Глубинка промеряет глубину

Мне хочется рассказать немножко о жизни современного русского сельского священника. И не потому даже, что о нем мало знают – ну, скажем, обитатели столиц. А потому, что мы всем нашим сегодняшним обществом очень мало замечаем его, живущего вопреки многим происходящим в обществе процессам – как бы вверх по течению. Но прежде – о месте, в котором он служит.

Одна из недавних моих "глубинных" командировок. Мы с немолодой женщиной, местной уроженкой, стоим посреди странного пространства – среди высокой травы и кустарника вразброс полуразрушенные дома. Моя собеседница разгребает сухой августовский бурьян: "Смотрите". Что это? Цветная шахматная плитка, которой крыли когда-то полы в казенных учреждениях. "Это остатки пола в коридоре. Здесь наша школа стояла. Мы учились в две смены, в одну не умещались".

Чаще, впрочем, мы ездим в села, которые еще дышат. Но на вопрос: "Где у вас народ работает, чем живет?" нам отвечают уныло: "Мужики все в Саратов ездят, а кто и в Москву. Здесь делать нечего". И какая уж тут любовь к родной земле, какая верность корням, какая поэзия труда!

Село наше сегодня не просто умирает, нет: его хоронят заживо, и прямо на могиле – не засыпанной все-таки еще до конца – продают импортную морковь. Ценник я такой недавно увидела в продуктовом магазине – "Морковь импортная". А то, что у нас и гречка импортная, и картошка, и молочные продукты в большинстве – услышала потом от более осведомленных коллег.

Я далека от того, чтобы идеализировать советское колхозно-совхозное прошлое – с новыми домами культуры и победителями соцсоревнования. Именно потому, что я оттуда родом, мне известно: это была потемкинская деревня. Она рухнула. Ну а дальше-то что?..

Вот в это самое – в то, что дальше – и отправляют наших мальчиков, закончивших семинарию. Не на два, не на три года, как когда-то нас – по распределению после наших вузов, а – бессрочно: езжай и служи.

Впрочем, какие они мальчики. Они – по определению – женатые мужчины, отцы семейств, хотя и молодых. Их жены в большинстве случаев потомственные горожанки, это во-первых, а во-вторых, они все сплошь с высшим образованием. И с привычкой жить в большом кругу друзей, в постоянном общении. И вот, оказывается батюшка с молодой матушкой и с одним-двумя (все впереди!) маленькими детьми в какой-нибудь степной Куриловке или Дьяковке, а здесь и жить-то, оказывается, негде. Если и выделит местная администрация домик, то такой, что в ремонт надо вложить целое состояние...

А с образованием детей как быть? В городе любой нормальный родитель наматывает километры, ища для своего семилетнего потомка именно ту школу, которая ему нужна, лучшую то есть; а здесь, в селе, никакого выбора...

И вообще, на что жить? Какой доход с храма, расположенного в бывшем сельском магазинчике при изначальной численности прихода в восемь человек, из них семь – пенсионеры?

Наши мальчики-семинаристы идут на эту жизнь сознательно и добровольно. Учась в семинарии, они уже знают, что их ждет, и не питают иллюзий. Их ровесники категорически отказываются жить в Саратове – соглашаются только на Москву; другие и на Москву не согласны – поскорей бы "свалить" на Запад; а этим почему-то дороги бывшие передовые животноводы, не нужные уже ни продавцам импортной моркови, ни их покровителям.

Я только что из очередной глубинной командировки, из Базарного Карабулака. Там служит 27-летний иерей Николай Протасов. Это уже второй его приход:

– Я два года прослужил в Марксовском районе, в Подлесном – пока владыка Лонгин (митрополит Саратовский и Вольский – М.Б.) не перевел меня сюда. Но подлесновский приход мне очень дорог и близок по сей день. Мы не расстались, мы по-прежнему общаемся: многие прихожане из Подлесного приезжали уже к нам сюда, в Карабулак, и я тоже по мере возможности навещаю Подлесное. Любовь к первому в жизни приходу, к первой общине – она не может просто пройти, это очень глубокое теплое чувство.

Не всякому говорящему мы верим. Но в данном случае нет никакого повода искать подвох. Наша глубинка – она очень хорошо проверяет на искренность, поверьте. Это в городе можно говорить правильные вещи, а жить совсем иначе. А в селе ты как на ладони.

