Исламу объявлен джихад

У окна коврик для намаза, на полке Коран, на столе мигающий компьютер и много книг. За столом хрупкая женщина в хиджабе – автор ряда экспертиз о создании в России "ваххабитского интернационала". Женщину зовут Галина ХИЗРИЕВА, она научный сотрудник Российского института стратегических исследований. Галина рассказала корреспонденту "РР", кто объявил джихад исламу

– Вы всегда в хиджабе ходите?

– Почти. Меня никто не боится, никто не связывает со мной "черных" мыслей, я никого не шантажирую.

Девочки-мусульманки в Ставропольском крае тоже приходили в школу в хиджабах не шантажировать, а учиться. Но им запретили.

Зато их родители шантажировали власти. И это продолжается. На днях в Казахстане в школу пришла чуть ли не первоклассница в черном хиджабе. У учителей и детей лица вытянулись. За ней явился папа с бородой почти до пояса. В арабских штанах. И начал орать на учителей: "Вы обязаны..." За каждой маленькой девочкой в хиджабе, будь то в Ставрополе, Пятигорске или Казани, стоит большой папа. Он подтягивает братьев, еще кого-то, и начинаются "правозащитные" истории. Это провокации.

– Вы не провоцируете, приезжая в Тюмень или в Самару в хиджабе?

– Я знаю, куда и к кому еду. Даже если это мусульманское мероприятие, я могу быть не в хиджабе, а в платке, повязанном по-татарски. Или просто накину шаль. Одно дело, если человек осознанно принял решение быть одетым так, как он одет. Другое дело, если на девочку давят, а через нее – на окружающих. Так ребенка вовлекают в борьбу. По исламу до 14 лет или пока у нее не началась менструация, девочка может ходить без платочка. Поэтому за требованиями разрешить им ходить в хиджабах в школу стоят даже не столько родители, они инструмент, а совсем другие люди. После серии конфликтов в Ставропольском крае местные власти, муфтият, предложили создать общеобразовательные школы при мечетях, где девочки могут ходить в платочках. Родители опять бунтуют. Им не нужно хорошее образование для девочек. Не о спасении их душ идет речь. И дело не в исламе. Его хотят использовать для иных целей.

– Правильно я понимаю, что в растущем числе историй с хиджабами зашифровано противостояние традиционного и современного ислама?

– Не вижу противостояния между традиционным и радикальным исламом. Меня иногда спрашивают: "Что исповедуют мусульмане"? Я отвечаю: "Ислам". А исламисты? Я отвечаю: "Исламизм". Знаете, какая разница между ними? Они не связаны между собой никак. Ислам – религия. Исламизм к религии не имеет никого отношения.

– Жестко. А как быть мне, не мусульманину, но человеку, живущему в стране, где 12% мусульман? Пытаться понять, чем традиционалисты отличаются от салафитов, а те от ваххабитов?

– В вашем вопросе есть призыв к диалогу. Я бы на более широкий уровень обобщений вышла. На диалог с радикалами-исламистами пошел арабский мир. И что из этого вышло? "До основанья, а затем"? Они не знают, а мы знаем: затем наступают мрак, бардак и жуть. Ну, свергли шиитское руководство в Ираке, расчленили и перевернули вверх дном Ирак и Ливию. Чего добились? Чего исламисты добились в Египте, Пакистане, Афганистане или в воюющей Сирии? Мрака и безвластия. А все начиналось со споров о толковании сур Корана или с тех же хиджабов на головах девочек, неважно где, в Тунисе, во Франции или в Йемене. При всем моем уважении к праву наций на самоопределение я вижу, к чему привел диалог с исламистами. И помню хадис Пророка: "В тот город, где нет врача, можно зайти, но не надо. В город, где нет правителя, лучше не заходить вообще".

– Как не заходить на территорию споров вокруг ислама, если они вокруг? Вон исламоведу и противнику экстремизма Раису Сулейманову прокуратура Татарстана вынесла предостережение "о недопустимости экстремистской деятельности".

