Благочестивые истории: Приходские хроники

Автор учился иконописи в Псково-Печерской Успенской обители, сценарному ремеслу во ВГИКе, а жизни – на приходах Тверской и Псковской епархий, где в 80-х служил сторожем, чтецом, просфорником, дворником и т.п.

С тех пор он снял около 80 документальных фильмов, создал иконописную мастерскую в Сретенском монастыре, воспитанники которой расписали более 18 храмов в России, Польше, Сербии, на Украине...

Совмещая росписи храмов с работой в кино, прозе и театре, начал делиться воспоминаниями, в цикле коротких историй.

Фото: Геннадий Михеев

Фото: Геннадий Михеев

Праздник для кота

Случилось это на погосте Шаблыкино Тверской епархии. Был у отца Василия кот, звали его Шарфик. Черный как смоль, а вокруг шеи, действительно, виднелась белая полоска, словно шарф. Голос у Шарфика был очень тоненький, – незнакомый человек оглядывался, надеясь увидеть маленького котенка, а вместо этого видел хитрую физиономию огромного поповского кота. Больше всего на свете Шарфик любил поесть. Правда, отец Василий заставлял жить своего питомца строго по уставу – во время поста ему не давалось ни молока, ни мяса. За это время Шарфик худел в два раза, зато потом возвращался в свою упитанную форму за Светлую Седмицу.

Как-то раз Успенским постом залез Шарфик в кладовку к соседям и наелся вдоволь чужой сметаны. Он был застигнут хозяевами врасплох и схвачен жестоко за хвост. От страха он так рванулся, что остался без хвоста. Дней десять сидел в углу мрачно, не пил, не ел, а потом повеселел и без хвоста стал еще более живым и привлекательным.

Однажды отцу Василию подарили Рождественским постом баранью ногу. А жили мы тогда, в середине 80-х годов, весьма скудно. Приход был глухой, такие называли тогда "уход", потому что там служили только одну требу – отпевание. Очень часто у нас не было денег даже на хлеб, поэтому варили супчик из картошки с капустой, и всё. Так что баранья нога – это было целое достояние.

Целый месяц ждал о. Василий того момента, когда он сможет сию ногу начесночить, нашафранить, наперчить, да в русскую печь поставить. И вот момент настал. Отправляясь на Рождественскую службу, он принес ногу в дом и положил ее на стол, чтобы та растаяла. А после службы, открыв дверь на кухню, с удивлением обнаружил, что ноги на столе нет.

Окна-двери были целы, через замочную скважину воры проникнуть не могли, но ноги-то не было. Уж не бесы ли шутят? – подумал отец Василий и в это время услышал странное кряхтение, доносившееся из угла. Там, возле печи, имелся довольно большой лаз – для кота. Подпол на кухне низкий, всего сантиметров 20, а лаз нужен был для того, чтобы кот мог зимой ходить туда по нужде.

Отец Василий обернулся на звук и увидел, что в лазе застряла баранья нога, а Шарфик с другой стороны пытался ее затянуть под пол. И тут о. Василий совершил роковую ошибку. Он топнул громко своим сапогом, Шарфик от страха дернулся изо всех сил, и баранья нога навсегда исчезла под полом.

Пришлось батюшке разговляться капустой да картошкой.

Несколько дней кот не показывал носа. А когда, наконец, вылез, – толстый, сытый и довольный, – настоятельский гнев уже прошел, и он был наказан только словесно.

Так отпраздновал Рождество протоиерейский кот Шарфик.

Чудо

В середине 80-х годов в Питере я познакомился с одной старушкой. Звали ее Александра Ивановна. Она была духовной дочерью митрополита Вениамина (Федченкова), рассказывала о нем много любопытного, но речь сегодня не о том.

Александра Ивановна вспоминала, что от рождения она не могла ходить. Ее отец был железнодорожным инженером, человеком в дореволюционной России весьма состоятельным. Он показывал ее лучшим докторам, в том числе и заграничным. Те только разводили руками – не могли определить, что за болезнь, а значит, и помочь были не в состоянии.

Ее мама была очень набожной, поэтому все время носила дочь в храм. А поскольку из-за профессии отца им приходилось менять место жительства, то они часто посещали храмы, где хранились мощи разных святых.

Александре было лет пять или больше, когда они поселились в Иркутске. Мать по обычаю принесла дочь в кафедральный собор, оставила сидеть на скамье, а сама встала на колени перед гробницей святителя Иннокентия Иркутского и горько плакала.

Александра Ивановна рассказывала, что ей стало так жалко маму, так жалко, что она ... сама встала со скамейки и пошла к ней, чтобы ее утешить.

С тех пор ноги ее были всегда крепкими. При нашей встрече ей было далеко за 80, а она ходила легко и свободно, без всякого старческого шарканья.

Фото: Геннадий Михеев

Фото: Геннадий Михеев

Сила молитвы

А вот еще одна поучительная история из приходской Шаблыкинской жизни.