Здесь, в Карабулаке, слишком молодого (двадцать пять ему тогда было!) батюшку встретили с ласково-сочувственным недоверием: что ж ты делать-то здесь будешь, такой молоденький? Но сейчас в отношении к нему – и прихожан, и всех прочих, включая районное начальство – нет никакой снисходительности, и обращение "отец" воспринимается как вполне органичное. Особенно зауважали батюшку после того, как он нашел деньги и выкрасил, наконец, огромное здание старинного, частично восстановленного храма, а затем провел в него газовое отопление. Что такое найти деньги в райцентре, где нет никаких богатых ктиторов и жертвователей, где очень мало что производится – это отдельный и самый больной вопрос. Однако вот – находят, и не только отец Николай.

У него, кстати, есть еще младший брат, отец Сергий Протасов, тому двадцать пять, и он тоже настоятель и благочинный. Только уже в другой епархии, в Балашовской, в городке Аркадаке. В этом Аркадаке недавно закрылось последнее крупное предприятие – спиртзавод. Безработица, бездорожье, заброшенные села, усталые, безразличные ко всему люди: "Приезжаешь в село, и видишь, что никому ничего не надо". Огромный храм 1822 года постройки – требует ремонта, внутренней отделки, денег нет. Есть от чего впасть в уныние, но я смотрю и вижу, что отец Сергий и супруга его Татьяна (а о супругах, о молодых матушках нужно отдельно говорить, наверное) не унывают, они спокойны и не боятся будущего; они на своем месте, там, где нужны. Кстати, к Пасхе они тоже ждут гостей – детей из детского дома в Красноармейске, где отец Сергий начинал свое недолгое еще служение. Дети замечательные, рассказывает он, и воспитатели замечательные, не могли мы с ними вот так просто навсегда расстаться. Второй раз уже они приезжают из Красноармейска к нам в Аркадак, и не с пустыми руками – с пасхальным спектаклем...

* * *

Глубинка проверяет, промеряет веру в человеке – на глубину. У человека поверхностного там очень быстро опустятся руки, и одна только мысль останется: как бы побыстрее вырваться в город.

Озинки – это поселок на границе России и Казахстана, в трехстах километрах от Саратова. Священник Стахий (Станислав) Жулин служит там уже семь лет. Он настоятель и благочинный. Ему тридцать два года. У них с супругой четверо детей – нормальный средний для нашего духовенства показатель. Вот что рассказал отец Стахий об очень трудном периоде своего служения и о том, как он из этой ситуации выбирался:

– Я был рукоположен в 22 года – покойным архиепископом Саратовским и Вольским Александром, и начинал свое служение в Саратове, в храме преподобного Серафима Саровского, в Свято-Троицком соборе. Но только в Озинках по-настоящему понял, что такое священническое служение. В мае 2005 года указом владыки Лонгина я, моя супруга Людмила, двое моих детей были направлены в Озинки для устроения приходской жизни и строительства нового храма. В то время мы ожидали появления третьего ребёнка.

Администрация поселка выделила нам помещение бывшего магазина. Картина была ужасная, стены были черными от грибка. Руки опускались: что делать, с чего начинать?.. Конечно, с молитвы. Было очень тяжело, но Господь не оставлял нас. Постепенно начали приходить сельчане, предлагали свою помощь. И вот произошло чудо: помещение удалось привести в порядок, и через пять месяцев на месте бывшего магазина уже стоял небольшой уютный храм во имя святых Царственных Страстотерпцев.

Храм-то стоял, но настоятель не ведал, сколько трудностей у него впереди.

– На первом молебне, когда храм еще не был освящен, прихожан присутствовало – человек сорок, – продолжает отец Стахий, – Но впоследствии это число стало катастрофически сокращаться и дошло до пяти-пятнадцати человек. Вот тогда я и понял, что храм не в бревнах, а в ребрах. Иными словами – что решать проблему нужно, начиная с себя. Что-то во мне самом не так, если люди пришли и ушли. Они ведь приходили – не просто пение послушать. Они зачем-то другим приходили. Я вспомнил слова "Врачу, исцелися сам". И начал понимать, что я – как пустышка внутри. Да, я учился, книжки читал. Но этого, оказывается, мало. Не хватает самого главного. Господь должен водить человека, священника – Своею благодатью. А препятствие тому – гордость человеческая. Моя гордость. Я стал тогда унывать. Пришла усталость. Но ведь усталость тоже от уныния. От непонимания самого себя. Иногда бывает так, что тело, душа и дух в человеке – как лебедь, рак и щука. Телу хочется комфорта, душе хочется в город...

