Шанс на вторую жизнь

"Трансплантация – это прежде всего донорство", – говорит директор Федерального научного центра трансплантологии и искусственных органов Сергей Готье

Люди, перенесшие трансплантацию, всю жизнь помнят день, когда им заменили сердце, почку или печень, и отмечают его как второй день рождения.

Но не всем, кто нуждается в радикальной хирургии, так везет. Операций по трансплантации органов у нас делают в десять раз меньше, чем требуется. О том, как получить шанс на вторую жизнь, в интервью "РГ" рассказал директор Федерального научного центра трансплантологии и искусственных органов Сергей Готье.

"Мы выполняем госзаказ"

– У вас сегодня есть операция?

– Нет.

– А как часто вы оперируете?

– Стараюсь хотя бы раз в неделю. У меня в последнее время специфическая хирургическая деятельность: либо я делаю нечто новое, чего прежде не делали, либо начинаю серию каких-то операций, а потом ее продолжают сотрудники. Кроме того, я провожу педиатрическую трансплантацию печени

– Вы стараетесь оперировать раз в неделю, чтобы держать себя в форме?

– Не только поэтому. Я участвую в выполнении госзаказа. Наш центр – бюджетное учреждение, и его материальные возможности всецело зависят от государства. Центр выполняет примерно пятую часть всех проводимых в стране операций по трансплантации. Мы – ведущее учреждение в этой сфере. Поэтому стараемся получить максимальный госзаказ. Это наиболее надежные и наиболее весомые деньги

– Сколько стоит пересадка печени, например?

– Нам выделяют восемьсот восемь тысяч рублей на любую операцию по трансплантации. Но есть еще бюджет по специализированной медицинской помощи. Это тоже очень приличное финансирование. В общем, денег вполне хватает, если их грамотно распределять и правильно строить отношения с теми, кто нам поставляет лекарства.

"Мы работаем по презумпции согласия"

– Отечественная медицина не сразу включила трансплантацию в свой арсенал. Почему пересадка органов так трудно у нас пробивала себе дорогу?

– Потому что вопросы донорства еще не были решены. Первую трансплантацию сердца Валерий Иванович Шумаков делал в 1987 году, и делал он ее на свой страх и риск. Российская медицина была в этом смысле достаточно консервативна, понятия "смерть мозга" тогда как бы не существовало.

– Критерием смерти человека, могущего стать донором, является смерть мозга?

– Да. Хотя сердце может еще работать. Могут также работать и почки, и печень, но если наступила смерть мозга, то уже нет личности, нет человека

– Для забора органа требуется согласие родственников?

– Мы работаем по презумпции согласия. Если, конечно, от родственников не поступает возражений

– А законодательные препятствия имеются?

– Никаких законодательных препятствий нет и не было. Здесь дело не в законе. Дело – в сознании людей. Готовность после смерти послужить людям – это должно воспитываться со школы. Когда в Испании начинали трансплантировать органы, сколько было по этому поводу телевизионных передач, газетных статей! В Мадриде стояли вагончики, где добровольцы сдавали кровь. Это было общенациональное движение. Оно возглавлялось католической Церковью и дало мощный толчок к развитию так называемой испанской модели донорства. Эту модель мы пытаемся внедрить у нас, но население не готово. Мало кто понимает, зачем это надо

– Если существует презумпция согласия, то какая разница, готов ли человек к тому, что его печень потом еще кому-нибудь послужит?

– Презумпцию согласия не мы придумали. Это одна из форм организации посмертного донорства во многих странах

– Что она означает?

– Если человек при жизни не выразил свою волю и если в случае его смерти родственники не против, то никаких препятствий для донорства нет. Но это совершенно не лишает родственников права прийти и заявить: мы против! В таком случае презумпция согласия действовать не будет

– А бывает, что родственники не знают, что умерший стал донором?

– Бывает, но очень редко

– Вы не спрашиваете у них разрешения?

– По закону и не должны спрашивать. Но мы обязаны реагировать на отказ. И чем больше отказов, тем меньше людей получают шанс на вторую жизнь. Здесь многое зависит от руководителей медучреждений, в которых появляются доноры. Эти руководители должны понимать, что никакая трансплантация не может развиваться без посмертного донорства. Донорство зависит не от трансплантологов, а от врачей других специальностей. И в значительной мере – от организационной работы в этом направлении. Вот недавно столичный департамент здравоохранения издал приказ "О дальнейшем совершенствовании организации оказания трансплантологической помощи в городе Москве". И сейчас мы наблюдаем активный рост трансплантаций в столице

– А живым донором может быть только родственник?