Случилось так, что за лето мы перекрыли крышу трапезной части нашего храма, переложили печи в алтаре и в доме, в результате чего церковная казна оказалась совершенно пуста. Больших праздников впереди не предвиделось, чтобы надеяться на денежные поступления, и мы с о. Василием слегка приуныли. После нескольких дней сплошного картофелеедения наши силы поубавились, а в животе, казалось, выли волки.

"Будем молиться!" – решительно сказал настоятель, и мы стали добавлять к обычному утреннему правилу акафист и канон св. Николаю.

Так прошло две недели, и вот однажды на службе появилась женщина средних лет в сопровождении молодого человека. Подходя к кресту, она сказала, что её сын служил в Афганистане, и она дала обет: если он вернется живым, то отдаст все свои сбережения самой бедной церкви Тверской епархии. Сын пришел с войны невредимым, и она поехала в епархиальное управление, чтобы узнать: какой приход самый бедный. Ей указали на наш храм.

Женщина пожертвовала 500 рублей (большие деньги по тем временам), и мы были спасены от голода и нужды.

Мы продолжали читать акафист св. Николаю. Еще через несколько дней приехали две сестры-старушки из Торжка, где раньше служил о. Василий. Они услышали, что батюшка затеял ремонт и решили пожертвовать все свои сбережения.

Ну, после этого жизнь совсем наладилась. Еще некоторое время по инерции читали акафист, но потом оставили сие занятие.

После этого у нас почему-то начались с настоятелем трения, хотя раньше были мир и дружба. О. Василий решил зачем-то выбить из меня столичный богемный дух. Делал он это довольно суровыми методами, так что через несколько месяцев я вынужден был покинуть Шаблыкино.

Теперь вот думаю: может, напрасно мы перестали молиться св. Николаю?

Владыка милостивый

Митрополита Иоанна (Разумова) Псковского все называли милостивым. И было за что. Епархия в советские годы была самой, наверное, бедной в Русской Церкви. Священники жили не просто бедно, а хуже нищих. О. Никита рассказывал, что было лето, когда у него на приходе в Боровике обитало 10 человек, и все питались почти одними только грибами: на завтрак грибы жареные, на обед суп грибной, на ужин грибы с картошкой, и всё. Денег на то, чтобы купить хлеба, не было. А зимой сидели они у окна с дьяконом Виктором голодные, и отец дьякон, задумчиво глядя на метель, изрек: "Хоть бы покойника принесли..." В том смысле, что на отпевание хотя бы хлеба буханку бабушки принесут, или пряников мятных. Но отпевать в славном месте Боровик было некого, потому что все давно уже умерли.

Владыка Иоанн, конечно, знал про эту нужду, он был монах дореволюционного пострига, пережил и повидал много. Когда священники приходили к нему, то он всегда опускал свою большую руку в ящик письменного стола, извлекал оттуда купюру, не глядя, и когда благословлял, давал приходящему кому три рубля, кому пять, а кому червонец. Священники знали это и иногда специально возвращались в епархию второй раз за один день, говоря при этом: "Совсем забыл, владыко..." И в руку их снова опускались купюры от щедрот митрополичьих.

Однажды мы с о. Романом М. оказались в Пскове без гроша в кармане. Было не на что даже вернуться на приход. Все знакомые на звонки отчего-то не отвечали.

"Ничего, – оптимистично сказал о. Роман. – Пойдем к владыке, он не обидит..."

А время уже было вечернее. Пришли мы в епархию, секретарь пустил нас к митрополиту. Поговорили о том, о сём (говорить-то было на самом деле не о чем), потом засобирались уходить. Владыка долго, минут пять, сидел за столом, не вставая. Видно было, как он искал нужное в ящике. Потом откинулся, произнес растерянно: "Ничего нет, все попы разобрали".

Мы попрощались с владыкой и пошли ночевать на вокзал.

Щедрой души был владыка Иоанн!

Фото: Геннадий Михеев

Фото: Геннадий Михеев

Исаич

Нет, речь пойдет не о знаменитом Солженицыне, а о простом великолуцком нищем – Иване Исаиче. Происходил он из старообрядцев, а побирался возле нашего храма. Ходил всегда в длинном пальто нараспашку, с кривой палкой в руке, с копной никогда не мытых волос на голове и со всклоченной бородой. Глаза у него были круглые, слегка безумные. Он чем-то походил на пророков с фресок Феофана Грека. Я любил посидеть с ним на завалинке, побеседовать на разные темы. Настроен он был весьма эсхатологически, говорил, что скоро конец всему, а потому работать не надо, жениться не надо, даже в церковь ходить не надо. "А церковь-то тут при чем?" – спрашивал я его. "Потому что везде анчихрист!" – переходил на шепот Исаич, и глаза его от страха, казалось, вот-вот вывалятся из орбит.

Он был не просто побирушка, а в некотором роде философ. На вопрос: "Где ты живешь?" – он отвечал загадочно: "Нигде! И везде!.."

Прихожане говорили, что его время от времени забирали в психушку, –например, за то, что однажды он залез на постамент памятника Ленину, и оттуда обличал советскую власть.

