Одно ли сердце?

В четвертой части романа-мемуаров "Былое и думы" А. И. Герцен разделил образованное московское общество на два лагеря: "Наши" и "Не наши". К числу первых Александр Иванович отнес западников, его друзей, к числу вторых – славянофилов, оппонентов в жестоких дискуссиях об общественном идеале.

Согласно его словам, "...сортировка по сродству давно была сделана, и наш стан стал в боевой порядок лицом к лицу со славянами", – т.е. славянофилами. Но от прежних лет, от времен единства русских образованных людей, оставалась еще тоска: имелось же у тех, чьи пути разошлись, нечто глубоко общее... "Да, мы были противниками их, – скажет Герцен, – но очень странными. У нас была одна любовь, но не одинаковая – и мы, как Янус или как двуглавый орел, смотрели в разные стороны в то время, как сердце билось одно".

В марте 2013 года отмечается два юбилея, относящихся к лицам, которые имели "одно сердце", но "смотрели в разные стороны": 200 лет со дня рождения историка Т. Н. Грановского и 210 лет – со дня рождения поэта Н. М. Языкова.

Тимофей Николаевич Грановский (1813 – 1855) среди всех "старших" западников добился наиболее высокого положения в обществе. Заняв профессорскую кафедру в Московском университете, он поразил студенчество, да и всё образованное общество курсом лекций по истории Средних веков, а затем – блистательным опытом сравнения исторических личностей, принадлежащих разным эпохам и культурам. Проведя несколько лет в Европе, ознакомившись с лекциями ученых светил, Грановский получил самое полное, самое свежее представление о достижениях европейской исторической науки, европейской философии истории. В России он действовал прежде всего как просветитель, умный и талантливый рассказчик о величественном прошлом Европы, либерал и поклонник европейской культуры, но ни в коем случае не революционер. Его идеал – "просвещенное государство", отказавшееся от деспотизма, внимательное к интересам и правам личности.

Тот же Герцен отзывался о нем следующим образом: "Грановский не был ни боец, как Белинский, ни диалектик, как Бакунин. Его сила была не в резкой полемике, не в смелом отрицании, а именно в положительно нравственном влиянии, в безусловном доверии, которое он вселял, в художественности его натуры, покойной ровности его духа, в чистоте его характера и в постоянном, глубоком протесте против существующего порядка в России... Влияние Грановского на университет и на все молодое поколение было огромно и пережило его; длинную, светлую полосу оставил он по себе. Я с особенным умилением смотрю на книги, посвященные его памяти бывшими его студентами, на горячие, восторженные строки об нем в их предисловиях, в журнальных статьях, на это юношески прекрасное желание новый труд свой примкнуть к дружеской тени, коснуться, начиная речь, до его гроба, считать от него свою умственную генеалогию".

Николай Михайлович Языков (1803 – 1846) принадлежал иному идейному лагерю. Для него не столько Европа была близка, ценна, сколько Россия и русский народ с их древней историей, прочной верой и самобытной культурой. Он желал сохранить как можно более культурной самостоятельности и как можно менее отдать страну всепроникающему западному влиянию, "онемечиванию". Он пел героическую старину.

О силе поэзии Языкова Н. В. Гоголь, близко знавший его, писал: "Имя Языков пришлось ему недаром. Владеет он языком, как араб диким конём своим, да еще как бы хвастается своею властью". А. С. Пушкин ценил дарование Языкова:

Издревле сладостный союз

Поэтов меж собой связует...

Родня друг другу по судьбе,

Они родня по вдохновенью,

Клянусь Овидиевой тенью,

Языков, близок я тебе!

В той полемике, которую вели между собой западники и славянофилы, Языков прославился стихотворением "К не нашим", будто предварившим своим названием слова Герцена о "наших" и "не наших". Оно хорошо известно, поэтому здесь имеет смысл привести лишь несколько строк из него. Обращаясь к западникам, Николай Михайлович говорит:

...Вы, люд заносчивый и дерзкой,

Вы, опрометчивый оплот

Ученья школы богомерзкой,

Вы все – не русской вы народ!

Не любо вам святое дело

И слава нашей старины;

В вас не живёт, в вас помертвело

Родное чувство. Вы полны

Не той высокой и прекрасной

Любовью, к родине, не тот

Огонь чистейший, пламень ясный

Вас поднимает; в вас живёт

Любовь не к истине и благу;

Народный глас – он Божий глас –

Не он рождает в вас отвагу,

Он чужд, он странен, дик для вас.

Вам наши лучшие преданья

Смешно, бессмысленно звучат;

Могучих прадедов деянья

Вам ничего не говорят;

Их презирает гордость ваша.

Святыня древнего Кремля,

Надежда, сила, крепость наша –

Ничто вам! Русская земля

От вас не примет просвещенья...

Какое уж тут "одно сердце"! Полно! Двое сердец бьется в груди России, притом двойной пульс нетрудно было уловить еще в те времена, когда Герцен пытался убедить себя и читателей в каком-то глубоком внутреннем единстве русского образованного класса. Одно сердце всегда жило в этом теле, другое прирастили извне. И раньше, давным-давно, они сосуществовали на ничтожном расстоянии друг от друга, но потом нежная перегородка, отделявшая одно от другого, начала матереть, утолщаться, утолщаться, утолщаться...

Две общественные линии, уходящие корнями в середину XIX века, живут без малого два столетия, меняя название, бранясь и жаля друг друга. Славянофилы, почвенники, патриоты; западники, либералы, глобалисты... Суть спора остается неизменной: что истиннее и для нашей страны полезнее – мировидение, выработанное Русью или мировидение, выработанное Европой?

Никакое примирение, никакое единство давно уже не возможно. Русский общественный ум невозвратно расколот, и тяжко ему, но нет средства избавить его от этого двоения. Разве только... погасить одно из сердец. Горьки плоды сей старинной расщепленности, и путь к согласию давно заколодел. Но, во всяком случае, одно еще нам позволено: пусть не имея почтения к чужому идеалу, мы все же способны испытать уважительное отношение к иной личности, а значит, хотя бы выслушать ее со вниманием. Кто-то поступает подобным образом из христианского миролюбия, кто-то – из соображений порядочности, а кто-то просто хорошо воспитан. И ныне следует бережно хранить это благо – способность ценить чужой ум, чужой дар, чужую душевную красоту.

Вот перед нами два умных, талантливых, утонченно-культурных русских человека. Оба поднялись высоко, оба оставили по себе добрую память. Оба прославили себя и тем сделали добавление к общей славе своего народа...

Так отдадим же глубокий поклон им обоим.