Как считать верующих?

Сколько нужно священников для России, что такое ядро прихода и как повлияли протестные выступления прошлой зимы на желание молодежи эмигрировать из страны, – обо всем этом "НС" рассказывает протоиерей Николай ЕМЕЛЬЯНОВ, проректор Богословского института ПСТГУ.

Фото Пресс-службы Патриарха Московского и Всея Руси

На Богословском факультете ПСТГУ с 2009 года действует научный семинар "Социология религии" под руководством к. с. н. Ивана Владимировича Забаева. Основная цель семинара – проведение ежегодных исследований общественных и внутрицерковных явлений. В мировой науке накоплен богатый опыт осмысления церковных и религиозных проблем. В России эту работу приходится начинать практически с нуля. Семинаром проведен ряд исследований, в частности, в 2012 году вышла монография "Семья и деторождение. Категории родительского сознания". Страница семинара: socrel.pstgu.ru

Количество, которое не переходит в качество

– Почему на богословском факультете был открыт научный проект по социологии?

– Дело в том, что по вопросам семьи, демографии, образования, социальной политики государства проводится очень мало комплексных исследований. Социологи, как правило, отвечают на очень конкретные запросы – общества, государства, бизнеса. Например, вопрос о том, как проголосуют люди на выборах, легко ложится в рамки простых социологических инструментов, и на этот нехитрый продукт социологической науки всегда будет спрос. Другая столь же востребованная и понятная область – маркетинговые исследования. Но как только мы касаемся более сложных вещей, ситуация меняется. Планомерных фундаментальных исследований, которые помогли бы оценить какие-то важные общественные процессы, провести не удается ни в России, ни в Европе. Есть некоторые результаты, но, как правило, они касаются попыток объяснить события прошлого, например, почему семья в Европе перестала воспроизводить себя. Как только социологи пытаются строить прогнозы или предлагать меры решения проблем социальной реальности, они вступают в область гипотез и предположений, в которых не достигают никакого согласия между собой.

Современная наука, в том числе социологическая, очень фрагментарна, и, когда речь идет об исследованиях, затрагивающих самое существо жизни человека, эта фрагментарность всегда дает о себе знать. Обычный заказ исследователям звучит примитивно: сколько процентов россиян считают то-то или то-то? Или: найдите какую-нибудь цифру, которая показала бы нам, что в рамках государственной политики нужно делать это и не нужно делать то. С одной стороны, такое сужение оправдано – чтобы получить какой-то разумный ответ, нужно четко сформулировать вопрос. Но теряется глубина смысла. И предлагая применить какую-то одну меру социальной политики, основываясь на данных узкого исследования, можно оказаться совершенно не готовым к последствиям.

Самый ужасный пример – это введение материнского капитала в России. Когда в 2006-м было объявлено, что он вводится с 1 января следующего года, первым последствием был заметный всплеск абортов у тех, кто должен был родить до вступления закона в силу. Потом рождаемость пошла вверх, но сперва был вот такой ужасный результат, просчитать который заранее не удалось.

Семинар по социологии религии на богословском факультете создан как раз для того, чтобы преодолевать эту фрагментарность исследований. Мы ищем "точки сборки", которые позволят на сложные вопросы социальной жизни посмотреть более цельно и содержательно.

– То есть опросы неэффективны для понимания серьезной социальной проблематики? Почему?

– В количественных опросах вся сложность вовсе не в том, чтобы опросить несколько тысяч человек по всем регионам, а в том, чтобы правильно поставить вопросы, а потом правильно интерпретировать ответы.

Опросы очень эффективны, когда речь идет о политических симпатиях. Потому что вопрос задается ровно так, как он будет звучать в избирательном бюллетене, и от человека требуется ровно то, что он будет делать, когда придет на избирательный участок. Но как только вы задаете любой другой вопрос, вы понимаете, что два разных человека под одним и тем же вопросом могут понимать абсолютно разные вещи. Боле того, даже ответив одинаковым образом на вопрос, два человека в реальной ситуации, про которую их спрашивают, поступят прямо противоположным образом.

Например, с определенной регулярностью проводимые опросы о том, хочет ли человек эмигрировать из России. Еще в прошлом году порядка 40 процентов среди молодежи изъявляли желание уехать за рубеж. Однако как только мы начинаем интерпретировать эти ответы, мы понимаем, что из тех, кто такой ответ дал, подавляющее большинство даже не пытается предпринимать никаких шагов к осуществлению этого намерения.

– Но о чем-то же они говорят, эти цифры желающих эмигрировать?

– Они говорят о катастрофических вещах – о том, что молодые люди не ассоциируют ни себя, ни свою жизнь со своей родиной, они не видят здесь смысла своего существования. Этот результат требует серьезного осмысления. Но смешно было бы по результатам этого опроса начать усложнять процедуру выезда. Проблема совсем не в этом. Проблема в том, что нет идеи, которая бы объединяла тех людей, которые живут в нашей стране.

