В советской России Церковь была отделена от государства. При этом откровенно гонима. Сегодня Церковь также отделена от государства. Не гонима, но вопросы остаются. Как сегодня законодательно выглядят отношения Церкви и государства? Что входит в понятие разделенности государства и Церкви? На вопросы НС отвечает Протоиерей Александр ЗАДОРНОВ, преподаватель канонического права и истории новоевропейской философии в МДАиС.
Отделение Церкви как реакция на террор
Происхождение и понимание идеи светского государства неоднозначно.
Своими философскими и правовыми основаниями эта идея уходит в эпоху формирования классического европейского модерна, пиком которого стала французская революция 1789 года. В отличие от русской революции 1917 года законы, на которых основывались новые отношения государства и религиозных культов, принималась во Франции после окончания якобинского террора с его разрушением храмов, упразднением монашеских общин, репрессиями клира и поруганием святынь. Реакцией на этот террор, попыткой юридического оформления новых отношений, становится "Декрет о свободе культов и отделении церкви от государства", принятый послеякобинским правительством (Директорией) в 1795 году.
Название этого декрета содержит в себе слагаемые, в действительности не требующие обязательного соседства друг с другом. "Свобода культов" не обязательно подразумевает невозможность особого юридического статуса для одной из конфессий – речь идет всего лишь о допустимости исповедания гражданами одной и той же страны различных религиозных убеждений. "Отделение церкви от государства" означает совсем иное – отсутствие "государственной конфессии", "государственной Церкви", однако со временем, особенно в послевоенный период европейской истории XX века, такое отделение стало пониматься, помимо прочего, как невозможность распространения личных религиозных убеждений госслужащих на их профессиональную деятельность. Отсюда – процессы по поводу присутствия религиозных символов в образовательных и медицинских учреждениях, но отсюда же – и запреты на строительство минаретов или ношение паранджи.
Иными словами, сегодня государство пытается представить себя некоей арбитражной третьей силой, для которой принцип "светскости" означает прежде всего запрет на любые проявления религиозности в общественной сфере. Социум тем самым, в полном соответствии с либеральными политическими теориями, мыслится состоящим из атомов-носителей tabula rasa, оставляющих свои мировоззренческие предпочтения в стенах своего дома и не выносящих их за эти стены. Однако подобный нейтралитет вряд ли имел место когда-либо в истории, особенно в тех случаях, когда конфессиональная принадлежность была прежде всего способом национальной самоидентификации.
Издержки государственной церковности
Государственная церковность в странах современной Европы также неоднородна. Коронационная присяга британских монархов с формулой, не допускающей веру в пресуществление Святых Даров, – отголосок не столько религиозной полемики стюартовской эпохи, сколько чисто политической цели того же времени – недопущения на престол непротестантского монарха. В этом смысле титул "Защитник веры" нынешней английской королевы значит не более чем ее же официальное воинское звание "Главнокомандующий Сил Обороны Новой Зеландии".
Статус государственной Церкви в православных европейских странах также имеет свои издержки – достаточно вспомнить давление на клир Элладской Церкви, когда в условиях экономического кризиса, сильно ударившего по Греции, епископы призываются не допускать новых рукоположений для замены вакантных приходских мест, а сами священники – служить меньше литургий для того, чтобы снизить расходы (в Греческой Церкви священники получают зарплату от государства).
Русская церковная история знает как претензии поставить власть Церкви наравне с государственной (при патриархе Никоне, но не только), так и более успешные попытки государственного аппарата подчинить себе церковную иерархию через встраивание в общегосударственную административную систему (синодальный период). Ситуация усложнялась еще и отношением к Церкви и своим полномочиям в ней конкретного монарха – от нейтрально-уважительного до пресловутого утверждения о том, что "Государи Российские суть Главою Церкви" в Акте о престолонаследии Павла I 1797 года. Странно, что освобождение Церкви от этой удушающей государственной опеки некоторыми нынешними историками интерпретируется как "предательство" российского епископата самой монархической идеи, эту опеку подразумевающей.
Революционный слом также далеко не сразу привел к гонениям на Церковь. Начало положили жесткие меры Временного правительства по изолированию Церкви от общества – достаточно вспомнить передачу церковно-приходских школ в ведомство Министерства народного просвещения. При этом и речи не шло о честном проведении принципа светскости государства, т. к. то же правительство стремилось сохранить контроль над Церковью в лице обер-прокурора, чья должность была заменена министром исповеданий, но с сохранением прежних полномочий в области контроля над церковным управлением. В этом смысле большевистский "Декрет об отделении Церкви от государства и школы от Церкви" лишь радикализировал эту тенденцию, доведя ее до логического конца – лишения религиозных объединений прав юридического лица. И этот статус Русская Православная Церковь имела почти до развала СССР.
Что по закону могут верующие "вне храмовой ограды"
Горький синодальный опыт породил на некоторое время инерцию следования в решении внутрицерковных дел государственным образцам; отсюда – "демократические" выборы епископата, принципы делегирования на Священный собор Православной Российской Церкви в 1917 году и т. д. Двадцатилетний период российской церковной истории от смерти святителя Тихона Московского до начала патриаршества Алексия I есть история борьбы высшей церковной власти за легализацию церковных общин на территории нового государства, за признание гражданских прав на этой территории и против нигилистического ухода от ответственности за судьбы людей, живущих в этом государстве. От апостола Павла его собратья не требовали отказа от римского гражданства, используемого самим апостолом в том числе и для проповеди (см. Деян. 22: 25-30). Точно так же сопротивление желанию быть православными христианами и гражданами страны проживания объяснимо со стороны самого государства, ставящего своих верующих граждан вне закона, но совершенно непонятно со стороны критиков такого стремления из среды самих христиан.
