Дьякон в русской Церкви – это особый статус. Кто-то называет дьяконов украшением службы, кто-то – "мирянами в священном сане", которые оберегают молитву священника. Отец Леонид Джалилов, клирик храма Всемилостивого Спаса в Митино, рассказал "Религаре" о дьяконском служении, о своем пребывании в Сурожской епархии и о том, что происходит сегодня с жанром проповеди
– Отец Леонид, каково это: семь лет быть диаконом?
– Быть диаконом очень хорошо! Это замечательное служение. Я семь лет служу диаконом, но мне не кажется, что это много. Многие служат гораздо дольше. Это очень хороший период литургической подготовки к священству, накопления опыта.
В Африке есть христианские поселения, жители которых, хоть и не православные, принадлежат к древним церквям. Так вот там половина мужского населения – священники, а другая половина – диаконы. Помнится, про это любил рассказывать о. Георгий Чистяков и говорил, что священство – это, наверное, действительно, не для всех, а вот стать диаконом он пожелал бы очень и очень многим.
Далекие от Церкви люди часто спрашивают, какие у диакона карьерные перспективы. Действительно, какие у него возможности? В православии все с этим очень хорошо устроено. Ну, кем может мечтать стать женатый диакон? Священником. На служении приходского священника вся "карьерная" лестница и заканчивается. В этом отсутствии "карьерного" роста – особая красота. В других областях жизни священнослужителя: преподавании, науке, творчестве, наконец, строительстве, можно говорить о каком-то росте, но в священнослужении мы должны совершенно не полагаться на свои силы, а честно участвовать в священстве Христа, и о "карьере" здесь говорить не приходится.
– Бытует мнение, что диакон – всего лишь украшение службы... Разве это все? Отец Андрей Кураев вот, говорил, что в диаконском сане больше возможностей для миссионерского и прочего служения.
– Диакон – это базовое церковное служение. Само слово "диакон" и означает "служитель". А далее возможны добавления к этому. Диакон – это со-служитель. Священник делится с ним частью своих иерейских обязанностей. Когда человек становится священником или епископом, он не перестает быть диаконом.
Почему диакон – это украшение службы? Не столько потому, что он обладает какими-то выдающимися голосовыми данными или особенно богатырской внешностью (до революции говорили, что для диакона главное – ухо, брюхо, голос и волос). А потому, наверное, что при служении диакона нагляднее выявляется природа Церкви: Дух один, а служения различные, как говорит апостол. И потому, что присутствие диакона, служителя, "слуги", как переводят это греческое слово некоторые древнеславянские служебники, напоминает всей общине о призвании каждого христианина по образу Христа служить друг другу: "Кто хочет быть большим, да будет всем слугой".
Митрополит Антоний Сурожский много размышлял о диаконстве, у него есть проповеди, произнесенные во время диаконских хиротоний. Его мысль такова: диакон – это мирянин в священном сане. Так же, как Иисус Христос не принадлежал в своей земной жизни к левитскому священству, не был иереем в техническом смысле слова, а был мирянином... Вот и диакон – это мирянин, которого община делегировала, чтобы от ее лица участвовать в богослужении. Это одна роль. А вторая – оберегать молитву священника, давать ему возможность ни на что не отвлекаться.
– Вы рукополагались в диаконы в 2005-м в Сурожской епархии. Почему Вы, ученый-математик, оказались в Англии?
– Я закончил мехмат МГУ, а учиться в аспирантуре поехал в Англию. В Сурожской епархии тогда не хватало священнослужителей, и управляющий епархией попросил меня, чтобы я работу в университете (а почти все молодые священники в Британии работают) совмещал со служением. Но диссертацию я так и не защитил. Зато был рукоположен в диаконы и для прохождения богослужебной практики был отправлен в Москву. Но как раз в это время часть Сурожской епархии ушла в Константинопольский патриархат. У меня было много знакомых, которые оказались по разные стороны этого разделения.
– Но Вы застали неразделенную епархию. В чем была ее уникальность? Все держалось на авторитете личности Владыки?
