Крестный поход

Сегодня Россию населяет другой народ – воодушевленный, воцерковленный и одержимый. Он мало чем напоминает тот унылый и забитый народец, который жил здесь всего лишь месяц назад. Если бы я был Гоголем, то написал бы о русской птице-тройке, которая понеслась с места в карьер. Но я не Гоголь, хоть и родился в Украине, и живем мы во времена, когда "железный конь пришел на смену крестьянской лошадке". Однако удаль молодецкая осталась еще, конечно. И когда крутой водила повернул заржавевший ключ зажигания, то раздолбанные "Жигули" поперли вперед, словно танк. Пока все внимание и лавры достались лихому шоферу. Но по-настоящему гораздо большего внимания заслуживает взбодренная им "русская машина", которая то ржавеет десять лет в гараже, то мчится бешеным аллюром по украинским степям.

Русские моторы

Конечно, Путин зажег Россию. Но надо признать, что раз зажег, то было чему гореть. На первый взгляд есть в единодушном стремлении русского народа вернуть себе Крым что-то детское и непосредственное. Тут и Олимпиада сыграла свою роль, потому что присоединение Крыма воспринимается многими по инерции в спортивном ключе, как выход в четвертьфинал, как победа московского "Спартака" над киевским "Динамо". Но это только поверхностное впечатление. Речь идет вовсе не о сиюминутной страсти, которая вспыхнула невзначай. Путин разбудил в душе русского народа зверя, который долго томился в неволе, зато теперь готов вволю порезвиться. Зверя этого зовут "русское мессианство".

Русское мессианство бездонно. Его корни так глубоки, что докопаться до них практически невозможно. Они спрятаны далеко в Византии, в третьем Риме, в панславизме и в коммунистическом интернационале, в конце концов.

Русские не исполняют миссию (тем более что она невыполнима), они ею живут, они – ее функция. Миссионерство было (и, видимо, остается) движущей силой русской истории. Конечно, русские не единственный в мире народ, который так зацепила мессианская идея, но они, безусловно, стоят в первой шеренге среди самых отчаянных. Миссионерство – это русское подсознание, русский безусловный рефлекс. Все, кто умел читать книгу русской истории, об этом помнили и с напряжением ждали, когда рефлекс сработает. Дождались.

То, что в русском сердце снова проснулась мессианская идея, неудивительно. Удивительно то, что она проспала так долго – целую четверть века. Для русского культурного кода это безумно долгий срок. Объяснить такую длинную паузу можно только глубокой депрессией и историческим шоком, который русский народ пережил после распада СССР, когда от советской империи сразу отвалилась почти четверть территории и чуть меньше половины населения. В 1991 году русский народ был поставлен перед фактом, однако смысла и значения произошедшего не осознал и не принял, затаив в сердце обиду. Обидой этой втайне питалась все эти годы мессианская идея.

Американский бензин в костер мессианства

Русский танк заправлен американским топливом. Если уж Россия – "большая автозаправка", то США последние двадцать пять лет были для нее главным поставщиком "бензина". Именно благодаря их усилиям в России возник Веймарский синдром, который пробудил в русской душе те же инстинкты, которые двигали немцами после поражения в Первой мировой войне.

Двадцать пять лет американцы "троллили" Россию. Победители в холодной войне не были слишком щепетильны. Никакого "плана Маршалла" России не предложили. Напротив, она стала донором экономического подъема на Западе, позволив отсрочить там экономический кризис почти на два десятка лет. США не считали нужным идти навстречу интересам России ни по одному из психологически значимых для нее вопросов, превращая умирающую империю в безмолвного свидетеля уничтожения ее бывших союзников. При этом следование нормам международного права со стороны Запада действительно было весьма казуистичным. Как бы ни относиться сегодня к Путину, но отказать ему в логике полностью нельзя. Весьма спорная во всех отношениях политическая доктрина "права нации на самоопределение" применялась Западом неделикатно и избирательно, то есть в зависимости от того, о какой именно нации идет речь.

Украина внесла свою лепту в этот "троллинг". Получив Крым в качестве отступного от ельцинских "либералов", мало чем отличавшихся от сегодняшних украинских "радикалов", Украина очень быстро забыла о "трофейном" происхождении этой территории. Историческим курьезом выглядели торги по поводу военно-морской базы в Севастополе, за которую Россия платила Украине так, как будто бы это была американская база на Филиппинах. Все эти годы сменяющие друг друга украинские правители занимали одинаково двусмысленную позицию, требуя от России экономической поддержки и одновременно демонстрируя свою политическую лояльность США. При этом время от времени в Киеве случались приступы русофобии, которые провоцировали ускоренную украинизацию в регионах, заселенных русскими и русскоязычными украинцами. Особенно остро это ощущалось все в том же Крыму, где к середине нулевых от первоначально обещанной автономии практически ничего не осталось.