– Раис Сулейманов всего лишь транслятор тех противоречий, которые есть в обществе. Почему его обвинили в экстремизме – привилегии ваххабитов? Ровным счетом потому, почему Кафиль Амиров, прокурор, который вынес это скандальное предостережение, спешно снят с должности. Это следствие волнообразного роста влияния ваххабитского холдинга России, о чем предупреждает Сулейманов. Термин ввел в обращение убитый в 2012-м террористами Валиулла-хазрат Якупов. Он одним из первых заговорил об опасности сращивания ваххабитского подполья и официальной Казани. Причем в 90-е все начиналось романтично – с уважения чиновников к религии своих предков. Плюс элемент коррупции – и на выходе традиционный ислам в Татарстане вытесняется на периферию. Он стал религией пожилых людей. Конфликт "отцов и детей" налицо: финансирование из Саудовской Аравии, обучение молодых людей в ОАЕ, Египте или Катаре привели к тому, что одежда, брачное поведение и ментальность части молодых татар-мусульман копируют арабский менталитет. Им происходящее на Ближнем Востоке ближе, чем жизнь в России. В любом зажиточном татарском селе можно увидеть спутниковые антенны, настроенные на "Аль-Джазиру" или "Арабию". Так что отстранение от должности прокурора, сочувствующего ваххабитам, ничего не означает в смысле победы над ваххабитским холдингом.

– Теперь понимаю, почему мусульманина Раиса Сулейманова Гейдар Джемаль, председатель Исламского комитета России, назвал "исламофобом".

– Через Джемаля идет набирающая силу пропаганда исламизма. Он поддерживает те силы, которые пытаются переработать религиозную концепцию в "революционный" или "современный" якобы ислам.

– Как произошло, что к 2013 году создание "ваххабитского интернационала" стало возможным почти во всех регионах России за исключением Чукотки?

– На Чукотке ваххабитов нет по одной причине: закрытая погранзона. А склады с оружием находят уже в Тюмени, Сургуте, Омске, в Ямало-Ненецком округе. Исламисты пускают корни там, где есть нефть и газ. Они мыслят стратегически. Составная часть ваххабитского холдинга – криптоваххабиты и криптоихваны – люди во власти. Они используют принцип такыйя, сокрытие собственных убеждений, который критикуют у шиитов. Мы с вами видим их по телевизору, мы их даже выбираем, потому что они говорят правильные вещи о государстве, но при этом финансируют тех, кто ходит на джихад.

– Вы можете назвать имена?

– Я не на допросе и не обязана называть имена, пароли, явки, но знаю, что подобное есть в Ханты-Мансийском автономном округе, в Нижнем Новгороде, Казани, в Дагестане, Ингушетии. Это продуманная стратегия. Она вытекает из идеологем, которые у исламистов есть на каждый случай. Их "русская" идеологема: нефть принадлежит мусульманам во всем мире, это "особая милость Всевышнего" к мусульманам. У иудеев нефти нет? "Это им наказание. Бог их не любит, Бог любит нас. Всюду, где есть мусульмане, есть нефть". Нефть – мусульманский продукт, верят ваххабиты. А русские ислам подавили, хотя Казань, Тюмень, Урал и далее Сибирь – это Сибирское ханство. Чечня и Апшерон, по их понятиям, вполне сюда примыкают. Эту веру в исключительность неких "мусульман" десятилетиями взращивают США и Великобритания. Сначала через правозащитные организации, сегодня через людей "Аль-Каиды", которые, кстати, в том числе сенаторы и конгрессмены США, парламентарии Великобритании. Сенаторскую кампанию Хиллари Клинтон отчасти финансировали ихваны.

Правда, с буйством "арабской весны" США начали понимать, что инструмент глобализма, который они вырастили, становится неуправляемым. Дело даже не в "Братьях-мусульманах" или талибах. Это внешнее проявление глубинных процессов – исламистского банкинга и викха – юриспруденции, сети параллельных государственным структур власти, международного наркотрафика, подпольной торговли оружием. Даже на официальном уровне – что арабы делают сами? Проектируют им японцы и немцы, строят индийцы и китайцы, воюют за них российские и африканские мусульмане, афганцы. Они уже ведут себя как "белая кость". Вот последствия взращивания исключительности.

