Кровь на кончике пера

В марте 93-го литераторы-демократы-либералы писали письма в поддержку ОСУ – "Особого порядка управления", объявленного Ельциным. А в начале августа 36 литераторов опубликовали в "Литературных новостях" обращение к согражданам, в котором призывали "провести досрочные, не позднее осени текущего года, выборы высшего органа законодательной власти". И 15 сентября президент пригласил авторов письма на дачу на улице Академика Варги (ту самую, где в августе 91-го собирались гэкачеписты).

Те дачные посиделки напоминают главу "У наших" из романа "Бесы". "Нужен прорыв! – восклицала Мариэтта Чудакова. – "...Сила не противоречит демократии – ей противоречит только насилие... И не нужно панически бояться социального взрыва, которым пугают журналисты со страниц полярно противоположных изданий..." Андрей Нуйкин, будто он кадровый офицер, "напомнил, что в офицерском уставе за промедление в бою полагаются большие наказания". Им вторил Лев Разгон: "Нельзя сделать яичницу, не разбив яиц. Мы все время сидим в глубоко эшелонированной обороне". Прямо как Петруша Верховенский, вопрошавший: "Что вам веселее: черепаший ли ход в болоте или на всех парах через болото?"

И президент помчал "на всех парах через болото". 21 сентября он издал Указ №1400 о роспуске Съезда народных депутатов и Верховного Совета. Конституционный суд во главе с Валерием Зорькиным признал этот указ неконституционным и являющимся основанием для отрешения президента от должности. Литераторам-демократам это, конечно, не понравилось.

Апелляция к закону, естественное стремление к норме – вещь для демократов-либералов совершенно непереносимая. Поскольку сильно сужает пространство для маневрирования – прагматического ли, революционистски-бескорыстного ли, с дальним ли прицелом, с ближним ли интересом. "Разговоры о легитимности-нелегитимности пусты", "Да, переворот. Да, неконституционно. Ну и что?", – закричали писатели-демократы на разные голоса. Законам они предпочитали (как когда-то большевики) историческую целесообразность, которую всякий волен понимать, а главное – использовать по-своему.

А 5 октября в "Известиях" появилось печально знаменитое Письмо 42-х. Удивительное и по времени появления, и по содержанию, и по лексике. Заголовок гласил: "Писатели требуют от правительства решительных действий". И далее, по тексту: "Хватит говорить... Пора научиться действовать. Эти тупые негодяи уважают только силу". Между тем Белый дом уже расстреляли ...

Депутатов Верховного Совета подписанты называли не иначе как фашисты и красно-коричневые и напрямую связывали с гэкачепистами, игнорируя тот факт, что тогда, в августе 91-го, Руцкой иХасбулатов были с Ельциным по одну сторону баррикад. И еще момент: призывая – недемократично и нелиберально – закрыть ряд СМИ ("День", "Правду", "Советскую Россию", "Литературную Россию" и др.), демократы-либералы также призывали "признать нелегитимными не только съезд народных депутатов, Верховный Совет, но и все образованные ими органы (в том числе и Конституционный суд)".

Да, они вдруг вспомнили о легитимности, на которую только что плевали. Понимали легитимность они, конечно, по-своему – что сейчас им (президенту) выгодно, то и легитимно. Их совсем не смущало, что в случае выполнения этих требований нелегитимным окажется и сам президент – ведь закон о введении поста президента принял Съезд народных депутатов и Съезд же выдвинул кандидатом в президенты председателя Верховного Совета Ельцина.

Кто именно сочинял Письмо 42-х – неизвестно. Но в любом случае оно являет собой яркий образец вульгарной пропаганды – с множеством подтасовок и натяжек, с пошлым и одновременно грубым словарём. О чем думал академик Лихачев, ставя свою подпись под этим? О чем думала прекрасная Белла Ахмадулина? О чем думал Виктор Астафьев, чья подпись, вопреки порядку алфавита, стаяла последней?

Были, наверное, среди подписантов люди, искренне верящие в то, что в Белом доме засели коммуно-фашисты и (что, пожалуй, существеннее) – антисемиты.

