В поисках идеологии обновления

По словам Честертона, традиция расширяет права; она дает право голоса самому угнетенному классу – нашим предкам. "Традиция не сдается заносчивой олигархии, которой выпало жить сейчас. Все демократы верят, что человек не может быть ущемлен в своих правах из-за такой случайности, как его рождение; традиция не позволяет ущемлять права человека из-за такой случайности, как смерть. Демократ требует не пренебрегать советом слуги; традиция заставляет прислушаться к совету отца. Я не могу разделить демократию и традицию, мне ясно, что идея одна. Позовем мертвых на наш совет. Древние греки голосовали камнями – они будут голосовать надгробьями. Всё будет вполне законно, ведь могильные камни, как и бюллетени, помечены крестом" [6].

Напротив, споры вызывают различные толкования традиции в контексте политических философий – консерватизма, рационализма, романтизма и марксизма, – которые пристально изучают эту проблематику.

Авторы сборника объясняют, почему фундамент традиции необходимо искать в политической философии консерватизма и в конечном счете в религиозной вере. Исконный ствол христианской веры в Европе, и в России также, начиная с XVII века начал раскалываться под натиском бездуховного рационализма и наследия эпохи Просвещения. Поэтому средством исправления общества вместо христианства постепенно стали считать себя либеральная идеология и марксизм, которые завели европейскую цивилизацию в ее нынешнее тупиковое состояние. Социализм поставил акцент на социальной проблематике, а евангельское измерение вверг в забвение.

Именно поэтому социалисты стали атеистами, хотя отказ социалистов от христианских корней проходил плавно и не вылился в беспорядочное бегство.

Французские социалисты в XIX веке еще оставались сторонниками идеи справедливости и прежде всего – общности. Например, Пьер Леру (Pierre Leroux) использовал в своей книге "О человечестве" ("De l’humanité") цитату из Послания святого апостола Павла к Римлянам: "Ибо, как в одном теле нас много членов, но у всех членов одно и то же дело, так мы, многие, одно тело во Христе, а порознь один для другого члены" (Рим. 12: 4–5).

Французские социалисты в XIX веке ссылались на девиз первых христиан о том, что мы все – Божия Троица, в их произведениях сквозила ностальгия по эпохе ранней христианской Церкви, способной изменить жизнь общества и каждого из нас, создать в отмирающих западных обществах очаги подлинного, глубокого человеческого общения, свободы и красоты.

Социалистическое движение, однако, не нашло пути к реальности Богочеловека Христа и вместо того отдало предпочтение непримиримому марксизму. Брак по расчету между социализмом и марксизмом привел к тому, что возвышенные идеалы справедливости и общности, оказавшись в плену безбожного марксистского социализма, пришли в упадок, и этот приговор не подлежит обжалованию.

Выходом из сложившейся ситуации – как подчеркивают авторы сборника – является не бесплодная череда попыток реформировать марксистский социализм, но консервативная революция, совершив которую русский народ вернется к своим корням – ценностям традиционной морали и социальной справедливости, гарантом которых может стать Православная Церковь. Подлинным выражением этой симфонии ценностей является – но лишь в определенном смысле – консервативная идеология славянофилов.

Начальным событием в оформлении идеи ранних славянофилов считается обмен рефератами между А.С. Хомяковым и И.В. Киреевским по вопросу об историческом опыте старой и новой России в 1839 году.

Славянофилы выдвинули ряд новых идей относительно освоения прошлого и современного опыта России. В частности, они заговорили о необходимости переоценки допетровской Руси, о значении крестьянской общины, местного самоуправления, государственного начала, о соотношении закона и обычая в рамках общей концепции народовластия.

По мнению И.В. Киреевского, общественное устройство России имело много отличий от западного. Например, складывание общества из так называемых маленьких миров (общин), принадлежность человека миру и мира – человеку, принадлежность земельной собственности (которая является источником личных прав на Западе) не лицу, а обществу. Даже самое слово "право" не было в России известно в его западном смысле, оно означало только справедливость и правду. Поэтому никакая власть никакому лицу или сословию не могла ни даровать, ни уступить никакого права. Ведь правда и справедливость не могут ни продаваться, ни браться, но существуют сами по себе, независимо от условных отношений [7].

Выработку обычаев, которые заменяли бы законы, Киреевский всецело ставил в заслугу Церкви и монастырям. Последние он именует также "святыми зародышами несбывшихся университетов". Это был намек на то, что, в отличие от Западной Европы, где с XIII века создавались университеты, развивающие традицию римско-немецкой правовой школы, в России в то время университеты еще не возникли.

Именно из церквей, монастырей и жилищ уединенных отшельников распространялись повсюду понятия об общественных и частных отношениях.

В России, в отличие от Запада, сила обычая делала всякое самовластное законодательство невозможным, и даже разбор и суд княжеский (до подчинения удельных княжеств Московскому) не мог совершаться без согласования со всеобъемлющими обычаями.