Но мы видим и другой интересный факт: прошло каких-то полгода, прошли выборы, прошли протестные выступления, митинги, и, когда с этим же вопросом обратились к жителям России еще раз, цифры оказались уже совсем другие. Количество желающих эмигрировать сократилось чуть ли не в два раза!

Церковь как объект исследования

– А у Церкви есть потребность в таком исследовании самой себя?

– Эти исследования неизбежны. Достаточно привести один пример. В Русской Церкви сейчас порядка 30 тысяч священников. Много это или мало? Вопрос на самом деле совсем не простой и многоплановый. Потому что даже чтобы число священников оставалось таким, какое оно есть, мы должны в год рукополагать порядка тысячи новых.

Но как решить, сколько духовенства вообще нужно? А сколько их будет нужно через 15 лет? В Греции, например, один священник приходится на тысячу человек населения. Если же мы обратимся к России и возьмем, по самым скромным оценкам, количество православных, то выйдет около 70 миллионов. Получается, нам необходимо как минимум 70 тысяч священников. Вместо 30, которые мы имеем сейчас и которые мы пока только воспроизводим.

И еще не факт, что количество духовенства у нас нужно считать по образцу Греции – у нас совсем другая ситуация. Простой человек в России чувствует себя брошенным, ему абсолютно не к кому обратиться ни за помощью, ни за советом. Зачастую единственным советчиком в вопросах семьи, брака, воспитания детей, обустройства своей жизни является врач или еще, может быть, парикмахер. А Церковь – это тот институт, который берет на себя заботу о людях.

Поэтому вопрос, сколько должно быть священников, это вопрос не о том, сколько у нас есть денег, чтобы этих священников подготовить и содержать. Это вопрос гораздо более проблемный. И при этом абсолютно неизученный. Потому что церковное строительство как системная работа только-только начинается. Систематически выстроенное церковное управление начало активно формироваться только при Святейшем Патриархе Кирилле. С момента освобождения Церкви из-под тотального давления прошло всего каких-то двадцать лет. Многими проблемными вопросами просто еще никто не успел заняться систематически. Они требуют и административной, и финансовой, и научной разработки.

А вопросы эти уже стоят: например, сколько священников надо рукоположить в этом году в Москве и других епархиях Русской Православной Церкви, которых еще в начале 2011 года было уже 164? Если за два или три года нужное количество рукоположено не будет, то естественная в силу возраста убыль духовенства окажется невосполнима.

К тому же духовенство должно быть разным. Есть священники, которые имеют большой опыт служения, есть молодые по стажу священники, есть молодые по сроку служения и старые по возрасту. Очень опасно, когда в корпусе духовенства происходит какой-то перекос: по возрасту, по сроку хиротонии или по каким-то другим признакам.

Конечно, в церковной жизни существуют и другие, совсем не социологические механизмы регулирования, и они, безусловно, главные. Но социологическое измерение Церкви также требует нашего осмысления.

Точные цифры относительны

– Вопрос, который вызывает наибольшие дискуссии, – как считать верующих? Больше 80 процентов называют себя православными, при этом регулярно по воскресеньям ходят в храм около 1 процента. И ведь это количество является основой для того, чтобы подсчитать все остальное...

– Никакая цифра сама по себе никакого смысла не имеет. Всегда нужно четко задавать себе вопрос: что ты считаешь и зачем ты считаешь? И "зачем" здесь самое главное – потому что именно это определяет, как считать и что считать. Когда мы с вами задаемся вопросом о том, сколько верующих людей, сколько членов Церкви, мы всегда должны сперва ответить на вопрос, зачем нам это число необходимо? Что мы хотим с этой цифрой делать?

– Разве цифра от этого изменится?

– Я могу привести простой пример. Нами было проведено исследование, связанное с темой общины и прихода. В день Покрова Божией Матери 2011 года мы провели так называемый экзит-полл (опрос на выходе) всех, кто выходил после литургии из трех московских храмов: святителя Николая в Кузнецах, царевича Димитрия в Первой градской и Благовещения в Петровском парке. Мы попросили всех заполнить анкету – довольно сложную, вызвавшую у прихожан массу недоумений и даже раздражения. Там в частности были вопросы по социальным болезням: употребляли ли вы наркотики, как часто употребляете алкоголь и т. п. И это исследование показало, что эти цифры – 1 процент, 80 процентов – требуют какой-то очень существенной дополнительной интерпретации.

Что мы увидели? В каждом из этих храмов существует община, которая представляет собой очень небольшое ядро – я думаю, что это как раз те самые 1-3 процента населения, хотя точно оценить это очень трудно. Но рядом с этим ядром существует очень большая периферия, гораздо больший ареал людей, которые так или иначе с ядром связаны, хотя впрямую к нему и не принадлежат. И есть еще следующий круг, который еще шире, который с общиной уже практически не связан, но тем не менее в орбиту этой общинной жизни через храм, через богослужение, через приход каким-то образом попадает.

