В мартовском номере "Журнала Московской Патриархии" выходит перевод 50-го псалма, сделанный филологом-библеистом, заведующим кафедрой библеистики Общецерковной аспирантуры и докторантуры Михаилом Георгиевичем Селезневым. Публикуя перевод на страницах ТД, мы попросили Михаила Георгиевича рассказать о своей работе и принципах понимания и перевода текстов Псалтири.
– Михаил Георгиевич, как начались Ваши отношения с пятидесятым псалмом, вообще с текстами Псалтири?
– Впервые Псалтирь я прочитал на церковнославянском языке в конце 70-х годов. Я был тогда молодым неофитом, читал по кафизме в день, и таким образом псалмы вошли в мою жизнь.
Как, наверное, для всякого человека, читающего славянскую Псалтирь, отдельные места оставались совершенно непонятны. Я обратился к русскому, Синодальному переводу, и увидел, что в этих местах русский текст, как правило, совершенно расходится со славянским. В полном замешательстве я понял, что более ясному пониманию смысла русский текст не способствовал.
Наверное, к этому чувству замешательства и восходит желание самому перевести Псалтирь, и не просто перевести – показать историческую динамику текста.
– Историческую динамику?
– Да. Ведь Псалтирь – это книга, которая пронизывает множество разных эпох, живет в разных языковых культурах. Церковнославянская псалтирь близка к греческой, настолько что греческий текст как бы "просвечивает" через славянский. Но изначально псалмы были написаны на древнееврейском – и уже греческий перевод, сделанный свыше двух тысяч лет назад, во многом был переинтерпретацией древнееврейского текста в новом, эллинизированном мире. То есть псалмы многократно переводились, переосмыслялись, обретали новое звучание. Мне кажется, когда речь идет о библейских текстах, прочувствовать эту историческую динамику очень важно.
У нас встречаются две крайности. Первая – что, раз мы православные христиане, то нам должно быть интересно только византийское прочтение Библии – как ее читали и понимали во времена Отцов. Все остальное от лукавого. Есть противоположная точка зрения – смотрите, сколько ошибок набежало в греческий перевод и в средневековые интерпретации Библии! Давайте отбросим все это прочь, чтобы идти в самые что ни на есть глубины истории и культуры древнего Востока, к самому началу начал.
– А надо и то, и то?
– Надо и то, и то. И одна из целей моей публикации перевода 50-го псалма в мартовском номере "Журнала Московской Патриархии" – показать, как этот текст переходил из культуры в культуру. Неслучайно поэтому на развороте, на котором помещены комментарии к переводу, я предложил разместить напротив друг друга два текста псалма –церковнославянский текст и мой перевод на современный русский.
– Получилось очень красиво и наглядно! Но для полноты картины не хватает текстов на греческом и на древнееврейском!
– Думаю, что греческий текст "просвечивает" сквозь славянский. А что касается еврейского, то именно его смысл и даже ритмику я старался передать в своем русском переводе и обговорить в комментариях.
– Жаль, что нет еврейского текста! Мне кажется, псалмы, даже в переводе, читаешь несколько с другим внутренним расположением, если перед этим посмотришь на еврейские буквы. Даже если и не знаешь, как именно они читаются.
– Не факт, что 50-й псалом был с самого начала написан именно этими буквами, потому что в начале эпохи Второго Храма в еврейской культуре произошла смена письменности: архаическое древнееврейское письмо (которым писали евреи до плена), сменилось на принятое ныне у евреев квадратное письмо.
– Мы начали говорить о том, что идея перевода восходит к желанию понять текст. Что же, когда Вы стали прочли 50-й псалом на древнееврейском языке, все стало ясно?
– Отнюдь! Даже обращение к еврейскому подлиннику не всегда позволяет все прояснить!
Возьмем, к примеру, 8-й стих 50-го псалма:
Се бо, истину возлюбил еси; безвестная и тайная премудрости Твоея явил ми еси.
Это один из тех случаев, когда сколько комментаторов, столько и мнений. Буквальное значение это стиха на самом деле неясно, возможно несколько очень разных вариантов.