– В истории есть примеры, когда община, созданная исключительной личностью, разваливается в силу разных причин: завоевание ли страны или внутренние проблемы. Но это тоже по Евангельскому слову: если зерно не умрет, то не принесет много плода. Можно говорить, что община видимым образом изменила образ своего существования, но и та, и другая части почитают владыку Антония и живут его трудами. И слово владыки живет. А его слово – Евангельское, он проповедовал не себя, а Христа. Печально, что люди оказались разделенными, но это не повод отчаиваться.
– Что еще привлекало Вас в это время?
– Я ходил не только на службы и беседы в лондонском приходе владыки Антония, но и в другиехрамы. В ближайшем от меня православном приходе служил отец Ефрем Лэш, пожилой англичанин, очень ученый человек, переводчик православного богослужения на английский язык. Часть своей жизни он провел на Афоне. Я посещал его маленький приходик и некоторые другие – греческие и русские. Православный мир такой разный, но он один, и там как оказалось все всех знают. В наш город приехал мой друг о.Андрей Кордочкин служить литургию, и мы думали, где бы это устроить. Я шел по городу и увидел старинный готический собор. Подумал: "А почему бы и не здесь?" На дверях собора висел номер телефона англиканского священника – у них так принято. Вот мы с отцом Григорием Геронимусом эту идею позаимствовали: на дверях нашего митинского храма телефоны священника и диакона тоже указаны. Я позвонил. Этот англиканский священник страшно обрадовался моей идее. И вообще оказался большим другом Православной Церкви. Потом мы с ним подружились, он очень мне в жизни помог, приютил, когда у меня совершенно не было денег...
– А при первой встрече?
– При первой встрече он сказал: "Именно благодаря отцу Антонию я стал священником". Владыка Антоний никогда не призывал переходить в православие, но многие, послушав его, со временем переходили. А этот молодой человек почувствовал другое призвание – он стал священником в своей церкви. Так что одно время мы совершали литургии в англиканском храме. Он пустил нас в свой храм. В Англии это очень принято: практика совершения православной литургии в англиканских храмах началась там много лет назад с момента образования православно-англиканского содружества во имя св. мученика Албания и св. преподобного Сергия Радонежского.
– Сегодня настоящие общины – редкость. Почему община Сурожской епархии при жизни ее создателя была так хороша? Эмигрантская среда сыграла свою роль?
– Может быть, в Англии эмиграция была не так многочисленна, как в Париже или других эмигрантских центрах. И в общину Сурожской епархии люди приходили постепенно. Интересно, у владыки Антония есть рассказ о том, как строить жизнь в большом приходе, где уже не все друг друга знают. На его взгляд, священник должен опираться на единомышленников, которые помогут принять вновь пришедших.
Но вообще, когда мы смотрим на какой-нибудь приход с любовью, стараемся заглянуть изнутри, мы можем увидеть черты подлинной общины. А если на тот же самый приход смотрим поверхностным, судящим, внешним взглядом, рискуем увидеть только элемент "культа личности" священника, "сектантский" дух. Да, опасности на этом пути существуют: "обожествление" настоятеля, дух собственной исключительности, противопоставление себя всем остальным. Но это не значит, что не надо пытаться создавать настоящую общину.
– Вы постоянный участник Антониевских чтений. В чем их важность?
– Мне очень нравятся конференции, посвященные наследию митрополита Антония. Туда приезжают самые разные люди, лекторы со всех концов света, делятся размышлениями. Всегда делают очень интересные доклады Ольга Александровна Седакова, Анна Ильинична Шмаина-Великанова. Они не только делятся осмыслением творчества владыки, но и затрагивают широкий церковный контекст. Там есть простые, но очень важные свидетельства очевидцев. Собирается много слушателей, в том числе совершенно не церковные люди, которых заинтересовала личность митрополита Антония. Они имеют шанс узнать больше, пережить встречу с Владыкой.
– Что он дал современной Церкви? Почему человек, который был живым воплощением Христовой любви, нередко вызывает в церковной среде неприязнь?