– Насколько дееспособна в противостоянии исламистам идея евроислама, которую пытается внедрять Казань?

– На практике, как я вижу, в нее верит только часть ее создателей. Это некий конструкт, который не разделяют ни традиционалисты, ни тем более салафиты и ваххабиты. Зато исламистская посредническая терминология работает. Помните, в начале 90-х многие, в том числе основополагающие термины, стали переосмысляться? Мы, например, отказались от понятия "государственная безопасность" из-за аналогии с КГБ и ввели понятие национальной безопасности. А national security не означает государственная безопасность. Это хитрая штука. Впервые этот термин прозвучал, когда США надо было отнять Панамский канал.

Вслед за США в 60-е годы о смысловой перенастройке исламских терминов заговорили ихваны-мусульмане. В англоязычных трудах они пишут об epistemological – наполнении ислама политическим содержанием. Аль-Кардави, богослов из Египта, говорит, что если вы верите в 99% ислама, но не верите в 1%, который есть политика, вы не мусульманин. И получается, что как светскую жизнь мы наполняем иными смыслами, подменяя государственную безопасность национальной, так и в религиозной меняем устоявшиеся смыслы.

– Это тот самый "исламский проект" США, созданный под войну в Афганистане 80-х?

– Его там опробовали. А по миру ячейки "Братьев-мусульман" начали формироваться еще в 50-60-е годы, когда после войны Европе понадобились рабочие руки. Первыми в Швейцарию прибыли идеологи ихванизма Саид Рамадан и Хасан аль-Банна. Их и их последователей взяли в оборот спецслужбы.

Когда выяснилось, что сети ихванов-мусульман причастны к серии убийств на Ближнем Востоке, их начали оттуда изгонять. Они перебрались в Саудовскую Аравию, примкнули к ваххабитам. Корни ваххабизма глубже. Они в нерешенных проблемах Второй мировой войны. Брожение ваххабизма в Европе связано с идеологией фашизма. Был такой муфтий Палестины Аль-Хусейни. Он возглавлял мусульманскую армию Гитлера, для которой была разработана "мусульманская" форма. В мусульманском мире, в том числе на оккупированных территориях СССР, эта армия распространяла листовки – на турецком языке, но написанные арабской вязью – о том, что Гитлер тайно принял ислам, его зовут Хайдар.

Сегодняшняя реинкарнация фашизма словно калька из прошлого. Любимая легенда исламистов: "Обама – тайный мусульманин". В смысле исламист. Ихваны приветствуют друг друга вскинутой вверх рукой, а ваххабиты и салафиты – пальцем, поднятым вверх. У ихванов "новый хайль" называется "равия" – по имени площади в Каире, где недавно погибли их соратники.

– Так вот почему чеченские ваххабиты утверждают, что палец, поднятый вверх, означает: "Аллах един"? И они, в отличие от традиционалистов, "исповедуют настоящий ислам, напрямую обращаются к Всевышнему, а суфии – через посредников".

– Не вижу смысла обсуждать форму, лишенную содержания. Грубо говоря, дремучесть и лицемерие исламистов не знают границ. Вот считается, что салафиты умереннее ваххабитов. "Умеренные", они пока не могут сломать общество. Их идеолог Аль-Кардави говорит: "Выходите на свой путь тогда, когда созреют условия. Они созреют тогда, когда станете шеей власти или ее мозгами". И эти люди стараются.

Я знаю, например, что среди лесного братства Чечни и Дагестана погоду делают дети в том числе людей, которые работают в "Газпроме" или в банковском секторе Махачкалы. Их дети учатся или закончили Оксфорд, Йель. Тот же бостонский террорист Царнаев учился в Кембрижде, о чем "тактичные" американцы умалчивают. Жил на вилле у некоего муфтия. Я не могу своего ребенка отправить в Кембридж. Простые семьи исламистам неинтересны, разве что как пушечное мясо. Им интересно проникать через детей в олигархические и правительственные среды. А детям из бедных семей они морочат голову фетвами о "равии", о пальце, поднятом вверх, или о секс-джихаде.

– Что такое секс-джихад?

