Посмотрел дискуссию вокруг показа фильма "Расстриги" – серии зарисовок о судьбах бывших священников. Ощущение блуждания вокруг цели и проговаривания полу-смыслов. Простую человеческую жалость, сочувствие мы путаем с нравственным выбором. Понимаем ли мы расстриг? Да, понимаем. Признаём ли правильным выбор? Вот здесь появляется сложная, противоречивая основа фильма. Авторы не то, чтобы одобряют расстриг. Расстрижение и жизнь "после" преподносятся как вещи обыденные, естественные. Мало что в кадре обнаруживает катастрофу. Мало кто из комментаторов вспоминает об остроте драмы, связанной с отречением от священнических и монашеских клятв.
В пастве такая неопределённость производит сложные чувства. "С нас-то что спрашивать. Священники с монахами – и те не выдерживают". Были ли трудны условия, в которых служили батюшки? Да, несомненно. Были ли причины для того, чтобы сойти с дистанции? Пускай, что с того... Причины найдутся у какого угодно отступления, у любой слабости в мире. И, если захочется, можно бесконечно снимать сериалы о преступивших – разведённых супругах, матерях, бросивших своих детей, о проститутках и уголовниках. Получатся проникновенные истории и наверняка симпатичные персонажи. Единственный вопрос – для чего? Для того ли, чтоб подтвердить власть обстоятельств над человеком и естественность отступления?
На прошлой неделе мне пришлось ехать поездом из Москвы, и места по соседству, в купе заняли молодые люди-конвоиры, сотрудники уголовного розыска, вместе с задержанным. Вертлявый, общительный воришка лет сорока, очевидно, желал свести счёты "с этими, из божественных". Он, честно сказать, умучил меня доказательствами до позднего вечера своей невиновности и греховности Церкви. Многое, про что он говорил, было правильным и лежало, что называется, на поверхности. Биография его включала все причитающиеся жанру подробности. В ней были и злодей-отчим, насиловавший малолетнюю сестру, и неудачные встречи и соприкосновения с миром Церкви, и бесприютность на воле, и несколько ходок в тюрьму-дом родной... Вот только абсурдно выглядело решение – провести жизнь в шкуре уголовника-рецидивиста. Вся апология из-за этого хромала. Чьими устами?.. Выходило, что преступление – это как бы и не преступление, не вопрос выбора, а логики всей окружающей жизни. Буквально каждый может стать вором (расстригой?), окажись он на том же самом месте.
Лев Николаевич Толстой, напомню, пришёл к сходным выводам. В "Воскресении" писатель выводит классификацию преступников, подразделяя их на пять "разрядов": (1) жертвы судебных ошибок; (2) осужденные за поступки, совершенные в исключительных обстоятельствах; (3) наказанные за то, что они совершали, по их понятиям, самые обыкновенные и даже хорошие поступки, но такие, которые, по понятиям чуждых им людей, писавших законы, считались преступлениями; (4) зачисленные в преступники потому, что они стояли нравственно выше среднего уровня общества; (5) люди, перед которыми общество было гораздо больше виновато, чем они перед обществом. Собственно виновников и преступивших в классификации Л. Н. Толстого нет. Сумма зла окружающего общества настолько велика, что для падения достаточно стечения обстоятельств.
Те же идеи воскрешает дискуссия после фильма "Расстриги". Примеры преступления обетов становятся отправной точкой к переосмыслению и критике церковной действительности. "Расстрига" – характеристика не человека, а либо церковного конфликта, либо общих условий, либо случайного положения вещей, однако ответственность так или иначе лежит на других. Снятие сана или, как вариант, расцерковление по какой-то причине больше и лучше другого свидетельствуют о положении Церкви. Ибо от добра добра не ищут и из хорошего места, надо полагать, никто не уйдёт. Понимание веры таким образом становится пониманием от противного. По болящим и немощным предлагается поверять целое. Удивительным в ходе обсуждений начинает казаться не то, что конкретные лица оступились. Непонятно, как при таких вопиющих условиях у нас до сих пор остаются служащие батюшки, не переженившиеся монахи и не повредившиеся умом, сохранившие верность браку жёны священников. И всё это, всё светопреставление и переворот в умах – с непонятным, парадоксальным восторгом. Хотя, объективно, тема ничтожна перед лицом собратьев-священников, хлебавших с расстригами одну жидкую семинарскую кашу, принявших на попечение руины, не имевших покоя и сна, не видевших первых шагов своих малышей, многих семейных радостей, но, несмотря ни на что, – устоявших.
Я мирянин, не священник, и есть специфические стороны, о которых мне сложно судить. Но тема расстрижения, отказа от обязательств, снижения планки соотносима не с одним пастырством; есть более общее измерение. В Церкви ли, вне её, нас борет один дух уныния и одно пожелание более лёгкого образа жизни. Откуда взялось, что условия для молодого врача, офицера, педагога неравноценны с условиями для молодого священника? Всё то же обучение бросанием на глубокую воду. Всё та же скудость условий, материальные проблемы, жилищный вопрос, как у одного моего родственника, с детства мечтавшего работать оперативным хирургом. Непонимание у руководства, цинизм и интриги от сослуживцев... Чем лучше? И жёны уходят, устав ожидать счастья... С одной разницей: на церковность валить не приходится, она не причём. А просто таков нынешний век, что не терпит идеалистов. Решил служить людям – неси, так сказать, тяготы и лишения. В то время, как более проворные однокашники заняты "маркетингом медикаментов" – коррупционными схемами с участием медперсонала поликлиник. Или втихую распродают оборону.
Да, грех в Церкви воспринимается резче, обидней. Многое колет глаз, устроено не так, как хотелось бы. Многое против человека и возлагает неудобоносимое бремя. Но Вы лично, читатель, любите Церковь из-за того, что в Церкви всё гладко и чисто? Или потому что в ней Христос? Легкую жизнь христианину никто не обещал. Апостол Павел говорит к Тимофею, что все хотящие жить благочестиво будут терпеть лишения. Все, в Церкви – не исключение.
Тогда что делать, когда опыт христианской жизни горчит, и церковность представляется в переплетении тысяч проблем? Сергей Иосифович Фудель, духовный писатель-философ и исповедник, упоминает о тягостном состоянии, когда образ святой Церкви распадается и вместо нее видится область неверия и нелюбви, внешности без содержания, лицемерия и тщеславной пустоты, оцеживания комаров и поглощения верблюдов, холода и равнодушия души. Человека мучат сомнения и он готов думать, что единственное и величайшее дело, для которого приходил Христос, – созидание Церкви, Непорочной Невесты Божией – не удалось. Это призрак Церкви, её тёмный двойник пытается создать впечатление, что иной Церкви, кроме него, нет. "Обман действовал всегда, – замечает автор, – но более крепкие люди, противодействуя ему, всегда искали и всегда находили истинную Церковь: шли к людям не только правильной веры, но и праведной жизни. Они-то и есть истинная Церковь..."
Второе немаловажное условие. Тот, кто желает хранить в себе святыню истинной Церкви, обязан не только любить и скорбеть о недостатках, но и иметь постоянное покаяние в себе самом. "Не убивал ли я любовь Христову?" Тогда яд двойника перестает действовать. Ибо при постоянстве покаяния, говорит Фудель, любовь неодолима.
Источник: Радонеж