Я всегда делился с ним тем, что оставляли в храме прихожане. Однажды, не глядя, дал ему какой-то кулек и пошел домой.

А через час постучался в дверь Исаич, весь в слезах. "Ты знаешь, что ты мне дал?" – спрашивал он, плача. Я терялся в догадках: может, денег кучу или яства какие-то особенные? Исаич не стал мне говорить, а просто протянул записку, в которой каллиграфическим почерком было написано: "Ты дал мне три луковички".

Чем запали Исаичу в сердце эти луковички, я не знаю, но с тех пор он стал почитать меня особо. Всегда помогал до дому корзинку донести, а если встречал в городе, то радостно размахивал своим кривым посохом и кричал: "Володя! Три луковички! Я помню!.."

И я почему-то всегда помню Исаича и молюсь за него.

Церковь и комсомольская стройка

Был у меня друг священник о. Владимир Р. Был он человек ревностный и горячий, за восемь лет священства поменял двадцать пять приходов и четыре епархии. Мы познакомились с ним в храме села Родового, когда о. Роман перешел в другое место. Отслужил он у нас всего одну службу, потому что отказался отпевать человека, который в церковь никогда не ходил. Староста и члены двадцатки возмутились, и на следующей службе о. Владимира уже не было. Однако мы успели подружиться, поскольку и у него, и у меня был один духовный отец в Питере – блаженной памяти о. Александр Козлов.

Я всегда ночевал у него во Пскове, а он посещал меня в местах, где я псаломничал.

Было дело – прислуживал я в Псковском кафедральном соборе. Послушание от архиерея было простое – кадило раздувать, чтобы не погасло, и подавать его вовремя. Однажды я получил серьезное предупреждение: кадило погасло на середине храма во время архиерейского каждения. Хор вдруг замолк, наступила непонятная пауза в службе, и тут раздался поставленный баритон владыки: "Господа пономари! Если еще раз погаснет во время службы кадило, то я высыплю угли на ваши головы!" Послание это было обращено исключительно ко мне.

Но я, конечно, не ограничивался кадилом, еще помогал читать и петь на клиросе, пособлял другим братьям выносить ковры на улицу на просушку, потому что из-за плохой гидроизоляции в алтаре всегда стояли лужи, а владыка мокрых ковров не терпел. И еще много разных дел было.

Приходит как-то о. Владимир и говорит: "Чего это ты так плохо выглядишь? Поехали лучше ко мне, в баньке попаримся!" Я начинаю перечислять, что мне нужно еще сегодня сделать, а он меня прерывает: "Слушай, какое послушание дал тебе владыка, когда принимал на службу в собор?" "Быть кадиловозжигателем". "Вот и разжигай свое кадило, а ковры пусть трясут те, кому положено. Запомни, брат, церковь – это не комсомольская стройка, и энтузиазм здесь неуместен".

Много лет прошло с тех пор, давно я не был во Пскове и не видел о. Владимира, а слова его не забыл...

Как я краденое скупал

В моей церковной жизни было много историй не очень приятных, но вполне поучительных.

Как-то раз в псковском соборе ко мне в колокольню, где я обитал, постучала женщина со свечного ящика. "Там пришел молодой человек, предлагает крест и Евангелие. Может, ты купишь?"

Пошел я в собор. У свечного ящика крутился юноша со странной прической. "Пятьсот рублей, – сразу выпалил он, – и не рубля меньше!" Как будто я собирался с ним торговаться.

Евангелие и крест были явно церковными, напрестольными. Исторической ценности они не имели, были произведены в Софринских мастерских. Я спросил, откуда они? "От дедушки! – от чего-то нервничал "продавец". – Если не хотите, я в другой храм отнесу"

"Неси", – равнодушно ответил я и повернулся, чтобы идти прочь.

"Сколько это стоит?" – бросился вслед за мной юноша. "Рублей сто, не больше". "Хорошо, я согласен".

Я занял на свечном ящике сто рублей, юноша схватил их и тут же исчез. Внутри меня осталось неприятное чувство, но я подавил его и пошел в колокольню за деньгами.

А когда вернулся, то застал у ящика и старосту, и казначея, и прочих начальствующих. Все были в панике.

Оказывается, за время моего отсутствия позвонили из епархии и сказали, что среди бела дня ограблен храм в Завеличье, украдены ... напрестольные крест и Евангелие. Пока священник вышел служить панихиду, кто-то пробрался в алтарь и прямо с престола стащил святыни.

На следующий день приехал владыка со всем псковским духовенством. Он сказал речь о том, что надо быть бдительными, а потом пересказал историю похищения и "обретения" святынь. "Вот епархия! – засмеялся он в конце своей речи, – в одном храме воруют, а в другом – скупают краденое!.."

И ... выписал мне премию в сто рублей. За бдительность, так сказать.

Года через два меня вызывали в славный город Томск свидетелем на суд по делу церковных воров. Оказывается, они действовали по всей России и обокрали немало церквей. Поймали их как раз в этом сибирском городе.

На суд я не поехал, потому как был в то время в монастыре.

Но осквернители храмов, я надеюсь, получили по заслугам.