Были и те, которых несла волна, – они не могли (не хотели) идти против своих.

Были люди практичные, рассчитывающие на издание собрания сочинений, дачу в Переделкине, грант какой-нибудь. Таких, кажется, было большинство.

Были литераторы, которые получали удовольствие от расстрела Белого дома. Так, Булат Окуджава, один из 42-х подписантов, говорил: "Для меня это был финал детектива. Я наслаждался этим. Я терпеть не мог этих людей, и даже в таком положении никакой жалости у меня к ним совершенно не было".

В народе Письмо 42-х назвали – "Раздавите гадину!". На самом деле гадины в письме не было. Призыв этот выкрикнул (сославшись на Вольтера) по радио "Эхо Москвы" Юрий Черниченко, тоже подписант: "Ребята, хотите жить – раздавите гадину!"

Литераторы молодого поколения, не попавшие в число 42-х, срочно организовали "Союз 4 октября" (Александр Архангельский, Модест Колеров, Андрей Немзер и др.). То есть демократы и либералы решили чистить себя под знаком расстрела парламента! (С таким же успехом можно было организовать Союз в честь расстрела в Новочеркасске.)

"...Нынешнее столкновение властей – неизбежный и закономерный этап в предстоящем долголетнем пути освобождения от коммунизма", – меланхолично констатировал из вермонтского далёка Солженицын. Он вроде бы тоже верил, что в Верховном совете заседают "сторонники тоталитарной власти"

А 8 октября на свет явилось анонимное "Обращение собрания демократической общественности Москвы к президенту России Б.Н. Ельцину" ("Независимая газета". 08.10.1993). Обращение, по сути, ужесточало тезисы Письма 42-х. И добавляло несколько интересных пунктов. Самым интересным был пункт 15, выглядящий чужеродно в перечне сугубо полицейских мер: "Принять указ о частной собственности на землю (с правом продажи и залога)", – но, возможно, в нём-то и был ключ ко всему остальному.

Кроме того, "демократическая общественность" требовала " начать официальную подготовку к международному (sic!) судебному процессу (типа Нюрнбергского) над преступной деятельностью КПСС и КГБ" и "издать указ о люстрациях бывших ответственных работников КПСС и КГБ". Интересно, какие международные силы предполагалось привлечь в качестве судей?

К Нюрнбергскому суду над Хасбулатовым, Руцким и др. "за попытку спровоцировать, развязать, опираясь на определенные организации и силы, гражданскую войну" призывал и Алесь Адамович, один из 42-х подписантов и, возможно, один из авторов Обращения демократической общественности. Адамович очень просил пресс-секретаря президента Костикова, чтобы тот показал Ельцину его статью "Власть не должна валяться под ногами". Костиков зачитал президенту вслух абзацы, выделенные самим автором. "Со слуха идея нравится", – сказал Ельцин.

А что ему могло там нравиться? Если бы руководство КПСС было признано преступным (как руководство НСДАП в Германии), если бы была проведена люстрация, то Ельцину и его команде (включая Гайдара, Чубайса и пр.) нельзя было бы занимать руководящие посты. И не было бы у нас Ельцина. Да и Путина не было бы.

Вообще это тоже удивительно! Ельциноиды (так народ назвал сторонников и поклонников президента) все как один кляли коммунистов. И как будто не замечали, что их любимый президент – самый что ни на есть реальный коммунист-аппаратчик. А то, что Ельцин демонстративно вышел из партии и стал говорить про большевиков "Они", – дела не меняет. Если допустить, что у него были идеалы, то он их предал. Если идеалов не было, то он – обыкновенный карьерист.