– Это когда молодая мусульманка обязана оказывать сексуальные услуги боевикам в любой стране. У исламистов есть фетвы, связанные со "святой обязательностью" секс-джихада. Такой "ислам", который они пытаются навязать, фитна – моральное разложение. Вот, казалось бы, данность: все религии призывают к целомудрию. Кроме ваххабизма. Секс-джихад, по их фетвам, – это целомудрие. Меня потрясла история сирийки, которую выдали замуж за члена оппозиционной группировки "Джабхат ан-Нусра". Когда она приехала к мужу, сначала он на ней "женился", потом за день она поменяла восемь "мужей" и покончила с собой. Но если сказать ваххабиту, что это преступление или блуд, он возмутится: "Нет, это женитьба".

В исламе есть понятие "фытра" – религиозное чувство. Исламистам его вычистили. Вот этими самыми epistemological – смысловой перенастройкой исламских терминов, – которые обернули в некую "исламскую" обложку фашистский "Майн кампф". Так исламисты клевещут на ислам, перевирают слова Всевышнего, приписывают ему жестокости, которые якобы он благословлял. А обычные люди начинают думать: "Боже, это ислам?"

Дело дошло до того, что вольные трактовки исламистов вписаны в Коран и переведены на русский язык Эльмиром Кулиевым из Азербайджана. И хотя этот перевод муфтиями запрещен именно за то, что в него вписан ваххабитский дискурс, его можно скачать в интернете или купить. Так появляются "другие мусульмане".

– Однажды вы сказали, что "мы, мусульмане Кавказа, не такие, как все россияне. Мы реально другие". Какие?

– Мы на передовой больше, чем вся остальная Россия. С 90-х годов мы пережили несколько войн, на нас продолжают давить терроризм и бандподполье, мы на себе испытываем всю силу мировой закулисы. Это колоссальное давление. У нас каждый, особенно в Дагестане, вплоть до 12-13-летнего ребенка вынужден делать свой выбор. Не передать силу этого давления: исламистское, финансовое, коррупционное, террористическое и давление неприязни со стороны остальной России. Могут люди, живущие в таких условиях, быть не другими? Но как нам, так и остальной России еще предстоит понять и принять, что мы другие. Геополитически оторваться от России – это все равно что Кавказу взлететь и переселиться в Саудовскую Аравию или Катар. Пресс давления в том, что Кавказ должен сделать цивилизационный выбор. А те, кто его не разделит, должны нас покинуть. По простой причине: жить в двух, трех, четырех, пяти моралях и толкованиях веры – это ад.

– Не отсюда ли у немусульман стойкое представление о том, что ислам и терроризм – чуть ли не синонимы?

– Ислама, который нам предлагают, я, мусульманка, тоже боюсь. Это не религия моих предков, мне так жить не завещали ни Пророк, ни прадеды, ни герои Кавказской войны, ни имам Шамиль. Исламизм – питательная почва для роста как исламофобии, так и русофобии.

– Как россиянам не бояться ислама, если по стране – в Кисловодске, Тюмени, Хабаровске – мусульманские лидеры шантажом добиваются строительства мечетей? Муфтии намекают чиновникам на беспорядки и пользуются либеральным законодательством, но большой вопрос: кто и что на этих службах будет проповедовать?

– Последний вопрос главный. У нас нет ни одного региона, где бы был один муфтий или богослов. Как правило, их два-три, и они конкурируют. Искусственную конкуренцию создают государство и местная власть. Но именно власти льют воду на мельницу антигосударственных сил. Истории с мечетями – неважно, Ставрополь это, Ембаевское медресе в Тюмени, где десятилетиями готовили имамов-ваххабитов, или Хабаровск, – везде государство ведет себя так, будто мусульман нет. Особенно показательна ситуация в Нижнем Новгороде. Это просто антимодель отношений государства и конфессий. Постулат власти молчалив, но циничен: "Вы там хоть поубивайте друг друга в мечети, а мы..."

– Что и началось в Нижем Новгороде?

