Без малого три месяца в Новом музее проходила выставка "Беспутные праведники" художников, собравшихся в 50-е годы прошлого века в самостийное объединение, названное ими "Орден нищенствующих живописцев им.св.Луки". Позднее искусствоведы назовут их художниками Арефьевского круга. Перед закрытием выставки непосредственно в силовом поле этого бескомпромиссного искусства состоялся вечер поэзии Олега Охапкина, не столько потому, что он был в творческом общении и с Александром Арефьевым и с Владимиром Шагиным, но главное потому, что по духу Олег Охапкин принадлежал к этому ордену, как и его старший современник – вдохновитель этого круга художников (рано ушедший из жизни) петербургский поэт Роальд Мандельштам.
"Орден нищенствующих живописцев", или по другой версии – "Орден непродающихся живописцев" явление исключительно петербургское как и поэзия Охапкина и по рождению и по бытованию. Нигде в России нет лучшего места для художника: щемящего, утончённого, лишённого житейской пошлости. Хлебом насущным здесь было и остаётся мерцающее бытие культуры, в сердцевине которой сохраняется нравственная твердь. За последние 20 лет утратилось такое понимание культуры (как быстро...), но оно явственно проявилось и в этих картинах и поэзии. Оказалось, что можно быть искренним, неожиданным, актуальным и в традиционных жанрах. Вопрос лишь в цене, заплаченный художниками за откровение образа.
Лишь малая доля иронии содержится в самоназвании этого неформальном объединения художников. Олег Охапкин с присущей ему громкой весёлостью радостно к ним присоединился бы. По сути же оказалось, что орденские обеды они дали всерьез: нестяжания, послушания и целомудрия (в смысле цельной, неделимой мудрости). Они прожили жизнь в полной нищете, чтобы остаться свободными в искусстве. Общество буквально лишило их куска хлеба. Мало что изменилось для их искусства и теперь (когда в живых остался один В.Громов): в господствующей конъюнктуре и пошлости постсоветского времени нет места искренности и высокой (иногда светлой) печали, которые отличают их произведения, рождённые настоящей жертвенностью.
К своему искусству они, при всей весёлости богемной жизни, относились как к послушанию, данному им Творцом.
Фотохудожник Валентин Самарин: "В стихах Олега Охапкина было то, на чём мы все держались, художники, поэты. У каждого была своя песня, тайна, с которой каждый пришёл. Его тайна удивительна – это то, что я называю второй реальностью. Энергия, на которой держится и всё человечество".
Поэт Пётр Брандт: "Олег всегда отдавал себе отчёт в том, что наши предки передали нам великую святыню – русскую литературу".
Кинорежиссёр и поэт Максим Якубсон: "Поэзия Олега Охапкина уникальна тем, что в ней почти нет игры, артистического жеста. Удивительно и непостижимо явление его поэтической речи вместо стихосложения".
На вечере друзья и почитатели поэта читали его стихи, увы, с листа. А ведь в семидесятые они были в Петербурге на слуху. Звучат они свежо и актуально. Энергия этих текстов завораживает:
ВЕСТИ ИЗ ЛЕСА
Но не волк я по крови своей.
О.M.
Волк из последних заматеревших волков
Вою ночами без промедления, чуть слуха
Слово коснется, xоть не волчье по крови. Таков
Cтал мой уклад, истонченная оторопь нюха.
Чую по-волчьи, не по-людски тишину.
Ангелов нет в ней и невозможны по нашим
Безвременам, этим тусклым глазам на луну.
Воем ночами, и утром под дудочку пляшем.
Волки ли, волки ли?.. В тишине гробовой
Слух человечий остановился на взводе.
Тишь над страною, нечеловеческий вой.
Тише ты, муза! Не лира нужна в безысходе.
Связки нужны – извлечение хрипа из слёз,
Перестрадавший, перезаверченный хохот,
Хрип-говорок, чтобы смысл в нас не то что бы мёрз-
Стыл, нагреваясь на распродаже, как похоть.
Рифмопродажа, окостенелая вязь,
Ложь худосочная, небывальщины невзрачь –
Призраки бреда, кровосмешения грязь –
Вот наш пароль, наша нищая мелочь.
Муза, беги! Я не волк, но и волк оттого.
Лиру расстроив, я какофонию леса
Нюхом в молчании определил. Итого:
Нет для меня гонорара, и нет интереса.
1970