Но давайте попытаемся осмыслить этот стих в контексте всего псалма. Псалом целиком покаянный. И вдруг в нем появляется стих, в котором царь Давид почему-то говорит, что Ты, Господи, любишь истину и возвещаешь мне тайны Твоей премудрости. С чего бы? Такое прочтение выбивается из общей покаянной тональности псалма.
Мне кажется, что здесь речь идет не об общей истине. Скорее, Давид говорит примерно следующее: "Ты, Господи, видишь, как на ладони, жизнь мою, мое истинное нутро, то, что скрыто от других, мои тайны". Такое прочтение, согласитесь, больше соответствует общему настрою псалма.
Пониманию 8-го стиха в славянской Псалтири препятствует еще и то обстоятельство, что в греческом (а вслед за ним, в славянском) тексте неправильно произвели разбивку стиха на полустишия. Для еврейской поэзии очень важен принцип параллелизма полустиший. Как правило, полустишия (строки) попарно уподобляются друг другу, как бы подчеркивая, усиливая друг друга.
Не будем с Вами сейчас учить еврейский в ходе интервью. Можно просто взять славянский текст 8-го стиха, не обращать внимания на падежи (в еврейском тексте падежей нет, они появились лишь в греческом переводе) и провести границу полустиший после слова "безвестная". Параллелизм двух полустиший 8-го стиха будет сильнее и нагляднее. Причем это будет очень характерный для еврейской поэзии параллелизм хиастический, когда слова одной строки соответствуют словам другой и поддерживают друг друга как бы крест-накрест ("безвестная" в конце первого полустишия соответствует "тайная" в начале второго полустишия):
Се бо, истину возлюбил еси, безвестная,
и тайная премудрости Твоея явил ми еси.
Это можно понять так: Ты истину "возлюбил еси" в том, что касается чего-то безвестного. И в том, что касается тайного, Ты Свою премудрость "явил ми еси". Такое прочтение больше соответствует ситуации, когда человек кается перед Богом в грехе, который можно скрыть от людей, но от Бога нельзя скрыть.
Я перевожу:
Правда о скрытом угодна Тебе,
Ты мне явил Твое знанье о тайном!
Хиазмом, правда, пришлось пожертвовать ради ритма.
– Так значит, одна из задач Вашего перевода – не только передать смысл псалма, но еще и его ритмику?
– Да. Это мне казалось важным, потому что псалмы – поэзия. Это стихи. Просто они основаны на иных принципах, чем привычные нам образцы европейской поэзии. Когда переводишь такой текст, оказываешься между Сциллой и Харибдой: можно переводить слово за словом, передавать смысл текста, но тогда вся его поэтическая структура улетучивается. А можно сделать выбор в пользу ритма – и потерять что-то смысловое. А ведь в любой поэзии важны и слова, и ритм.
– Были похожие попытки передать не только содержание, но и ритмику псалмов тоже? Скажем, при переводе на греческий или на русский язык?
– Что касается перевода на греческий, похоже, что нет. Древний греческий перевод (Септуагинта) не очень обращает внимание на эстетическую, поэтическую природу переводимого текста. Более поздние греческие переводы, которые делались в еврейских кругах ближе к началу нашей эры, стремились к еще большему буквализму, и о поэзии речи совсем не шла.
Что касается русских переводов, то первый перевод Псалтири на русский язык был сделан протоиереем Герасимом Павским в 1820-х годах и опубликован Российским Библейским Обществом. Павский вообще был первый настоящий гебраист в русской науке, работал с митрополитом Филаретом и фактически, в рамках РБО, был главным редактором перевода Ветхого завета. После закрытия РБО в 1826 году он перевел все книги Ветхого завета, которые РБО не успело перевести.
Он был первым русским ученым, который стал всерьез использовать работы западных гебраистов. В частности, следуя за комментариями Гезениуса, он в своих лекциях переранжировал пророчества Исайи в соответствии с тем, как библеистика того времени представляла себе последовательность произнесения этих пророчеств (правда, надо сказать, современная библеистика смотрит на эти реконструкции со скепсисом). Синодальный перевод во многом опирался на черновики Павского. Он был гениальный человек. Но попытки передать ритмику еврейского стиха в его переводах не было.
Епископ Порфирий (Успенский), который был основателем первой Русской духовной миссии в Иерусалиме, и Павел Александрович Юнгеров переводили Псалтирь с греческого, но тоже без ритмики.
