Болтун – находка для врага

Автор этих строк с печальной регулярностью исповедует один грех – коварный, легко усыпляющий бдительность, притворяющийся грехом мелким или даже чем­то невинным, а именно – грех лишнего, пустого говорения, иначе празднословия, а проще – болтливости. Вряд ли автор оригинален. И на принадлежности автора к женскому полу тоже не стоит здесь застревать: мужчины празднословят (суесловят, болтают, треплются) ничуть не меньше, чем женщины; иной представитель сильного пола в этом смысле просто невыносим. Пол причиной греха не бывает, причина у всех грехов одна.

Справиться с грехом празднословия мне пока не удалось, хотя я использовала разные приемы. Однажды, например, написала на каждой странице ежедневника на полгода вперед: "Не болтай!". Или как вариант: "Прежде, чем рассказывать этот случай, подумай, нужен ли он хоть кому-нибудь". Но через несколько дней почему-то перестала эти записи в ежедневнике замечать.

Спохватываюсь каждый раз с опозданием: ну чего болтала-то целых полчаса при массе дел? Что такое важное вы с другой такою же грешницей сообщили друг другу за эти полчаса? Зачем ей знать, что твоя кошка предпочитает рыбу колбасе? Зачем ты это ей говорила, спрашиваю я себя... и понимаю, что нужно найти честный ответ на вопрос "Зачем?". Ответ есть в книге священника Александра Ельчанинова: он пишет, что сущность болтливости, с одной стороны, в отсутствии смирения, с другой – "в самоуслаждении примитивным процессом самообнаружения, в приятности изливаться журчащим ручейком". Вот оно что – потребность звучать, сообщать о себе, показывать себя. Конечно, от гордости – неосознаваемой и явственно глупой. Гордость всегда глупа, но не всегда явственно. Например, гордиться своим творческим успехом – это кажется вполне умным. А вот гордиться тем, что о кошке своей сейчас рассказываешь...

Но почему я, при всей моей немощи, все же воспринимаю свою болтливость как грех, почему все же в этом раскаиваюсь? Можно ответить: прочитала. В Евангелии прочитала: за всякое праздное слово, какое скажут люди, дадут они ответ в день суда (Мф. 12, 36). В молитве преподобного Ефрема Сирина Великим постом услышала о духе празднословия. В притчах Соломоновых нашла, что при многословии не миновать греха, а сдерживающий уста свои – разумен (Притч. 10, 19). А еще, помнится, кто-то из лаврских старцев говорил, что в раю много раскаявшихся грешников, а вот говорливого нет ни одного... Но все эти слова остались бы для меня только словами и забылись бы, если бы не отвечали моему личному ощущению: тому чувству стыда, чувству собственного непотребства, которое всегда возникает после ненужных разговоров, они же треп.

На что в данном случае реагирует душа? Я нередко нахожу ответы на свои вопросы в книгах Николая Евграфовича Пестова. И здесь нашла: "Почему же так строго говорит Господь об ответственности за праздное слово? Нам оно кажется таким пустяком! Но дело здесь в том, что для христианина нет серединного, безразличного состояния. Одно из двух – или он в Духе Святом, и творит дела, и говорит по воле Божией, или наоборот, он в рабстве у своего врага и послушно выполняет его волю в делах и словах". Бездельно болтая, мы не помним о Боге, Его для нас в это время нет, но мы сами в это время очень даже есть – для врага... Когда это не теоретически узнаёшь, нет, не вычитываешь, а вот именно как следует прочувствуешь, тогда становится понятно, почему святые отцы считали, что многоглаголание оскверняет человека и что говорить нужно – "немного, и только нужное, угодное Богу" (преподобный Антоний Великий). А что значит – прочувствовать как следует? Это значит – не успокаивать себя, не пытаться избавиться от возникшего комплекса, нет, а, напротив, прощупать больное место с беспощадностью врача...

Но ведь я пытаюсь это делать. Исповедуюсь в этой болтовне каждый раз. Отчего же вновь забываюсь и спохватываюсь поздно? Выхожу поздним вечером от старой подруги – и опять это чувство внутренней разоренности, растерзанности от долгого и на 80 процентов ненужного разговора. Оправдываюсь: она так просила к ней зайти, ей нужно было именно пообщаться, не молча же сидеть два часа...

Вот еще в чем, оказывается, коварство этого греха: он оправдывается потребностью в общении. Она у всех у нас есть, она огромна и, что интересно, неоднородна: являет собой нечто сложносоставное, иначе говоря, целый комплекс потребностей. Есть потребность в общении как в реализации любви к ближнему; есть потребность в интеллектуальном, духовном общении, есть, наконец, необходимость в общении церковном. Но есть здесь и то, что просто заполняет наши пустоты, маскирует наши немощи, ложно утешает нас в нашей беспомощности, заглушает (но не лечит!) наше внутреннее одиночество.