С высоты сегодняшнего дня можно утверждать, что на самом деле холодная война не прекращалась все это время ни на минуту.

Она просто стала менее интенсивной, выродившись в cold war light. В определенном смысле мир даже стал сейчас более честным. Два десятилетия американцы притворялись, что сотрудничают с русскими, а русские делали вид, что разделяют американские ценности. И то и другое было ложью, и сейчас эта ложь вылезла наружу. Можно долго спорить о том, кто в каждом конкретном случае был прав, а кто виноват, но трудно оспаривать то, что русские не смирились с поражением и все это время воспринимали свое положение как унизительное и оскорбительное, затаив в душе "свинство".

Первый дифференциал русской истории

Лев Толстой писал, что огромные массы людей обычно приходят в движение потому, что их объединяет некое простейшее, но всеобщее чувство, в основании которого лежит единый универсальный интерес. Он называл эту элементарную общественную частицу, заставляющую народы совершать исторические поступки, "дифференциалом истории". По сути, вычисление дифференциала современной ему русской истории было одним из главных скрытых мотивов творчества Толстого.

С начала 90-х годов прошлого столетия Россия находилась в непрерывном поиске некоей "новой идеологии", которая могла бы пробудить заснувшую русскую пассионарность. Все попытки сконструировать эту идеологию из обломков умозрительных теорий, позаимствованных либо из своего прошлого, либо из чужого настоящего, заканчивались неудачей. И вдруг выяснилось, что решение лежало на поверхности. Всеобщим дифференциалом посткоммунистической России оказалась тоска по имперскому величию, желание ответить за все нанесенные русской душе обиды, прервать цепь унылых поражений.

И стоило найтись достойному поводу, как вся Россия взъярилась без всякого понуждения. И уже не Путин подгонял народ, а народ, затаив дыхание, молился, чтобы Путин не отступил. И дело было уже не в Украине и не в Крыме (о котором за четверть века, по правде говоря, мало кто вспоминал, если не считать Лужкова, конечно). Народу нужна была победа, не важно в чем и не важно где, но – победа. Нужно было прервать казавшуюся унизительной цепь поражений, а именно так воспринималась русским сознанием американская силовая политика в Югославии, в Афганистане, в Ираке, в Ливии или в Сирии. Путин выиграл потому, что уловил этот порыв, вычислил этот дифференциал и запустил процесс, который уже не остановится до тех пор, пока все топливо (смесь обиды, ненависти и жажды реванша) не выгорит. Так что рассчитывать на быстрый финал этой исторической эпопеи было бы серьезной ошибкой.

Без тормозов...

У "русской машины" сломанный спидометр и нет тормозов. Она безопасна, только когда стоит на месте. Американцы вели себя на дороге по отношению к России так, как вальяжный владелец крутого авто ведет себя по отношению к хозяину разбитого корыта, которому место в музее автомобильных реликвий.

Они не то чтобы прямо хамили, но аккуратно "подрезали" на поворотах, пользуясь преимуществом в мощности и скорости. Украина оказалась последней каплей, на которой терпение обладателя "раритета" закончилось. Он развернулся и поехал по "встречке" прямо в лоб. И зря Меркель считает Путина неадекватным. Он не более неадекватен, чем Аттила в глазах жителей осажденного Рима. Он знает, что закрасить царапину на капоте заокеанского лимузина будет дороже, чем целиком отреставрировать его драндулет, и поэтому не сомневается, что Обама свернет на обочину.

Неадекватен в этой ситуации скорее не Путин, а лидеры Старого и Нового Света, которые не понимают, что произошло. Конфликт лишь поверхностно связан с Украиной и тем более с Крымом. Это всего лишь повод. Война объявлена не Украине, а Западу, его политике, идеологии, его жизненному укладу, его ценностям и образу мыслей. Это "священная", то есть идеологическая и религиозная война, которая обречена стать тотальной. Ее целью не является приобретение каких-либо территорий (их в России и так более чем достаточно, свои некому осваивать). Присоединение Крыма – это сакральный акт, лишенный экономического и политического смысла. Такая война ведется до полного уничтожения одной из сторон. Ее итогом будет либо поражение Запада, либо распад России. Не исключено, что единственным бенефициаром этого столкновения в конечном счете станет Китай.

Тот, кто полагает, что Путин остановится на Крыме, заблуждается. Он запустил маховик ожиданий, которым не в состоянии управлять. Русским нужна теперь только победа, и они за ценой, как водится, не постоят. Путин больше не сможет уступить никакому "внешнему врагу" ни по одному вопросу.

Политически он загнал себя в угол. Конечно, это будет не непрерывная атака, а возвратно-поступательный процесс с паузами и передышками. Но вектор очерчен, и со "встречки" Россия уже больше не свернет, по крайней мере пока "раритет" не развалится.