В те дни диссиденты и давние оппоненты Владимир Максимов, Андрей Синявский, Пётр Егидес объединились, распри позабыв, чтобы сказать о ситуации. Название их статьи звучало призывом: "Под сень надёжную закона..." ("Независимая газета", 16.10.1993) В статье говорилось: "...не забудем, что трагедия началась с президентского указа, и спросим хотя бы сами себя: неужели глава государства настолько близорук, что не мог просчитать последствия? Когда нарушал закон, по которому стал Президентом? И каков в этих событиях процент президентский близорукости, а каков – расчета? Но не называется ли такой расчет провокацией?". Дальнейшая судьба Ельцина, по их убеждению, должна была быть такой: "Только отставка. Монастырь. Грехи замаливать".

Они были наивны, эти старые диссиденты, призывая Ельцина и наших демократов-либералов под сень закона. Да и в монастырь никто не собирался, и грехов за собой никто не чувствовал и не признавал. А наивных диссидентов стали прессовать опять же свои. Так, поэтесса Олеся Николаева назвала свою статью в "Московских новостях" ехидно: "Парижские посиделки". Дескать, не след судить о событиях в Москве из Парижа. А главное, утверждала Николаева, "в те часы альтернативой Ельцину был Сталин".

В коллективно возбужденном сознании демократов-либералов всё смешалось: Хасбулатов как новый Сталин (потому что чеченец и с трубкой); красно-коричневые защитники Верховного Совета (коммуно-фашисты); вульгарно-циничное именование Белого дома "Биде", которым радостно пользовались демпублицисты; икона Владимирской Божьей Матери, которая будто бы осеняла расстрел и лично президента Ельцина. "Что бы Вам ни говорили, Владимирская Божья Матерь спасла Москву, спасла Вас, спасла нас" – подбадривал президента А. Архангельский (в письме, опубликованном в "Литературной газете"). Этот причудливый микс литераторы воспринимали как торжество демократических принципов.

"Мне сегодня тяжело: почти вся русская интеллигенция за Ельцина, а я – против", – сокрушалсяАндрей Синявский. Но всё-таки не вся. Во-первых, против Ельцина была литераторы из стана патриотов – Василий Белов, Юрий Бондарев, Владимир Бондаренко, Александр Проханов, Валентин Распутин, выступавшие на страницах газеты "День" (потом –"Завтра"). Во-вторых, и среди демократов были нормальные люди. Так, Анатолий Рыбаков на мой вопрос "А вы бы подписали [Письмо 42-х?]", ответил резко: "Нет! Писатель не может одобрять пролития крови"

Может быть, лучшим ответом были стихи Андрея Вознесенского: "И снайперы целятся с кровель. / Мы жмемся к краям мостовой. / Гуманизм не пишется кровью, / в особенности – чужой" ("Известия" от 07.10.93). В те дни поэт сдавал кровь для раненых. Один демократ сказал на это злобно: "Да он просто пиарится...". "А что же ты, сука, так не пиаришься?" – подумала я. Но спорить уже не хотелось.

... В моргах как попало сваливали убитых. Военные привозили трупы в крематории в полиэтиленовых пакетах. Что за люди погибли, сколько их было – кто ж считает! У нас не принято. Как сказал тогда один высокий чин МВД, они, "откровенно говоря, и не ожидали такого ажиотажа вокруг трупов. Если бы предполагали его, специально считали бы их потом" ("Независимая газета". 26.11.93). Чин, конечно, не был литератором-демократом-либералом, но высказался вполне в их духе.

А ведь литераторы эти были умны (в основном), да не просто умны – утонченно, может быть, даже умны. Умны и талантливы. Эстетически развиты, что подразумевает и этическую развитость. Они писали книги, которыми мы зачитывались, стихи, которые мы знали наизусть. Кого-то из них даже называли совестью нации. Они были красивы, в конце концов... Но тень от расстрелянного Белого дома легла на всё, что они делали прежде. Правда, постепенно и это прошло. Осталось одно: всё так, и ничего другого нет. Такие демократы, такие либералы, такая совесть нации.

В своём письме они умилялись "нашей юной, но уже, как мы вновь с радостным удивлением убедились, достаточно окрепшей демократии". Они не заметили, что труп нашей юной демократии так и остался в морге неопознанным и невостребованным. А потом труп сожгли и похоронили, где – никто не знает.