Авторы сборника справедливо напоминают о том, что идеи славянофилов не являются специфическим русским реликтом, но имеют свои аналоги в социально-консервативном мышлении Западной Европы XIX и начала XX века.

Один из основных результатов современного экономического кризиса, поразивший в первую очередь страны евро-атлантической цивилизации, уже налицо. Кончается шабаш неолиберализма, нашей цивилизации предстоит выработать новый идеологический алгоритм в русле социально-консервативного мышления, поэтому нам надо возвращаться к его европейским истокам, как вполне обоснованно утверждают авторы сборника.

Консерваторы с удовольствием подчеркивают, что их учение – не только идеология, то есть стройный и строгий перечень политических прописных истин, но это в первую очередь способ, которым созерцается человеческая природа, сущность общества, а также вера в существование трансцендентного Божиего замысла о человеке. Именно это обстоятельство является чрезвычайно важным в тех ситуациях, когда человек делает выбор и решает, как должен действовать и вести себя.

Вместе с тем консервативные установки не подвержены колебаниям общественных кризисов и не вписываются в надуманный конфликт правых и левых политических идеологий. Этот конфликт является манипуляцией, тянущейся со времен Великой французской революции и идущей вразрез с Божественным замыслом устроения мира. Онтологии мира сего соответствует иное противостояние: разнородные сторонники социальной инженерии, представленные идеологиями, вскормленными в гнезде Просвещения (либерализм, марксизм, фашизм, так называемые альтернативные социальные движения), против приверженцев иерархии традиционных ценностей, выстроенных по образу и подобию Божественного устроения мира [8].

В этой связи нельзя не вспомнить о взглядах Б. Дизраэли, крупнейшего лидера британской консервативной партии XIX века, инициатора движения "Молодая Англия", обеспечившего возрождение торизма после кризиса, вызванного парламентской реформой 1832 года и торжеством либералов (вигов) на выборах.

Подобно всем консерваторам, он противопоставлял вере радикалов в абстрактные принципы и совершенные общественные схемы своего рода исторический подход. Дизраэли считал наивными представления о том, что идеи меняют мир, он называл утилитаристов схоластами и предпочитал "английский путь делания дел", основанный на здравом смысле, на идее английской конституции, на верности складывающимся веками формам общественной организации. Любое отступление от традиции вело, по его мнению, к гибельным последствиям. В таком ключе Дизраэли оценивал не только казнь Карла I, но и "славную революцию", которая вела к установлению олигархии венецианского типа, ибо парламент был коррумпирован и избирался вигами.

Очевидно, что практическое применение ценностей социально ориентированного консерватизма в различных сферах сможет помочь оздоровить и обновить современную европейскую цивилизацию. Поэтому культура и искусство не теряют ценность лишь в том случае, если они являются составной частью нашего призвания к вечной жизни и ведут нас к встрече с Богом.

Понятие культуры требует объяснения. Слово "культура" произошло от латинского "культ" – богослужение. По своим корням вся человеческая культура имеет религиозное происхождение. В древнем мире не было иной культуры кроме той, что была непосредственно связана с религией. Можно проследить истоки любого культурного явления, любого вида искусства, и окажется, что все они – в религиозных верованиях, в религиозном культе.

Каждый человек сотворен по образу и подобию Бога, он по сути является живой иконой Бога, поэтому, если культура и искусство хотят соответствовать своему высокому призванию, они должны быть иконой Царствия Божиего. Художник, деятель науки, социальный реформатор, другие работники на ниве культуры могут в рамках своих профессий совершить священнодействие, которое явит правду и красоту Бога [9].

Возможное движение человека к Богу в сфере искусства пока что основательно заблокировали художники авангарда, которые, как справедливо отмечают авторы сборника "Перелом", лишь толкуют о бессмысленности бытия и христианской веры. Эта тенденция взяла начало в футуризме, в связи с исчезновением из него человека, образ которого был разорван на части – пронизан лампами, постелями, улицами, разрушающими целостность человеческого существа, неповторимое личностное начало. Таким образом, произошло фундаментальное и роковое для искусства отпадение от традиций мира антики, христианства и Ренессанса.

Партийные системы, на основе которых выстраивается современная парламентская демократия, тоже давно можно считать анахронизмом.

Одним из самых шокирующих признаний Роберта Михельса, автора классической работы в области политической теории "Социология партийных организаций в современной демократии" (Лейпциг, 1911), стал его вывод о несовместимости современных бюрократических организаций и демократии: "Кто говорит об организации, – пишет Михельс, – говорит о тенденции к олигархии... По мере развития организации демократия приходит в упадок. В условиях сложного взаимодействия технических свойств политической организации с психическими свойствами организованных масс и их политических лидеров происходит постепенный переход от спонтанного лидерства к олигархическому руководству, через стадии профессионального и стабилизированного лидерства".