– Да.

– Это по медицинским показаниям?

– Исключительно по юридическим

"Если человек умер, это еще не значит, что нужно перестать его лечить"

– В США делают в год около трех тысяч пересадок печени, в России – примерно двести. Почему в области трансплантологии наша страна сильно отстает от развитых стран?

– Потому что те же Соединенные Штаты имеют двести центров трансплантации печени, а у нас их не более десяти. Нам есть куда расти. Трансплантология зависит не только от донорства. Она зависит от организации здравоохранения, от того, как в регионах вообще относятся к этому направлению медицины. До недавней поры, пока не были приняты основы законодательства об охране здоровья граждан, каждый регион развивал свою медицину как придется. Например, развивал диализ, потому что это выгодно. И не развивал трансплантацию. Многие региональные руководители и сейчас недостаточно внимания уделяют развитию транспланталогической помощи. Они думают, что донорские ресурсы Москвы и Московской области должны обеспечить всю Россию. Есть лишь несколько регионов – Кемеровская область, Екатеринбург, Челябинск, Новосибирск, Омск, Петербург, Волгоград, – где пересадка органов вошла в по стоянную практику

– Почему обыватели настороженно относятся к трансплантации органов, еще можно понять, но почему и сами врачи в этом деле не проявляют энтузиазма?

– Среди профессионалов есть совершенно замечательные люди, которые отрицают саму возможность пересадки органов. Они говорят: я этого не понимаю и поэтому делать не буду. Другие же сторонятся трансплантологии, потому что многие вещи здесь до сих пор недостаточно регламентированы, и рисковать никто не собирается. А кому-то просто не хочется брать на себя лишний груз обязанностей. Например, в зарубежных клиниках в квалификационные требования к реаниматологу входит подготовка донорских органов. Ведь если человек умер, это еще не значит, что нужно перестать его лечить, можно попытаться получить его органы, и, следовательно, их нельзя испортить. У нас же такие задачи пока не ставятся. Хотя я могу себе представить, насколько это трудно в организационном отношении. Да и в финансовом тоже: вся работа по обеспечению органного донорства должна быть оплачена. Это такая же работа, как выхаживание больных, и т.п

"Лист ожидания – понятие условное"

– Очередь на трансплантацию большая? Как выглядит лист ожидания?

– Лист ожидания – понятие условное. Сколько трансплантаций может позволить себе медицинское учреждение, таков и лист ожидания. Четыре с половиной года назад, когда я возглавил Центр, здесь делалось в год от двух до пяти пересадок сердца. И лист ожидания был соответствующий. Зачем включать в этот лист пятьдесят человек, если прооперировать удастся не более пяти? Для того чтобы сделать редкую по тем временам операцию, надо было пациента периодически класть в реанимацию, выводить его из тяжелых состояний, выхаживать. Теперь же лист ожидания у нас увеличился до двадцати – тридцати человек.

– Появились новые возможности?

– Появился другой подход к трансплантации сердца. Я имею в виду использование донорских сердец. Например, если раньше считалось недопустимым использовать сердце от донора старше 25 лет, то сейчас мы используем сердце, скажем, 57-летнего человека, если у него нет поражения коронарных сосудов и оно нормально функционирует. Недавно из нашего стационара была выписана пациентка 72 лет, которой пересадили сердце 56-летнего донора. В основе этой практики – и пересмотр концепции донорства, и рост квалификации анестезиологов-реаниматологов, и новые приборы, позволяющие функцию сердца на некоторое время заместить механической поддержкой. Недавно мы провели сорок шестую в этом году операцию по пересадке сердца. Более сорока трансплантаций сердца выполняют только десять центров в Европе. Значит, мы в этой десятке не на последнем месте

– Человек с пересаженным сердцем или другим пересаженным органом считается инвалидом?

– Он получает инвалидность еще до трансплантации, когда тяжело болеет. Наша задача – реабилитировать пациента максимально, вплоть до восстановления работоспособности. И очень часто это удается. Многие пациенты, если они после трансплантации правильно лечатся, оказываются вполне работоспособными. А молодые женщины после трансплантации печени или почки могут даже вынашивать ребенка. Очень хорошо переносят трансплантацию и в дальнейшем нормально развиваются подростки 10-12 лет, которым делается родственная трансплантация печени

– А как живой донор продолжает жить, скажем, без почки?