Все эти три категории были выделены по конкретному набору признаков: частоте посещения служб и частоте причащения, по самоидентификации ("Ощущаете ли вы принадлежность к церковной общине или приходу?") и по осведомленности о жизни прихода и прихожан.

Мы считали, что к ядру общины принадлежат те, у кого ярко выражены все три признака, к периферии общины отнесли тех, кто по одному из этих признаков к ядру общины отнесен быть не может, а ко "внеобщинным православным", как мы их обозначили, отнесли всех остальных.

Оказалось, что, хотя ядро общины и очень мало, оно имеет существенное влияние на периферию, которая уже гораздо больше. На той части прихода, которую мы обозначили как "внеобщинные православные", все признаки, относящиеся к семье, социальным болезням, каким-либо еще ценностным характеристикам, по-видимому, полностью совпадают со среднестатистическими показателями по России. А вот в ядре и на периферии собственно общины эти показатели уже совершенно другие. Совсем другое количество детей в семьях, другое количество полных семей, другие, качественно отличающиеся показатели по социальным болезням. Это социально здоровая часть прихода. Кстати, и совершенно другое отношение к возможности эмигрировать – эти люди эмигрировать не хотят.

Вот вам и ответ на вопрос, что такое эти проценты действительно церковных людей? Может быть, это как раз тот единственный процент, о котором стоит говорить? Может быть, эти люди и являются точкой роста, из которой может начать формироваться какая-то принципиально другая жизнь в России? И влияние его составляет гораздо более 1 процента?

Поэтому я и говорю, что цифры нужно интерпретировать, нужно правильно понимать их значение. В религиозных вопросах это вдвойне сложно. Во-первых, потому, что религиозная жизнь имеет не внешний характер, а исследовать ее можно только по каким-то проявлениям вовне. Во-вторых, приходится задавать интимные вопросы (например, как часто вы причащаетесь), и это может вызывать негативную реакцию у опрашиваемых. К тому же в России совершенно специфическое отношение к теме веры и Церкви. Когда человека начинаешь спрашивать о религиозной проблематике, он часто дает ответ, который к ней никакого отношения не имеет. Просто потому, что эта тема для него непонятна или ассоциируется с чем-то другим. Например, история с часами Патриарха. Она же не имеет никакого отношения к религиозной проблематике! Но попробуйте сейчас проведите какой-нибудь количественный опрос на церковную тематику – вы ничего, кроме отношения к часам Патриарха, и даже не к часам, а к тому, как эта тема муссируется в определенных СМИ, не получите.

Такого нельзя представить нигде в мире – все-таки когда человека в Европе или Америке спрашивают о его отношении к вере и Церкви, он прекрасно знает, о чем идет речь. Там уровень религиозной культуры людей гораздо выше. Религия часто играет заметную роль и в общественных процессах на Западе. В Америке политический дискурс, связанный с текущими выборами президента, в значительной мере включает в себя религиозную проблематику.

– Сейчас наступил проблемный момент в отношениях Церкви и общества. Звучит разнообразная критика в адрес Церкви, говорят об охлаждении к ней образованной части общества. Эти темы могут быть предметом исследования церковной социологии?

– Безусловно могут. Образованная часть общества, активная часть общества – это целевая аудитория для Церкви. С ней необходимо вступать в диалог.

Но я бы не стал преувеличивать того напряжения, которое мы все так тщательно фиксируем по репликам в фейсбуке и большому набору публикаций в определенных СМИ. Вся интернет-аудитория – это очень небольшой срез жителей крупных российских городов.

– Зато влиятельный.

– С этим тоже можно поспорить. Я думаю, что влиятельным этот слой станет еще лет через десять.

СМИ сейчас устроены так, что в них можно говорить все что угодно, но и вес того, что в них говорится, очень понизился. Написанное в газетах и в интернете забывается через две недели. То, что нынешняя кампания критики Церкви в СМИ продолжается уже несколько месяцев, довольно необычно и позволяет вполне доказательно говорить о том, что в ней есть что-то искусственное. Поэтому я не думаю, что эта проблема является такой уж глобальной. На уровне остальных прихожан Русской Церкви никакого охлаждения не заметно. Наоборот, опросы показывают, что большее количество людей хотело в этом году прийти на Пасху в церковь.

Но ситуация требует ответа. И она говорит о том, что об этой аудитории – активных молодых людей, неравнодушных, умных, образованных – Церковь недостаточно заботится. Вопрос, который я обозначил, – о количестве священников – не может быть не связан с другим вопросом – а какие это будут священники? Я думаю, что опыт обострения отношений между обществом и Церковью заставляет нас об этом вопросе еще раз подумать. Нужны священники, которые могли бы и с этими людьми говорить.