О православной журналистике по итогам V фестиваля "Вера и слово" писать и просто, и сложно. Просто потому, что публицистика бывает лишь двух видов – хорошая и плохая. Невозможно оправдать собственный непрофессионализм тем, что ты являешься глубоко верующим человеком. Риторические приемы средневековых агиографов, когда автор жития говорил о своей "худости и неразумии", но при этом весьма искусно выстраивал повествование о подвижниках ушли в прошлое, и теперь каждый из нас остается наедине с клавиатурой и читателем без всяких скидок на веру.
Мне нравится
О православной публицистике писать необычайно сложно, поскольку она очень разнообразна – от заметок в газете православной гимназии, до крупных порталов с аудиторией в десятки тысяч человек. Если можно говорить о каком-то одном совете, который подходит для всех типов православных изданий, то это фраза Патриарха Кирилла 31 октября на встрече с участниками V фестиваля "Вера и слово".
Предстоятель Русской Православной Церкви призвал избавиться "от черных и розовых очков". По сути, Святейший Владыка напомнил публицистам о существовании аскетики. У каждого из нас есть свои симпатии и антипатии, и бывает очень сложно выйти из этого замкнутого круга стереотипов.
Если открыть наугад десять статей с разных православных изданий, то можно увидеть борьбу, напор, натиск, жаркие споры, иногда даже угрозы и проклятия, но очень мало любви. Современная журналистика вообще плохо сочетается с любовью. Завет Николая Карамзина о доброй критике прочно забылся. Героями становятся люди, гневно обличающие соринки в чужих глазах (видите, дорогие читатели, как легко автор этих строк сам скатился к критике), о которых писал другой Николай – Николай Гоголь: "Как смешны после этого из нас те, которые утверждают, что в России нельзя сказать полной правды и что она у нас колет глаза! Сам же выразится так нелепо и грубо, что более, нежели самой правдой, уколет глаза теми заносчивыми словами, которыми скажет свою правду, словами запальчивыми, высказывающими неряшество растрепанной души своей, и потом сам же изумляется и негодует, что от него никто не принял и не выслушал правды".
В статье "О Карамзине" Николай Гоголь указал нам, журналистам, на наш основной грех. У каждого из нас есть набор излюбленных очков, которые мы надеваем в зависимости от того, про кого нам нужно написать заметку. Если речь идет о Надежде Крупской, то православный журналист "не может" ее хвалить, ибо она боролась с Церковью, если же мы пишем о каком-нибудь святом или празднике, то некоторые наши статьи напоминают "сладкий сиропчик", над которым смеялся Саша Черный еще в начале прошлого века:
Дама, качаясь на ветке,
Пикала: "Милые детки!
Солнышко чмокнуло кустик,
Птичка оправила бюстик
И, обнимая ромашку,
Кушает манную кашку..."
Дети, в оконные рамы
Хмуро уставясь глазами,
Полны недетской печали,
Даме в молчаньи внимали.
Вдруг зазвенел голосочек:
"Сколько напикала строчек?"
Подобно детским поэтессам, мы, часто не задумываясь, "пикаем строчки" о любимых святых или дорогом священнике в столь восторженных тонах, что у читателя может возникнуть желание запустить в нас молоток (Здесь автор колонки опять осуждает).
Писать же без очков очень сложно – необходимо перелопачивать кучу фактов и информации, и быть готовым к новым, иногда не слишком удобным открытиям. При непредвзятом чтении текстов может оказаться, что "демон революции" Лев Троцкий описывал историю своей жизни куда увлекательнее, чем это делают многие православные авторы. От этого факта хочется зажмуриться и закричать: "Враг Церкви не может быть талантливее наших единоверцев", но так делать нельзя. Напротив, нужно, преодолевая боль, разбираться, почему талантливый человек не поверил в Бога и посвятил свою жизнь жестоким социальным утопиям. Это не значит, что православный журналист должен выходить из Церкви в троцкизм, но он должен сделать все, чтобы талантливые люди не проходили мимо Христа. Для этого необходима аскетика, постоянный контроль за своими мыслями, о чем и говорил Патриарх Кирилл.
Еще сложнее писать о современности. Мы очень хотим, чтобы нас в Церкви окружали единомышленники, мы внутренне раскалываем нашу Церковь на хороших и плохих людей, мы не хотим молиться в одном храме с... или не хотим, чтобы наши иерархи, священники и миряне молились о.... Каждый из нас готов подставить вместо многоточий свой набор имен и фамилий, но так делать нельзя. Это очень сложная задача. Гораздо легче говорить о всевозможных этических и эстетических кодексах, оправдывать себя профессиональной деформацией или редакционной политикой, но это будет лукавство. Нельзя похудеть, лежа с чипсами на диване и смотря на то, как другие занимаются гимнастикой, нельзя оправдывать неаккуратность в словах надеждой на то, что Бог простит.
В моей юности была одна неприятная история, которая очень помогает мне сейчас при написании статей. Я был подростком, который недавно принял крещение, и стал алтарником в храме, а потом, желая перейти в храм поближе к дому, просто ушел из одной церкви в другую. Я не говорил о том священнике гадостей, но я бросил свое место, не простившись и не поблагодарив человека за то, что он был моим вторым наставником в православном христианстве и поверил в меня. Прошло много лет, но я помню про этот случай. Возможно, поэтому я до сих пор не люблю писать критических материалов, но стараюсь хоть на час полюбить почти каждого персонажа, о котором пишу. Мне легко это сделать – чаще всего моими героями становятся давно умершие люди. Иногда вместо любви возникает интерес или отторжение, но я стараюсь не надевать свои любимые очки, а вместе с читателем пройти непростой путь узнавания человека. Иногда это получается, иногда – нет, но в этом и состоит сложность и радость журналистской аскетики.
Источник: Татьянин день