– Митрополит Антоний дал опыт свидетельства о Христе на языке современного человека. Думаю, большую роль сыграл его приход к вере именно в подростковом возрасте. Поражает цельность личности владыки. Его вера не подделывалась под условные формы, проповедь была христианской по сути. Думаю, современный человек устал от того, что ему навязывают всевозможные формы, указывают, что делать и говорить. Он устал от дидактизма. Много слов уже сказано, и мы от них устали, словами никого ни в чем не убедишь. При этом требования, которые мы предъявляем к себе как проповедники, крайне низкие. А у Владыки Антония проповедь не была дидактичной – это было подлинное свидетельство. И еще в ней был призыв думать, анализировать, приобретать личный опыт. Я встречался с раздражением в адрес митрополита Антония. У людей вообще часто бывает неприятие чего-то незнакомого, чужого, заграничного. А здесь была такая свобода во Христе, примеров которой у нас еще очень мало.
– Сегодня Вы не только служите, но и активно проповедуете...
– Да, но я далеко не сразу начал произносить проповеди во время литургии. А сейчас я много проповедую скорее из практических соображений: у нас в храме всего один священник. Для того, чтобы служба не очень затягивалась, после чтения Евангелия он исповедует, а я выхожу на проповедь. А отец Григорий проповедует на всенощной, а иногда и в конце литургии и всегда имеет возможность что-то добавить к моей проповеди. В России диаконы проповедовали, это достаточно традиционно. Но владыка Антоний был противником подобной практики. Он считал, что диакон должен жить провозглашением Евангелия, а проповедь – дело священника. Но интересно, когда я беседовал с протодиаконом Владыки о. Петром Скорером, он сказал, что владыка не был против, чтобы о. Петр проповедовал.
– Не находится ли сейчас жанр проповеди в кризисе?
– Да, это так. Мы имеем огромное сокровище – проповеди отцов Церкви. Но они формулировали свое богословие на утонченном философском языке своего времени. И обладали еще невероятным поэтическим даром. А у нас проповедник, как правило, не ставит перед собой ни той, ни другой задачи. Поэтому богословие с философией и поэзией, как правило, в проповеди не соприкасаются. Все мы, регулярно приходя на богослужение, хотя бы раз чувствовали, на какую высоту над обыденной реальностью оно нас поднимает. Не последнюю роль здесь играет и словесный уровень. Не только наша Божественная Литургия, но и наша панихида, отпевание, крещение – это, среди прочего, невероятно красивые тексты. И вот посреди службы выходит проповедник, "от них же первый есмь аз", слушая которого мы иногда буквально падаем с небес на землю.
– Проповедь должна вписаться в эстетически высокий богослужебный контекст?
– Часто бывает, что талантливое художественное произведение глубже нас затрагивает, чем проповедь, которая дидактична и не касается ни ума, ни сердца. Но совсем не проповедовать тоже невозможно. Замечательно в книге Деяний говорят апостолы: "Мы не можем не говорить того, что видели и слышали".
– А ведь когда-то человек Древней Руси буквально жил от проповеди до проповеди...
– Между прочим, не во все эпохи священники столь активно проповедовали. И сейчас, например, в Греции не всякий священник имеет право говорить проповедь с амвона.
– Но ведь народ вплоть до ХХ века практически не читал Евангелие, тем более святых отцов. Единственным связующим звеном между церковностью и жизнью как раз и была проповедь. А сейчас?
– Сейчас подобные вещи иногда тоже встречаются. Одна моя знакомая матушка рассказывала, что в их городе многие мужчины, сопровождая в церковь свое семейство, во время службы часто слоняются по двору, не зная, чем себя занять, но они всегда очень внимательно слушают проповедь священника.
– А если священник в своем слове касается злободневных социально-политических вопросов, – это хорошо?
– Проповедь с амвона должна быть провозглашением Царства Небесного, Евангелия. Недопустимо использовать проповедь как средство пропаганды, подменять веру идеологией и смешивать церковную веру со своими политическими воззрениями. Казалось бы, после опыта жизни в Советском Союзе у нас у всех могла бы быть прививка от этого, но увы, иногда и вакцина не помогает. Может быть, потому, что эти стороны жизни советского идеологического государства не были открыто осуждены.
