Симеон Новый Богослов: христианин-максималист

25 марта память преподобного Симеона Нового Богослова. Прозвище Новый Богослов имело вначале иронический смысл – недоброжелатели посмеивались над видениями и озарениями Симеона. Богословом называли апостола Иоанна, сподобившегося особого Божественного Откровения, а тут объявился-де новый Иоанн. Но ученики преподобного нашли имя уместным и называли учителя Новым Богословом уже всерьез.

прп. Симеон Новый Богослов

Он родился в 949 году – десятилетием раньше равноапостольного князя Владимира. Выходец из знатной семьи, Симеон должен был получить в столице высшее образование и занять приличную должность при дворе, но вместо этого духовный поиск привел его в знаменитый Студийский монастырь, монашеский центр Константинополя, к старцу Симеону Благоговейному. Вероятно, в честь него преподобный и был назван при постриге Симеоном, в миру его звали предположительно Георгием. В монастыре отношение к старцу было неоднозначным, молодой же послушник прилепился к нему всей душой, и, когда через несколько лет игумен потребовал от него оставить наставника и перейти под руководство к кому-нибудь еще, Симеон отказался и предпочел уйти из обители. Он перешел в небольшой монастырь неподалеку, продолжая пользоваться наставлениями своего духовного отца. И далее, уже став игуменом монастыря, Симеон не переставал глубоко чтить почившего к тому времени учителя, приведшего его ко Христу. "Он был ангелом, не человеком. Однако он человек, им мир поругаем бывает и змий попирается, и бесы трепещут его присутствия", – писал он про Симеона Благоговейного. Никакие обстоятельства, вплоть до личного указания патриарха, не могли убедить его праздновать память старца в монастыре менее торжественно.

Двадцать пять лет Симеон был игуменом в монастыре св. Маманта. Последние годы, поручив управление обителью своему ученику, он провел "на покое", в молитвах, созерцаниях; сочиняя гимны – богословские миниатюры в поэтической форме.

Слово "богослов", по-гречески "теолог", в то время обозначало не ученого-схоласта и не выпускника теологического факультета, а молитвенника и подвижника, человека, который говорил с Богом, а Бог говорил с ним. В этом смысле прозвище попадало в точку. Преподобный Симеон действительно встретился с Христом. Бог явился ему столь явно и определенно, что подвижник не мог об этом молчать. Как мог он молчать, зная на опыте, что каждый может уже в этой жизни видеть Бога, осознанно причащаться даров Святого Духа. Окружающие понимали христианство "спокойно": ведь время апостолов прошло, нам достаточно соблюдать только внешнее благочестие и простые нравственные правила. Но святой писал, проповедовал, звал, упрашивал, даже обещал за Бога: "Если ты будешь исполнять это с настойчивостью, – говорил преподобный в заключении духовных наставлений послушнику, – не замедлит Господь сотворить милость с тобой, я поручитель за Сострадательного, я, если даже дерзко это сказать, выставляю себя ответчиком за Человеколюбивого! Умру я, если Он презрит тебя. Вместо тебя я буду предан вечному огню, если Он оставит тебя. Только не в раздвоении сердца, не в двоедушии делай это". Симеон знал, а не догадывался, видел, а не шел на ощупь – отсюда смелость его слов, доходившая до дерзости.

Он сам рассказывал о видениях Божественного света, которых сподобился, что очень необычно для христианского подвижника – такие опыты, за редкими исключениями, оставались в тайне. Преподобный Симеон объяснял это так: "Как некий братолюбивый нищий, попросивший милостыню у христолюбивого и милостивого человека и получивший от него несколько монет, бежит от него в радости к своим товарищам по бедности и извещает их об этом, говоря им в тайне: "Бегите с усердием и вы, чтобы получить", и при этом показывает им пальцем и указывает им человека, давшего ему монету. А если они не верят ему, показывает им ее на ладони, чтобы они поверили и проявили бы усердие, и настигли бы быстро того милостивого человека. Так и я, смиренный, бедный и обнаженный от всякого добра... испытавший на деле человеколюбие и сострадание Божие и получивший благодать, недостойный всякой благодати, не выношу один скрывать ее в недрах души, но говорю всем вам, братьям и отцам моим, о дарах Божиих и делаю явным вам, насколько это в моих силах, каков есть тот талант, который был дан мне, и посредством моих слов обнажаю его, как на ладони. И говорю это не в закоулке и тайне, но кричу громким голосом: "Бегите, братья, бегите". И не только кричу, но и указываю на подающего Владыку, выставляя вперед вместо пальца мое слово... Поэтому и я не терплю, чтобы не говорить о тех чудесах Божиих, какие я видел и какие я узнал на деле и на опыте, но всем прочим людям свидетельствую о них, как перед Богом".

Среди молитв "К причастию" на славянском в наших молитвословах одна стоит особняком: в разных изданиях она оказывается шестой или седьмой, молитва Симеона Нового Богослова. Самая длинная, безо всякой видимой структуры, сложно выраженная, с неожиданным порядком слов... (Меня удивляла ее "нескладность": до тех пор, пока я не услышал ее по-гречески – изящный, легкий текст, который так и просится для заучивания наизусть!) Вот небольшой отрывок в русском изложении:

Я согрешил более блудницы, которая, узнав, куда Ты зашел,

Купив миро, смело пришла помазать

Ноги Твои, Христа моего, Владыки и Бога моего.

Как ту не отверг Ты, приступившую от сердца,

Так и мною не возгнушайся, Слове, но подай мне Твои ноги

И держать, и целовать, и струею слез,

Как бы драгоценным миром, их дерзновенно помазать

Омой меня слезами моими, очисти меня ими, Слове,

Остави и грехи мои и подай мне прощение.

Пер. иеромонаха Порфирия (Успенского).

Нелегко следовать за преподобным Симеоном в таком беспощадном "покаянном реализме". Но в этом смысл его пути. Именно так встретился с Богом он сам. Не все понимали Симеона. И при жизни, и вплоть до нашего времени, на него возводили и продолжают возводить самые разные обвинения: неподчинение церковной власти, богословское невежество, излишняя утонченность духовных созерцаний, несвоевременная ревность по Евангелию или модернизм... Но никто не усмотрел у него неправославия или неправомыслия. Он неизменно оставался прежде всего христианином-максималистом, все свое существо подчинившим одной цели – Христу.