– Так и продолжает: с одной почкой. Когда-то в Соединенных Штатах было проведено исследование по оценке опасности попадания на гемодиализ среди людей, у которых одна почка, и среди тех, у кого две почки. Оказалось, люди с одной почкой реже попадают на гемодиализ, чем люди с двумя почками. Потому что люди с одной почкой тщательно наблюдаются, независимо от того, почему у них одна почка отсутствует

– Качество жизни у человека, кому-то отдавшего свою почку, тем не менее ухудшается?

– Оно практически не страдает, если правильно себя вести. Другое дело, что люди, которые отваживаются на родственное донорство, должны быть достаточно зрелыми в духовном отношении и понимать, на что и ради чего они идут

– Если живое донорство по закону может быть только родственным, то почему встречаются объявления типа: "Продам почку"?

– Вы можете что угодно на заборе повесить, но пересадка органа от живого донора, если он не является родственником пациента, категорически исключается. Если кто-то готов отдать кому-то почку, он должен подтвердить свою генеалогию документами. Во многих странах существует возможность пересадки органов от супругов или от так называемых эмоциональных доноров: дескать, я к тебе хорошо отношусь – возьми мою почку. Мы отрицательно реагируем на факты использования платного живого донорства за рубежом, когда наш человек едет, скажем, в Пакистан и там ему пересаживают почку от какого-то местного жителя. Больной не знает, от кого эта почка, не имеет представления и о том, сколь качественно сделана трансплантация. Возвращается домой и получает полный набор безобразий: инфекция, отторжение... Поэтому мы стремимся сделать трансплантацию почки массовым видом трансплантации, чтобы за получением этой медицинской услуги людям не приходилось ездить за границу.

"Здесь нужна просветительская работа"

– Трансплантация органов – это в России еще и общественная проблема, связанная с нашей ментальностью?

– Да, это так. Иной раз приходится слышать, что, скажем, в Хорватии трансплантация хорошо пошла. Но там и населения всего три миллиона, и больниц в сотни раз меньше, чем у нас. И самое главное – европейцы правильно относятся к органному донорству, лучше, нежели наши люди, понимают его благородную суть. Здесь нужна просветительская работа

– Как Русская православная церковь относится к трансплантации?

– В целом положительно. Но считает, что прижизненное волеизъявление донора является одним из нравственных оправданий изъятия у человека того или иного органа. В законодательной базе, кстати, тоже планируется прописать прижизненное волеизъявление: "Я, Иванов Иван Иванович, согласен/не согласен (нужное подчеркнуть) после смерти стать донором органов". Но при этом презумпцию согласия никто не отменяет. Если нет прижизненного волеизъявления, то действует презумпция согласия.

– Это правда, что вы не отключаете мобильный телефон во время операции?

– К сожалению, правда.

– И даже берете трубку?

– Нет, просто лежит телефон. Он звонит. Я говорю ассистентам: пожалуйста, нажмите кнопочку, дайте мне послушать. Если звонок важный, то я должен поговорить. Это потому, что я не только хирург, но и директор Центра, и очень много времени провожу в контактах с минздравом. Мне нужно вовремя получать информацию. Поэтому я никогда не отключаю мобильный телефон. Ну разве что только в самолете.

Акцент

Рабочий день Сергея Готье начинается в 9 часов утра. Конференция, отчет дежурного врача, вопросы-ответы... Дальше коллеги расходятся по операционным. Выполняют план операций на день. "А я работаю директором, – говорит Готье, – разгребаю всё то, что накапливается за предыдущий день, решаю экстренные вопросы. Но знаете, самое легкое и самое приятное для хирурга – это находиться в операционной. Потому что в это время не нужно решать какие-то многочисленные вопросы, если таковые есть. У меня, как у директора и главного трансплантолога минздравсоцразвития, куча всяких других проблем, которые надо было решать уже вчера. А тут еще – операция. Поэтому, к сожалению, я в операционную захожу раз в неделю во второй половине дня на определенное количество часов, за которые выполняю основной этап операции. Остальное делают мои помощники. Они хорошо с этим справляются".