А если говорить не о проповеди на богослужении, а просто о высказывании священником своих личных общественно-политических взглядов, то часто это становится делом неблагодарным. Потому что у нас в обществе еще на каком-то зачаточном уровне находится возможность дискуссии с человеком, когда каждый высказывает свою точку зрения и внимательно выслушивает другого. Точки зрения могут быть разными, но они должны быть уважительно восприняты. Этого, к сожалению, очень мало и вообще в мире, и у нас в России, и в Церкви. Нередко сразу переходят на личности, и человек, не согласившись со взглядами священника по какому-нибудь, пусть важному, но не столь ведь центральному, как Евангелие, вопросу, может просто уйти из Церкви.
В Церкви видеть это неприятие бывает особенно печально. Ведь есть замечательный церковный принцип: "В главном – единство, в остальном – свобода, и во всем – любовь". Это же нормально, когда важные, но не фундаментальные вещи, например, общественно-политические события, подвигают двух христиан к диаметрально противоположным сиюминутным выводам. Казалось бы, это же может легко обсуждаться. Я мечтаю, чтобы люди с искренней верой в Бога и любовью к своим близким, к своей стране, но с разными политическими взглядами, могли легко объединяться в одном приходе. Чтобы, например, два политических оппонента могли оставить свои разногласия за пределами храма и причащаться из одной Чаши.
Для священника проповедь Христа и Евангелия всегда важнее любых вопросов государственного устройства.
Сейчас воплощается идея Патриарха Кирилла, строятся храмы шаговой доступности. Наш храм в Митино – один из них. В этом есть удивительная красота – вокруг Христа собираются совершенно разные люди, просто живущие рядом, с самыми разными взглядами, которые объединены только главным: "Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди их". А если мы собираемся не только во имя Христа, но еще и во имя, например, восстановления монархии, любви к знаменному пению, военно-патриотического воспитания, то как бы ни были хороши те вещи, которые нас объединяют, собрание наше перестает быть собранием исключительно церковным и это обещание Христа начинает нас судить и ставит наше собрание под вопрос.
Любая общность людей может ответить на вопрос: "А против кого вы дружите?". Это закон падшего мира. Но Церковь уже в этом мире призвана совсем для другого, Ее предназначение – жить по другим законам, по законам Рая – объединяться не против кого-то, а только "за".
– Почему борьба против Церкви сегодня перешла в открытую фазу?
– Сегодня в некоторых странах мира, например, в Африке и на Ближнем Востоке, христиан преследуют. Мы знаем, какие ужасные гонения пережила Русская Православная Церковь в советское время, сколько верующих было расстреляно и отправлено в тюрьмы просто за то, что они верили в Бога и этим не вписывались в новую жизнь. Конечно, сейчас в этом смысле нельзя говорить о каких-то гонениях на Церковь.
Но действительно, тот огромный кредит доверия, который был дан нашим обществом Церкви после падения Советского Союза, оказался во многом растрачен. И теперь общество очень болезненно относится к тому, как мы воплощаем в нашей самой обыкновенной, бытовой жизни те идеалы, которые мы проповедуем.
Что же касается отношений между Церковью и государственными структурами, то Церковь призвана свидетельствовать о Царстве Небесном. А всякое земное царство изменчиво по своей природе. Одно царство объявляет себя богоборческим, атеистическим, а другое объявляет себя христианнейшей страной. Но в любом случае, всякое земное царство, каким бы оно себя не провозглашало, рано или поздно обнаруживает свои апокалиптические черты. Поэтому Церковь не может ставить условием своего существования какой-то политический строй, о чем сказал еще псалмопевец: "Не надейтеся на князи, на сыны человеческия, в них же несть спасения".
А для нас самое главное – создавать полноценную христианскую общину из тех, кто захочет в ней участвовать. Христос говорит: "Будут узнавать, что Вы мои ученики, если будете иметь любовь между собою". Тогда и жизнь будет меняться.