– Очень хотелось в город?

– А как вы думаете? И только дух где-то там, в глубине немножко поднимался, смотрел в небо. В это время очень важна поддержка близких людей. Матушке тоже было очень тяжело. Она родилась и выросла в городе, а пришлось налаживать быт в сельском доме с "удобствами" во дворе. Но она не унывала и говорила, что всё будет хорошо.

Однажды я приехал в Саратов и пришел в Свято-Троицкий собор, в котором служил одно время. Пришел на исповедь к настоятелю этого храма, игумену Пахомию (Брускову; теперь он епископ Покровский и Николаевский – М.Б.). И отец Пахомий подарил мне книгу монаха Иосифа Ватопедского "Блаженный послушник" – о Ефреме Катунакском. И вот тогда я по-настоящему понял то, что раньше было для меня только текстом: послушание превыше поста и молитвы. Послушание Церкви, послушание архиерею, потому что через него в наших судьбах действует Бог; послушание близким. И когда я это понял, я стал по-другому молиться, по-другому жить.

Сейчас в Озинках – большой и крепкий приход, на воскресном богослужении – до 120 человек; приспособленного помещения уже не хватает, строится храм во имя Феодоровской иконы Божией Матери; настоятель – он же благочинный Архангельского округа Покровской епархии – уверен, что в Озинках будут действовать оба православных храма. За год отец Стахий проводит до полусотни просветительских, миссионерских мероприятий районного масштаба. В феврале, например, были Сретенские чтения – "Православная культура и молодежь"; отец Стахий выступал там с докладом "Истина – краткая этимология слова", потом еще было много выступающих... Триста километров степной дороги от Саратова, но чувства затерянности, оторванности от мира и уж тем более усталости от однообразия жизни у этого молодого батюшки нет: "Какое однообразие – столько дел!.."

– Периодически приходится читать о выгорании священников, это больная и обсуждаемая тема. Что нужно, чтобы не выгореть?

– Это вопрос доверия к Богу... Когда я еще в Саратове служил, я часто был на могилке у епископа Вениамина Милова (возглавлял Саратовскую епархию в 1955 году после многих арестов и ссылок; похоронен на Воскресенском кладбище, неофициально почитается многими саратовцами как святой – М.Б.). И молился, чтобы мне стать настоящим священником. А потом, читая его "Пастырское богословие", выписал: "Вдумчивое отношение к цели своей жизни и полная убежденность в исполнимости пастырского служения ведут к истинной пастырской деятельности". Вдумчивое отношение к цели – это ведь означает, что ты все время внутренне держишься истины. Иоанн Кронштадский писал – я на память знаю, потому что книгу "Моя жизнь во Христе" очень много, очень долго читал – "Истина есть основа для многоразличия всего, что сотворено. Пусть жизнь твоя нанизывается на истину как на некий стержень". Когда стержня нет, что происходит с человеком, со священником? Он строит-строит, делает-делает что-то большое, важное, а потом вдруг впадает – на медицинском языке, – в депрессию, а на самом деле в уныние и отчаяние. Ему плохо, и он начинает от этого физически болеть, и мучить всех вокруг себя. Ему бы вспомнить то, что Василий Великий сказал: не великие дела угодны Богу, а великая любовь, с которой они должны делаться. Если человек делает дело из самоугодия, из человекоугодия, он сломается, или выгорит. Я не только о других, я сталкивался с этим в самом себе. Бывает раздражение, усталость после какого-то дела, после мероприятия...А почему? Потому что я делал это для своей гордыни. Я был побуждаем к внешнему доброделанию не смирением, а чем-то чуждым Богу.. А если не поленишься, углубишься в себя, исправишь в себе эти внутренние причины, то достигнешь уже определенного ведения, получишь определенный опыт, преодолеешь страсть, и почувствуешь благодать Божию.

Можно сказать и иначе, наверное. Наш сельский священник, если он, при всех его человеческих слабостях и недостатках, все же священник, а не случайный в этом деле человек – он просто роскоши себе такой позволить не может – выгорать. От многих наших сельских священников мне приходилось слышать, что в более комфортных условиях, на большом и устоявшемся городском приходе можно маскироваться, скрывать внутреннюю опустошенность за привычной внешней деятельностью. В постоянном многолюдье и сутолоке редкий прихожанин заглянет батюшке в глаза. А в степном селе, в глухом лесном райцентре каждый, преодолевший уныние и пришедший в храм – только в эти глаза и смотрит.