Там сквозь кордоны полиции люди идут на намаз. Это все, что может государство. Хотя ничто не предвещало конфликта "отцов и детей". Около 15 лет должность главы духовного управления мусульман Нижегородской области занимал Умар-хазрат Идрисов. Какое-то время назад в его окружении появилось несколько человек, получивших исламское образование в Саудовской Аравии. Он их годами продвигал, уступил свое место в Общественной палате, потом должность главы духовного управления мусульман Нижегородской области. А кончилось все тем, что у него отняли даже мечеть, где он проповедовал. На него начали давить его бывшие прихожане: "Тут ваххабизм поднимается, ислам изгоняют, давай возвращайся!" Он попытался. Но из села Рыбушкино – родового села Дамира-хазрата Мухетдинова, главы духовного управления мусульман Нижегородской области и первого заместителя председателя совета муфтиев России, – приехали его прихожане с тем, чтобы проголосовать за отстранение Идрисова из РОМ. Когда они поняли, что голосовать имеют право только члены местной общины, завязалась драка.

– Имам не понимал, чему учат в Саудовской Аравии?

– Этого и сейчас многие не понимают. Талгат-хазрат Таджуддин, председатель Центрального духовного управления мусульман России, не так давно пресек отправки молодежи в Саудовскую Аравию, Египет и другие арабские медресе. Но теперь они сами едут, на личные средства или те, что им предлагают из-за рубежа.

– Почему, кстати, не только они, но и наемники легально едут на джихад в Сирию или раньше в другие страны?

– Нет закона, который бы запрещал российским гражданам участвовать в войнах в третьих странах. Так происходило с бывшей Югославией, Абхазией, а сейчас – с Сирией и Афганистаном. Россия после перестройки присоединилась ко многим документам международного права. А его архитектура, в том числе этнического права, так устроена, что не препятствует, а, напротив, поддерживает вооруженную борьбу групп за свободу и суверенитет. Поэтому преследовать своих граждан за участие на стороне боевиков, которые считаются "оппозицией", мы не можем.

– Но те, кто возвращаются, неважно, учились они или воевали, внутри России создают социальную антисистему. Может, пришло время пересматривать законы?

– Скажу больше. Сейчас из Сирии вернулись люди в Ханты-Мансийский автономный округ, в Сургут. Они приехали на подготовленную почву – теми, кто освободился раньше из лагеря-тюрьмы Гуантанамо и осел в Башкирии, Сибири, Татарстане и на Кавказе. Боюсь, что период создания ими антисистем – вчерашний день. Они создают иные цивилизационные системы, пока поддерживая существующий правопорядок. А мы пытаемся вести с ними "межкультурный и межрелигиозный диалог". С людьми, у которых, по сути, нет ни культуры, ни религии.

Исламизм – недоговороспособная идеология, она принципиально приспособлена для войны. Убеждена, что, пока не поздно, надо принять закон о запрете ваххабизма. Или для начала хотя бы вернуться к региональному, уже разработанному в Дагестане в 1999 году закону "О ваххабитской и иной экстремистской деятельности". Разумеется, его надо обновить и дополнить, а потом перенести на федеральный уровень. Только так.

Как мы знаем, невозможно в отдельно взятой стране построить коммунизм. Невозможно и с ваххабизмом бороться в отдельно взятом Дагестане или Сургуте. Из-под исламистов надо последовательно выбивать идеологию исключительности. Сейчас бьют по внешним атрибутам – хиджаб, борода, арабские штаны. Это проигрыш. Убежденный ваххабит в нашем обществе чисто выбрит, одет, как английский денди, и заседает, например, в Общественной палате, в региональном парламенте или работает в респектабельных банках или корпорациях.

Поэтому закон о запрете исламизма должен соответствовать уровню угроз. Он должен быть разным для разных регионов. При этом нельзя через колено ломать мусульманское сообщество, или умму, как это происходит в Нижнем Новгороде. Умма – хранительница российского ислама. А когда формат законодательства отстает от уровня растущих угроз, она приходит в смятение. Как и общество. Люди начинают прятаться за исламофобией и русофобией.

– А государство адекватно оценивает уровень угроз?

– Нет. Глубину угрозы оно начало осознавать только в 2013-м. А вот что такое "исламский проект", насколько он глобален, как мне представляется, власть до конца не понимает.