Дальше, по хронологии, после большого перерыва, вызванного известными событиями, следуют переводы Сергея Сергеевича Аверинцева. Пожалуй, он был первым из русских гебраистов, кто поставил перед собой задачу перевести псалмы как памятник поэзии. А в своих работах сформулировал основные принципы перевода еврейской поэзии. Что касается теории перевода, я во многом опирался именно на его работы.
Еврейский текст – текст очень сжатый, текст, в котором очень чувствуется биение ритма. Об этом много писал Сергей Сергеевич Аверинцев. Но иногда, замечу, бывает и такое, что читаешь еврейский текст, ловишь этот трепещущий ритм – и вдруг видишь строчку явно большей длины, чем полагается по логике этого ритма. Часто комментаторы (особенно XIX века) предполагали, что такие строчки – это результат "позднейших вставок", и пытались реконструировать первоначальный текст, чтобы все было гладко и четко. Я к таким попыткам отношусь скептически, потому что даже там, где перед нами – явно вторичная правка, мы все равно, как правило, не в состоянии реконструировать первоначальный текст.
– Чтобы его реконструировать, надо жить в ту эпоху и, если мы говорим о псалмах, быть пророком Давидом!
– В общем, да. Но все же в таких местах я все равно старался сделать русский перевод более ритмическим, жестко звучащим...
– ... более еврейским?
– Более еврейским.
Мы неизбежно многое теряем при переводе, потому что в нашем языке слова длиннее, да и сам язык – другой по своей структуре. Но мне кажется, чтобы передать читателю ощущение еврейской поэзии в целом, иногда можно сделать выбор в пользу ритма.
Скажем, мне пришлось так поступить при переводе 19-го стиха:
Жертва Богу дух сокрушен; сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит.
По-еврейски он звучит очень четко, в словах "сокрушенный" и "разбитый" – два слога. Если переводить еврейский текст буквально, получится следующее:
Жертва Богу сокрушенный дух,
сокрушенного и сломленного сердца не отвергнет Бог.
За счет длины русских слов ритм этих строк полностью теряется. Я думал-думал, что же с этим сделать, – и решил убрать одно из двух в общем-то синонимичных слов.
Получилось следующее:
Жертва Богу – сокрушенный дух,
сокрушенного сердца не отвергнет Бог.
– В комментариях Вы пишите, что это можно переводить и как "сломленный". Почему Вы решили выбрать более привычный для Псалтири эпитет? Мне кажется, эпитет "сломленный" звучал бы гораздо ярче, хотя бы потому, что это слово в данном контексте не так привычно.
– Мне не хотелось идти на слишком уж большой разрыв с традицией.
– Еще один момент, связанный с выбором слова, касается 13-го стиха: "Не отвержи мене от лица Твоего и Духа Твоего Святаго не отыми от мене". Сразу возникает недоумение по поводу того, что у евреев не было представления о Святой Троице, соответственно, и о Духе Святом в нашем понимании они говорить не могли. В комментариях Вы обговариваете этот момент, указываете, что "считать, что псалмопевец говорит здесь о Духе Божьем в новозаветном или святоотеческом понимании – как о Третьем Лице Святой Троицы – было бы несомненным анахронизмом". И говорите, что "Дух" в данном случае – тот дух, дыхание Божие, которое приносит жизнь, добро и близость к Богу. Почему же Вы не стали переводить эти слова иначе, скажем, не как "духа святого Твоего", а как "духа жизни"?
– В псалме буквально сказано "духа святости Твоей". Это значимое выражение, в русском языке существует устоявшийся его перевод. Это тот случай, когда мне хотелось сохранить терминологическую последовательность, а также преемственность с традицией. Потому что если здесь переводить эти слова как "дух жизни", то и во всех остальных текстах Ветхого завета надо переводить так же. И тогда, например, фразу "Свят, Свят, Свят" надо будет переводить как "Жив, Жив, Жив"! Стоит ли так рвать с традицией?
– Вы говорили, что в псалмах встречаются позднейшие вставки. В 50-м псалме их практически нет, а это значит, что традиция бережно сохраняла этот текст. Для нашей традиции он совершенно особый: его читают в храме, поют отдельные стихи, он входит в состав утреннего молитвенно правила... В еврейской богослужебной традиции отношение к 50-му псалму тоже особенное?