И последнее, что может теперь повлиять на ее решимость, так это западные санкции. Любые санкции, не говоря уже о тех странных мерах, которые были заявлены США и Евросоюзом, являются совершенно бесполезными в сложившейся ситуации. Серьезные меры экономического воздействия Запад себе не может позволить из-за кризиса, а несерьезные Кремль переживет.

Россия объявила Западу странную войну, похожую то ли на крестовый поход, то ли на крестный ход. Если повезет, то все ограничится всемирным политическим похолоданием и вторым ледниковым периодом. Обе стороны обнаружат себя где-то в середине 50-х годов прошлого столетия со всеми вытекающими отсюда последствиями. Россия закроется от внешнего мира, а Запад, расчехлив свои финансовые и пропагандистские пушки, начнет обстреливать территорию противника с безопасного расстояния. При этом торговля нефтью, газом и титаном (как необходимое условие выживания обеих сторон) будет продолжаться, по крайней мере до тех пор, пока стороны не найдут на мировых рынках альтернативу друг другу. Исход зависит от того, кого первым накроет глобальный кризис, но у России выжить шансов меньше.

Второй дифференциал русской истории

Путин, сплотивший народ под флагом реваншизма, выглядит сегодня Мессией. Многие из тех, кто ранее не солидаризовался с его политическим курсом, сейчас совершенно искренне готовы встать под его знамена.

Пробивший потолок рейтинг вроде бы позволяет Путину сделать со страной все что угодно. Если завтра будет принято решение отключить интернет, интернировать десять тысяч деятелей оппозиционного толка, закрыть все хоть сколько-нибудь критически настроенные по отношению к режиму радиостанции и печатные издания, а на телевидении поделить эфирное время между "коллективным Киселевым" и "коллективным Ургантом", то в нынешней атмосфере никаких массовых протестов не случится. Разве что желающие поддержать власть устроят Ходынку на радостях. Для Путина во внутренней политике сегодня существуют только самоограничения.

Конечно, любой праздник рано или поздно кончается. Но всегда можно устроить новый праздник. В Украине есть как минимум с десяток областей с русскоязычным населением. А еще русские живут в Молдавии, Прибалтике, Белоруссии, Казахстане и во многих других местах. И почти везде они недовольны своим положением. Так что на путинский век работы по собиранию русских земель хватит. Его политическое будущее можно было бы считать теперь совершенно безоблачным, если бы не одна неприятная деталь. Помимо имперской ностальгии у русской истории есть еще один дифференциал, так сказать, "второго порядка", куда более мощный, чем первый: стремление русского народа к социальной справедливости, как в локальном, так и во всемирном масштабе. На этом "обламывались" все русские цари.

Даже когда "русская машина" едет направо, у нее включен левый "поворотник". Конечно, американцы здорово обидели русских, которые полагают, что это именно они окоротили их империю на треть. Но еще больше их обидели свои же русские, обокравшие их государство до нитки во время приватизации. Приватизация – незаживающая рана в душе поколения 90-х, которая ноет и гноится сильнее, чем любой Крым. А безудержная коррупция властей предержащих – все равно что соль на раны. И какой бы эффективной ни была примененная Путиным военная анестезия, боль эту победить нельзя.

Рано или поздно наступит привыкание и к "крымской травке", и к "антиамериканскому героину", победы перестанут отвлекать от злободневных проблем, и "проклятый вопрос" о собственности встанет в полный рост, требуя своего решения.

Социальная справедливость – это красная кнопка в русской душе. Кто нажмет на нее, тот выбьет стул из-под Путина. Потому что настоящая русская идея – не имперская. Это идея всеобщей справедливости. Это понимали в веке девятнадцатом, но забыли в веке двадцать первом. Владимир Соловьев, который первым начал поиски русской идеи, полагал, что "идея нации есть не то, что она сама думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности" и что "ни один народ не может жить в себе, через себя и для себя, но жизнь каждого народа представляет лишь определенное участие в общей жизни человечества". Русское социальное мессианство сильнее русского национального мессианства. Тяга к высшей справедливости в православном сознании выше приобретательского инстинкта, заставляющего расширять империю. Но кто-то должен будет еще раз повернуть ключ зажигания в русской душе.

Тот, кто сумеет органично объединить приватизацию в России с идеей модернизации капитализма во всемирном масштабе, сможет стать новым русским пророком. Будущее в России – это левый поворот. О нем писал Ходорковский из тюрьмы. Но его поворот был неполным, не на девяносто градусов, а на тридцать, потому что в его словах не было главного, чего ждали люди, – ответов на два вопроса: "что такое приватизация?" и "если не приватизация, то что?". Возможно, для поиска ответов потребуются следующие десять лет...

Редакция может не разделять точку зрения автора.