Невещественный князь. В Музеях Кремля открылась выставка "Великий князь и государь всея Руси Иван III

Выставка посвящена годам правления Ивана III Васильевича (1462-1505), Иоанна Великого, как подчас его именовали в старой русской историографии, – объединителя Руси, строителя Московского Кремля и первого державного носителя идеи Третьего Рима. Рассказывает Сергей Ходнев.

"Тая же весна тяжка бысть хрестьяном: бысть дни снежны, бурны, студены, бестравны", – записывает безвестный летописец под 1462 годом и грозно прибавляет, что так было аж до Троицына дня. Отзвуки бурь, что природных, что политических, на выставке едва ли слышны: она компактна, по-музейному созерцательна, тон на ней задают, пожалуй, светлые и торжественные образы с икон Дионисия и мастеров его круга. Иконописные шедевры из многочисленных отечественных музеев привлечены, впрочем, не только ради своих абсолютных достоинств, но и с иллюстративными целями: образы святителей московских должны подчеркивать, как при великокняжеской поддержке укреплялся культ новых общегосударственных святых, а вклады великого князя в дальние, но почитаемые монастыри – – новый масштаб патронажа, сообразный масштабу стремительно растущего государства.

Такая в общем-то непрямая иллюстративность для выставки очень характерна. Вдобавок она довольно часто строится на предположениях. Вот, скажем, одно из центральных событий правления Ивана III – его брак с Софьей Палеолог. Племянница последних византийских императоров, от которой дальнейшие поколения московских Рюриковичей унаследовали греческую кровь (а заодно и итальянскую: отец Софьи, деспот Фома, был женат на дочери генуэзского аристократа), после падения Константинополя воспитывалась в Риме при папском дворе. Собственно, проект ее брака с "великим герцогом Московии" наибольший энтузиазм вызвал даже не у ее родни, а у римской курии, потому что Ивана III рассчитывали вовлечь в общеевропейский крестовый поход против турок. Но на Москве, естественно, в Софье хотели видеть не питомицу папы, а православную царевну, и папского легата, ехавшего в преднесении "крыжа" (четырехконечного процессионного креста), заставили убрать "латынский" крест с глаз долой. Все, чем выставка поминает эту череду событий, – несколько скромных мощевиков, предположительно связанных с именем Софьи Палеолог, и так называемый Корсунский крест – хранившийся в Успенском соборе выносной крест из горного хрусталя явно западноевропейской работы, который теоретически может быть тем самым легатским "крыжем", но может и не быть.

Страшно сказать, но, несмотря на судьбоносность правления Ивана III, мы даже не знаем, как он выглядел. Если верить иностранцам, был долговяз и сутулился, но то иностранцы. На выставке есть два изображения, которые – – опять-таки возможно – – являются условными портретами великого князя: среди многочисленных персонажей на шитой пелене с изображением церковной процессии и еще на иконе Богоматери Боголюбской, написанной, правда, уже после смерти Ивана III. Предметов же строго и безусловно документального свойства не так много. Редкостный "угорский" (то есть сделанный по венгерскому образцу) золотой с чеканной надписью "князь великий Иван Васильевич", грамота, где на восковой великокняжеской печати впервые появляется двуглавый орел, общерусский Судебник 1497 года (вопреки ожиданиям оказывающийся тоненькой тетрадкой), список приданого дочери великого князя Елены Ивановны, выданной замуж в Литву и, наконец, завещание Ивана III. Да еще белокаменная доска, установленная когда-то зодчим Пьетро Антонио Солари на Спасской башне, где, несмотря на варварские старания советских времен, все еще читается горделивая латинская надпись с полным титулом великого князя – теперь уже не только Владимирского и Московского, но и Новгородского, Псковского, Тверского, Вятского и прочая.

За каждым словом в этом титуле – военные кампании, заговоры, придворные интриги, кровь, а иногда и яд; даже в лапидарном летописном изложении история правления Ивана III страшно увлекательна – какие там "Тюдоры" и "Борджиа". Смена патриархального удельного строя единодержавием московского правителя происходила, мягко говоря, отнюдь не в духе кротости и братолюбия. Один маленький пример: незадолго до смерти государь сначала объявил своим наследником внука от первой жены, Дмитрия Ивановича, и даже короновал его своим соправителем (книгу с чином этого венчания тоже показывают на выставке). Но потом, видимо, взяла верх партия Софьи Палеолог, и наследником стал будущий Василий III, а Дмитрия добрый дедушка отправил гнить в темнице, где тот и умер. Ни жесткость великокняжеской realpolitik, ни водоворот темных событий вокруг так называемой "ереси жидовствующих", ни конфликт иосифлян и нестяжателей – ничто из этого на выставке не присутствует вовсе, зрителю взамен предлагаются абстрактные идеологемы и крайне смутный, благостно-елейный образ Ивана III.

Впрочем, не то чтобы тут была какая-то сознательная лакировка: для обстоятельной и полновесной в чисто историческом, а не только художественном смысле выставки нужны были бы и совсем другое пространство, и совсем другой объем материала – куда больший, чем уцелевший корпус свидетельств эпохи Ивана III. А пока что главным мемориалом первому государю всея Руси остаются кремлевские стены и ансамбль Соборной площади.