– В еврейской литургической практике этот псалом занимает важное место, но далеко не настолько выдающееся, как в нашей традиции. Для христианства характерен акцент на покаянии, а никакой другой псалом не может сравниться с 50-м по силе покаяния, ни один не пронизан им так: от начала до конца.
– И для традиции неважно, что этот покаянный текст связан с конкретным случаем из жизни царя Давида, причем с таким, который далеко не у всех бывает?
– Еврейская и христианская традиция связывают 50-й псалом с конкретной ситуацией, но очень возможно, что эта привязка вторична. Если мы прочтем не заголовок, а только сам текст псалма, то нам будет совершенно непонятно, что же именно произошло с лирическим героем. Он согрешил, он виновен – но при этом не уточняется, в чем. Сказано:
Се бо, в беззакониих зачат есмь, и во гресех роди мя мати моя.
Но это вовсе не о том, что Давид был праведником, а потом увидел во дворике купающуюся красавицу Бат-Шеву и совершил грех. Тут перспектива иная: Господи, я грешен перед Тобой с самого начала моей жизни.
– Это отсылка к первородному греху?
– Нет. В еврейской традиции тема первородного греха вообще отсутствует. В третьей главе Бытия говорится, что на потомков Адама и Евы пало проклятье, но совершенно не говорится, что на них "перешел" грех Адама.
И в 7-м стихе речь идет о другом: "Господи, я такой скверный, что уже с самого начала своего бытия погряз во грехе". Адам и Ева тут ни при чем.
Некоторый ключ к пониманию этого стиха может нам дать эпизод из 9-й главы Евангелия от Иоанна. Видя слепорожденного человека, ученики спрашивают у Христа:
– Равви! кто согрешил, он или родители его, что родился слепым?
Давайте вдумаемся в этот вопрос. Если родители ребенка согрешили, и ребенок родился слепым – здесь мы можем видеть причинно-следственную связь. А что значит – он согрешил, и потому родился слепым? Когда согрешил? Это не представление о первородном грехе, это представление о том, что человек неким неведомым нам (но ведомым Богу) образом мог согрешить еще до рождения, в утробе матери.
– Но Христос отвечает, что этот человек родился слепым "для того, чтобы на нем явились дела Божии".
– Да. Но мы-то сейчас разбираем не то, что отвечает Христос, а то, как ставят вопрос Его ученики! В их словах отражено некое представление, свойственное той культуре, той эпохе. В нашей, например, культуре вопрос в принципе не может быть поставлен таким образом. У нас считается, что даже у младенцев (тем более у еще не рожденных) нет личного греха. До определенного возраста дети даже причащаются без исповеди.
Еще одно сложное для перевода место – 16-й стих:
Избави мя от кровей, Боже, Боже спасения моего; возрадуется язык мой правде Твоей.
Его можно понимать и как просьбу избавить лирического героя от ответственности за пролитую кровь, и как просьбу не допустить, чтобы его собственную кровь пролили.
Я попытался передать оба прочтения:
Избавь меня от кровавой судьбы –
Боже, Боже, Спаситель мой! –
и воспоет язык мой правду Твою.
– Вы планируете продолжать публикацию своих переводов ветхозаветных текстов с комментариями?
– Вообще, для меня привычнее разбирать библейские тексты со студентами-гебраистами. Но, конечно, не менее интересно и попытаться представить историю Псалтири, рассказать о каких-то аспектах ее интерпретации простым и понятным для широкой аудитории языком. Для православной традиции очень важно увидеть Псалтирь в контексте всей ее истории, в контексте перехода из одной культуры в другую, из еврейского мира в греческий, из греческого в славянский. Ведь русская библейская традиция живет как продолжение сразу двух традиций: еврейской Библии с ее архаическим колоритом и греческой Библии, за которой стоит мир Отцов и византийской литургии. Для англоязычного, франкоязычного, германоязычного мира это не так. В этом смысле задача представить для русского читателя историю псалтири от ее древневосточных корней до привычного нам славянского текста не имеет аналогов.
Источник: Татьянин день