Не так давно у меня дома случилась банальная коммунальная авария. После затяжного сражения с соседями и аварийкой, после ликвидации наиболее тяжких последствий, едучи, наконец, на работу, я вдруг услышала у себя внутри тихий увещевающий голос: "Не рассказывай никому об этом, не надо, зачем? Никому ведь это не интересно и не полезно". Хорошо помню свой ответ этому голосу: "Ну уж нет!.. Столько перенести, да еще и не сказать никому!.." Рассказывала, пока не кончились незнающие. А ведь знаю, что другой бы стала, подросла бы духовно в тот день, если бы нашла в себе силы помолчать о лопнувшей трубе.

Избежать пустого многословия при дружеском общении теоретически просто: нужно думать о собеседнике больше, чем о себе. Хотеть услышать его – больше, чем быть услышанной им. Потерпеть его многословие (его рассказы о лопнувших трубах и капризных кошках) как немощь, помня, что собственная говорливость нам не досаждает. И попытаться услышать нечто иное, заглушаемое этими рассказами. Может быть, даже вытащить потихоньку друга из этих капустных листьев на свет. "Возбуждение в себе серьезного духовного интереса к собеседнику"   – вот в чем видит противодействие болтливости процитированный уже выше отец Александр Ельчанинов.

Михаил Пришвин писал, что говорим мы всегда для себя, а молчим от внимания к другому: "Просить молчания – значит просить внимания к человеку. Разговор выявляет первенство, а внимание рождает друзей. Вот почему разговор – серебро, а молчание золото".

Когда мы болтаем, нас очень внимательно слушает бес. Читая авву Дорофея, я обратила внимание на то, в каком значении он использует слово "ложь". Для нас ложь – это сознательный обман, применяемый с определенной, нередко даже с благой (как нам, по крайней мере, кажется) целью. Для аввы Дорофея ложь – это, прежде всего, внутренняя безответственность; безответственность на уровне мысли, переходящая потом на уровень слова; это слепое доверие собственному мнению, возникающему спонтанно, и отсутствие критики к нему. Сколько раз я спохватывалась: да что ж я сказала­то, да зачем, да ведь я даже не знаю, правда это или нет... А сколько раз не спохватывалась – страшно подумать. Отсутствие критики по отношению к собственным мыслям, привычка к безответственной болтовне порождает слухи, сплетни, клевету, которая может обернуться трагедией.

Еще одна цитата – из книги схиигумена Саввы (Остапенко): "Трудно спасти душу тому, кто не хранит молчание, кто во всякое время занимается пустыми разговорами о земном и суетном, особенно осуждает других. Недаром говорят: кто многоречив, тот и многогрешен. Какая глубокая истина в этих словах! Попробуй обычный разговор свой проанализировать, разобрать по косточкам, и ты убедишься, что чуть ли не каждое слово – грех: то жалоба, то упрек, то ропот, то спор, а то и вовсе брань или осуждение и клевета... Мудрый христианин всегда молчит, потому что знает: язык хоть и мал и мягок, но больно ранит сердце, а главное – губит душу".

Когда-то давным-давно я смотрела научно-популярный фильм о вреде курения. Титры шли в конце и были поданы так: "В процессе работы над этим фильмом бросили курить: режиссер такой-то, оператор такой-то...". Мне бы очень хотелось сейчас преподнести свою подпись аналогичным образом: в процессе подготовки этой публикации навсегда бросила болтать. Да вот не получается. Не бросила. Еще и от текста отрывалась – с этой именно целью: произнести нечто... как сама через минуту понимала – совершенно лишнее.

Потом я буду сокрушаться о том, что не могу сосредоточиться во время богослужения, во время домашней молитвы; что не справляюсь с обидой, досадой, раздражением; что на необходимую работу не нахожу в себе сил... А сколько сил уходит на пустословие! И сил нервной системы, и духовных, конечно. Как рассредоточивают, как дезориентируют человека эти разговоры: подчас кажется, что и не найдешь себя, и частей своих не нащупаешь, чтобы собрать.

Да что же делать-то, в конце концов?!

Ничего нового. Еще раз сказать об этом на исповеди. Еще раз попросить Бога и кого-то из святых о помощи. Еще раз постараться проследить за собой. На дворе Великий пост. Самое время. И в храме поют:Положи, Господи, хранение устом моим и дверь ограждения о устнах моих. Не уклони сердце мое в словеса лукавствия (Пс. 140, 3).