Советское законодательство в отношении Церкви ясно показывает, что здесь не могло быть и речи о принципе светскости государства, подразумевающем невмешательство государственных органов в жизнь религиозных объединений. В этом смысле советское государство было не светским, а прямо атеистическим и тем самым богоборческим. Лишь в 1990 году были приняты общесоюзный и первый российский законы, провозглашавшие свободу совести и вероисповеданий. Ныне действующий российский закон "О свободе совести и о религиозных объединениях" 1997 года специально декларирует обязательство со стороны государства гарантировать максимально широкое использование Православной Церковью (и, разумеется, другими религиозными объединениями) своих прав. "Ничто в законодательстве о свободе совести, свободе вероисповедания и о религиозных объединениях, – говорится в документе, – не должно истолковываться в смысле умаления или ущемления прав человека и гражданина на свободу совести и свободу вероисповедания, гарантированных Конституцией Российской Федерации или вытекающих из международных договоров Российской Федерации" (I, ст. 2, ч. 3).
Тем, кого сегодня раздражает церковная активность, следует напомнить, что вся она протекает в рамках действующего законодательства и в общем духе исполнения конституционных прав российских граждан. Помимо статьи 14 Конституции (провозглашающей принцип светскости государства, отделения от него религиозных объединений и их равенства перед законом) есть статья 28. Она гарантирует свободу вероисповедания, "включая право исповедовать индивидуально или совместно с другими любую религию или не исповедовать никакой, свободно выбирать, иметь и распространять религиозные и иные убеждения и действовать в соответствии с ними".
Действия в соответствии со своими религиозными убеждениями служат основанием для возможности проявления своей веры вне храмовой ограды. Так, даже в тех местах пребывания граждан Российской Федерации, которые накладывают определенные ограничения для деятельности религиозных организаций, присутствие священника вполне оправданно. Находящийся в больнице имеет право на допуск к нему священнослужителя (и даже, при возможности и соблюдении ряда условий, на предоставление отдельного помещения с этой целью), что закреплено в статье 30 "Основ законодательства Российской Федерации об охране здоровья граждан" 1993 года. Жестче ограничения для военнослужащих, в отношении которых закон "О статусе военнослужащих" рассматривает их религиозную деятельность как законную только в свободное от военной службы время на правах частного лица. Не допускается объединений на территории воинской части, равно как и на территории учреждения, исполняющего наказания (ст. 14 Уголовно-исполнительного Кодекса РФ подразумевает лишь выделение соответствующих помещений для совершения религиозных обрядов). Именно поэтому существующие на территории некоторых воинских частей храмы являются приписными и не регистрируются как самостоятельные религиозные объединения.
Законодательство относительно религиозного присутствия в школе ориентировано на российскую поликонфессиональность. Именно поэтому должно соблюдаться жесткое требование закона "О свободе совести и о религиозных объединениях" обучать детей религии вне рамок образовательной программы только по согласованию с соответствующим органом местного самоуправления, по просьбе родителей и с согласия детей (I, ст. 5, ч. 4). Не всегда верно толкуемая, эта мера в иных случаях может служить противодействию прозелитизму в отношении православных детей, на защите которых стоит в том числе и эта правовая норма.
Что может угрожать независимости Церкви в светском государстве?
Итак, светское государство – правовая данность сегодняшней России. Данность, подвергаемая сомнениям и критике в остальном мире – как в сторону государственной церковности, так и в сторону радикализации понимания отделения Церкви от государства. Об издержках государственной церковности уже было сказано выше. Что касается второй опасности, то здесь есть над чем задуматься.
То, что принято называть "растущим антиклерикализмом", на самом деле маркирует попытки части общества свое собственное неприятие Церкви вместить в законодательные рамки. Поскольку мы описываем лишь правовой аспект проблемы, то причины этого неприятия – прежде всего духовные, затем социальные, политические, даже экономические и т. д. – пока оставим в стороне. Соблюдение законодательства о свободе совести, в рамках которого клирики имеют право на присутствие в школах, больницах, разного рода социальных учреждениях, воспринимается этой (наиболее активной и потому заметной) частью социума как попытка Церкви выйти из того культурного и социального гетто, которое это общество только и готово ей предоставить. Церкви не нужно извиняться за свое место в обществе – важно его не потерять, сведя свою миссию к социальной работе и психотерапевтическому утешению – той единственной нише, в которой защитники "антиклерикализма" согласны ее какое-то время терпеть.
Сейчас важно понять, что опасность представляет не самый принцип светскости государства (который нужно всячески поддерживать, ибо предлагаемые альтернативы – во сто крат хуже и опаснее), а лукавое нежелание использовать его правовую базу в тех случаях, когда это на пользу Церкви. И нежелание это связано как раз с той активной социальной средой, которая обвиняет в клерикализме любую попытку расширенного (но в рамках закона!) толкования принципа светскости. Как только эта часть общества получит доступ к законотворчеству – понимание светскости государства сдвинется в сторону агрессивного игнорирования любого проявления религиозности в общественной жизни.
Не допустить это – пока что в наших силах.
Источник: Нескучный сад
