной жизни. Может быть, это проявляется и в том, что человеку хочется сделать свою собственную религиозность менее публичной и активной: просто помнить о Боге и вздыхать к Нему без надрыва и подвигов. И без натужных имитаций.
Да, очень многое в церковной жизни мы имитируем. Имитируем события библейской истории, события церковной истории, чувства, которые положено испытывать, согласно церковному расписанию в это время года, суток, или службы. В этих многочисленных формальных имитациях человек со временем может потерять навык искреннего чувства.
Для кого-то эта жизнь в общем хоре с постоянно задаваемой извне тональностью – большая поддержка и настоящие крылья. А для кого-то это, напротив, может стать профанацией.
Прежде всего это касается покаяния, изображаемого в еженедельной исповеди.
– В чем состоит имитация?
– Имитация начинается, когда совесть не обжигается: ты об одном и том же своем грехе рассказываешь в течение многих лет, и заранее знаешь, что и как ты скажешь на исповеди, заранее знаешь реакцию духовника, и знаешь, что снова, как пёс, вернешься на свою блевотину.
Высокое и по-своему страшное состояние "покаянного плача" сводится к минутке досадного неудобства.
Не только сам неофит виноват в своем пригасании, но и атмосфера церковной жизни, которая чем-то сама провоцирует такое обвыкание. Ведь если это происходит с тысячами – значит причина не только в этих тысячах, но и в тех, кто организует их жизнь с таким массовым итогом.
Те же наши призывы к покаянию очень однотипны и шаблонны. До такой степени, что самооценка "я – грешник" воспринимается как медаль за заслуги перед Церковью. "Замечательно, ты признал, что ты грешник, значит, ты воцерковлённый человек, христианин первой категории".
А сказать: "Я – сволочь", или что-то более резкое: "Простите меня, говнюка церковного"?..
Может быть, эти слова выразят более искреннее самоощущение. Но кто же дерзнет их произнести?
Традиция может окрылять, и она же может гасить. Это действительно непростые отношения: мы и наши каноны, мы и наши привычки. То, что помогает в одной ситуации, может оказаться мозолеообразующим в другой.
Мне, кстати, нравится, что у католиков ксендз имеет право сам решить, какую литургию он будет служить сегодня. Наверное, у них есть предписания устава на отдельные дни года, но в будний день священник может сам выбрать одну из десятка месс. Прихожане разницы могут и не заметить, потому что разниться будут слова именно священнических молитв. Это право выбора дается ему специально, чтобы в ежедневном многолетнем служении не замылился его язык и глаз, чтобы слова не стали слишком диктофонными.
Надо ли нам делать так же? Не знаю. Однозначных ответов у меня нет. Вновь скажу: "обиход" и помогает, и отравляет. Стремление подняться выше него может привести и к святости, и к прелести.
Где искать благодать?
– Значит ли, что все описанное – это норма, и с этим остается только примириться?
– Со словом "норма" все ненормально. Тут одно из главных различий церковного и нецерковного миров.
Богословски говоря, норма – это святость. Долженствует то, что соединяет человека с Творцом.
А с точки зрения нерелигиозного сознания нормально то, что получает общественную санкцию, с чем общество мирится. Если это узаконенный путь даже не большинства, а какой-то группы населения, то это уже и нормально.
В богословском смысле мы все патологические уродцы, потому что не стали святыми. Важно то, какие выводы из этой узнаваемой правды о себе можно сделать...
Что-то мне не удалось, кем-то я не стал. Но это не повод для конечного разочарования в себе, в Церкви и даже в других людях, которые тоже оказались менее высоки, чем мне и им хотелось поначалу. Если я не стал Серафимом Саровским – это же не повод к тому, чтобы уйти из Церкви.
photosight.ru. Фото: Алексей Тихонов
Вот поначалу неофит искал храм по принципу "где сегодня акафист поинтереснее и служба подлиннее". Но через несколько лет он же перешёл к режиму ежемесячного присутствия на литургии. Все-таки это не катастрофа. С Церковью он не порвал, и если ему будет НАДО помолиться – он будет знать, где и как это сделать.
Не проповедник, а Господь еще даст такому человеку повод для молитвы. И молиться он будет горячее, чем во времена своего неофитства. О рожающей жене и заболевшем малыше, о своей судьбе и своей же болезни... Жизнь долгая, и поэтому не надо удивляться тому, что кто-то на время перестал быть активистом. Он ведь не хлопнул дверью...
С Церковью у такого человека происходит то же, что и в браке, когда совершается переход от влюблённости к сложно-спокойной семейной жизни.
В эпоху романтизма разговоры о любви и браке были чрезвычайно завышены. Ланиты и звезды... Вот и наша церковная речь еще пребывает в эпохе романтическо-романической литературы. В разговоре о церковной и духовной жизни наш лексикон невероятно завышен.
Все хорошее сразу объявляется сверхъестественным. Всюду – благодать. Музыка понравилась в храме – это благодать. Съездили в какой-то монастырь – благодать. Батюшка добрыми глазами посмотрел – это опять благодать. Но ведь это был просто добрый взгляд, который совсем не значит, что батюшка свят, а ты прикоснулся к благодати.
Я вот отнюдь не святой, но на кого-то и мне доводится посмотреть добрым взглядом. Один священник (мой бывший студент) на именины подарил мне большого игрушечного ежика со словами: "Он совсем как Вы, отец Андрей: толстый, колючий и добрый".
Когда нечто человеческое принимают за божественное – это же идолопоклонство. Происходит девальвация великого слова "благодать".
Для Библии естественно уподобление любви Небесной любви земной. Соответственно, религиозные извращения (ереси и религиозная всеядность) уподобляются извращениям половым. Поэтому и я скажу: представьте, что человек, привыкший к суррогатному сексу, однажды скажет: "Теперь я знаю, что такое любовь". Да разве ж была любовь в его жизни? Но если он счел, что самое главное в своей жизни он уже встретил – то он и искать перестанет...
Подобное, мне кажется, встречается у некоторых церковных активистов, профессиональных паломников и крестноходцев: они настроили себя на что-то по сути суррогатное, внешнее. Им кажется, будто усилием ног можно изменить свое сердце... Они коллекционируют свои стояния и паломничества, целования и благословения. Все у них благодатно. Кроме простой Чаши с Христом...
На наших глазах за последние 20 лет Церковь не только многих обрела, но многих и потеряла. И разговор о том, отчего так много потерь, нельзя вести лишь на уровне фиксации личной вины погасших и отошедших. Конечно, воин, зарубленный саблей врага, виноват сам, что не смог увернуться от удара. Но когда этих порубленных воинов тысячи, стоит поговорить и об устройстве армии в целом...
Беседовали В. Судариков и А. Данилова
Источник: Православие и мир