На зыбком основании зиждется также концепция парламентской демократии, опирающаяся на либеральную теорию свободы Руссо. И прежде всего на его тезис о существовании не поврежденной первородным грехом человеческой природы, нуждающейся не в Божией помощи для борьбы с грехом, а лишь в беспрепятственном проявлении своего природного совершенства. От "всеобщей воли народа", по мнению Руссо, должна исходить государственная власть. Наиболее эффективной формой выражения народной воли либералы объявили парламентаризм.

Когда началась пропаганда подобной системы в России, К.П. Победоносцев отметил в статье "Великая ложь нашего времени" (1896), что парламентская демократия была бы эффективна, если бы представители народа отбросили личные амбиции и добросовестно выполняли вверенную народом программу; и если бы к тому же большинство народа было в состоянии верно уразуметь эту необходимую программу, преследуя не сиюминутные личные цели, а долгосрочные интересы всего общества.

Таких условий в реальной жизни быть не могло. Парламентская демократия, которой вдохновлялись в Новое время, привела лишь к тому, что люди при слабостях и пороках своей натуры облекли в новую форму свои прежние привычки и склонности.

Обновление политической системы современного общества, как правильно отмечают авторы сборника, следует искать на пути корпоративизма – вместо партийной структуры демократии и вместо классовой борьбы коммунистов. Идея корпоративизма предполагает, что представительные органы власти будут создаваться на основе представительства в них профессиональных корпораций.

Эта идея совсем не новая (но пока в полной мере не востребованная), ее вынашивала еще русская эмиграция в 20–30-е годы прошлого века. Необходимо, однако, оговориться, что, в отличие, например, от итальянского фашизма того времени, который тоже апеллировал к принципу корпоративизма, в Русском зарубежье (например в концепции "Нового средневековья" Н.А. Бердяева) идея корпоративизма опиралась на православные ценности (тогда как фашизм – на язычество!).

Политическая система современного общества, если ее выстроить на принципе корпоративизма, резко изменит природу государства, которое перестанет быть местом, где конкурирующие политические силы борются за материальные блага. Вместо этого государство станет организмом братского служения, единения веры и жертвенности.

Разумеется, это православный идеал монархической, богоосвященной власти. Но и монархию мыслители Русского зарубежья увидели по-новому: не просто как верность традиции предков, но как соответствие самой духовной природе общества и смыслу истории. Это означало совместное служение всех слоев народа и верховного правителя – Богу.

Государство, которое будет выстраивать свои отношения в вертикальной и горизонтальной плоскости власти, используя монархический принцип, – лишь такое государство сможет стать в подлинном смысле нравственным.

Формирование нравственного государства, как правильно отмечают авторы сборника, должно стать конечным результатом преобразования общества на основе социально-консервативных ценностей.

Авторы сборника не обходят вниманием также вопросы роли и места интеллигенции в обществе.

В современных обществах значительная часть интеллигенции находится в состоянии раздирающего ее раздвоения, поскольку, с одной стороны, она хочет быть непримиримым критиком действующего режима, а с другой – требует, чтобы тот же режим давал ей всяческие привилегии.

Напротив, в обществе, выстроенном в соответствии с социально-консервативными ценностями, интеллигенция не будет подвержена соблазнам власти, она станет соучастницей процессов обновления и просветления жизни общества изнутри (Н.А. Бердяев).

Таким образом, авторов сборника объединяет ощущение тревожного состояния сегодняшнего мира – мира евроатлантической цивилизации, – и уверенность в том, что обновление современного общества возможно лишь на путях социально-консервативной идеологии. Дальнейшая разработка вопросов, поставленных авторами "Перелома", стоит на повестке дня. Это особенно актуально для современной Чехии, где в интеллектуальной среде чувствуется определенный провинциализм. И это несмотря на то, что страна входит в структуры Европейского Союза, а может быть, именно потому, что ЕС постепенно теряет притязания на лидерство.

[1] Перелом. Сборник статей о справедливости традиции. М., 2013.

[2] Scheller M. Řád lásky. Praha, Vyšehrad, 1971. S. 5.

[3] Пушкин А.С. Евгений Онегин // Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 10 т. Т. 5. М., 1957. С. 27.

[4] Keller J. Dějiny klasické sociologie. Praha, 2004. S. 143–146.

[5] Le Bon G. Psychologie des foules. Paris, 1963. P. 47–56.

[6] См.: Честертон Г.К. Шар и крест. М.: Изд-во Сретенского монастыря, 2008.

[7] Киреевский И.В. Ответ Хомякову // Киреевский И.В. Избранное. М., 1984. С. 118–120.

[8] См.: Годберг Д. Либеральный фашизм. История левых сил от Муссолини до Обамы. М.: Рид Групп, 2012. [9] Špidlík T. Ruská idea. Jiný pohled na člověka. Velehrad, 1996. S. 154.