Как бороться с терроризмом без спецназа

После трагических октябрьских событий на Дубровке – захвата заложников террористами и проведенной спецслужбами операции по их освобождению – 'Известия' обратились к своим читателям с предложением подумать над тем, как России избежать повторения 'Норд-Оста', не превращаясь в полицейское государство. Уже были опубликованы письма читателей и размышления на эту тему Евгения Примакова. Сегодня мы представляем статью диакона Андрея КУРАЕВА, написанную специально для 'Известия'.

После каждой 'террористической' вылазки раздаются заклинания: 'нельзя искать религиозные или национальные корни террористов!'; 'у терроризма нет национальности!'; 'у бандитов нет веры'... Прямо инопланетяне какие-то...

Есть, есть у них и матери, и отцы, есть то, чему эти бандиты научились не в спецлагерях, а у себя дома, есть то, что они усвоили из своих национальных преданий и религиозных наставлений. А еще есть то, чему они научились в советской школе.

Да, советская школа есть школа терроризма. Она из поколения в поколение передает (не могу решиться писать в прошедшем времени) восхваление террористов, их героизацию. Пугачев и Разин, братья Ульяновы и Робеспьер, декабристы и бомбисты, санкюлоты и прочие 'несгибаемые борцы' преподносятся ею как образцы, достойные всяческого подражания.

Школа и по сю пору учит, что власть, как правило, не права, что против нее с силой и удалью может восставать любой 'порядочный человек', а вот государство не имеет права на самооборону от 'дубровских'.

Эти школьные уроки трудно забыть – они канонизируются топонимикой наших городов. Мы до сих пор ходим по улицам, которые носят имена Ленина, Свердлова, Урицкого, Дзержинского, Пугачева, Разина, Пестеля, Рылеева.

Налицо политика двойных стандартов, которыми руководствуются и федеральные, и местные власти Российской Федерации, когда речь идет о проблеме терроризма. Наши лидеры утверждают, что терроризм – преступление, которое не может иметь никакого оправдания. Нет, мол, такой цели, ради достижения которой можно было бы вставать на путь экстремизма. Но при этом политика одобрения 'пламенных революционеров' продолжается.

Мне бы очень хотелось, чтобы сегодняшнее осуждение терроризма было обращено и к нашему собственному прошлому.

Борьбу с терроризмом можно начать без спецназа и без газа, без поиска баз террористов в Саудовской Аравии или Афганистане и уж точно без оглядки на мнение чеченолюбивого американского конгресса и исламобоязненного европейского парламента – просто по месту своего жительства: с требования переменить имена улиц и площадей, названных в честь 'дудаевых' прежних эпох. И с подбора школьных учебников, в которых история России не выглядела бы сплошной 'генеральной репетицией' большевистского переворота.

Чувствую, что подошел к грани, за которой начинается другое неприличие – привычка либеральной прессы при каждом конфликте всю вину перекладывать на 'эту страну'.

Да, есть в нынешнем всплеске терроризма вина советской революционной пропаганды. Но ведь не все выпускники советской школы подкладывают бомбы и захватывают роддома. Значит, есть и иные источники нашей беды.

Повторю: мне кажутся странными модные ныне призывы не искать национальные и религиозные корни террористов. А почему мы должны о них забывать? Настала пора серьезно осознать многокультурность Российской Федерации. Россия населена не общечеловеками и даже не просто европейцами. Культуры народов, вовлеченных Российской империей в общие границы, настолько различны, здесь соседствуют столь различные представления о добре и зле, что нередко то, что считается преступлением в понятиях одной культуры, воспринимается другим народом как доблесть.

Вспомним: вполне законная и необходимая борьба с антисемитизмом после 1945 года все же не смогла не налететь на ту же мину двойных стандартов. В качестве психологической предпосылки, сделавшей возможным Холокост, была названа привычка людей мыслить в категориях общенациональной вины и общенациональной ответственности. Каждый еврей в массовом сознании считался соучастником беснования толпы, кричавшей перед дворцом Понтия Пилата: 'Распни Его!' Отрицая 'круговую поруку' в восприятии еврейской истории, настаивая на том, что (по слову Жаботинского) у каждой нации есть право иметь своих подлецов, анти-антисемитская пропаганда отказывалась видеть в антисемитских выходках отдельные грехи отдельных людей и настаивала на том, что 'семена зла' в самой европейской культуре, и прежде всего – в христианстве.

Так в конце ХХ века в культурологию была перенесена классическая средневековая философская дискуссия – спор между номиналистами и реалистами. Демократическая пресса предпочла сегодня встать на позицию радикального номинализма: 'каждый выбирает для себя' свою бомбу, и это именно и только сознательный выбор одного человека. Посему террориста нельзя рассматривать как носителя некой культуры. Существуют ли особенности его национального и религиозного воспитания, которые облегчили ему этот выбор, – этот вопрос ставить нельзя, неполиткорректно.

Я же считаю, что в области культурологии нужно быть и номиналистом, и реалистом одновременно. Мы должны уметь видеть своеобразие каждого отдельного человека, его личную ответственность за все доброе и плохое, что он делает. Но человек начинает свой путь не с чистого листа. И у каждого из нас есть предрассудки в буквальном смысле этого слова – то, что усвоено раньше, чем начал работать наш личный рассудок, с молоком матери.

Обычаи разных культур бывают радикально разными. В библейские времена здравый смысл подсказывал видеть 'безумца' в том, кто говорит 'нет Бога'. В советские времена здравый смысл полагал безумным того, кто вопреки мнению большинства (а главное – властей) считал, что есть в мире сила высшая, чем Политбюро.

Так несут ли культура, нация ответственность за то, что они хранят в качестве своего 'здравого смысла', что передают своим детям в качестве стандарта жизни? Если в национальной культуре есть некие черты, способствующие терроризму, эту культуру надо менять, выдергивая из нее 'зубы дракона'. Ведется же сегодня в русском языке борьба со словом 'жид', а в английском – со словом 'негр'. Если семя ненависти, скажем, не в языке, а в религии, и на нее надо оказывать давление, заставляя мутировать (как некогда Петр добился мутации московского православия во что-то среднеевропейское).

Даже в советские годы, не говоря уже о современности, в Чечне процветали рабовладение и работорговля. Тайно от Москвы. Но в каждом ауле прекрасно знали, у кого есть рабы, где находятся, когда были пленены или куплены. Поэтому все же возникает вопрос о групповой солидарности, групповой ответственности.

Благодушие народа, взирающего на рабовладельческий промысел своих единоплеменников, свидетельствует, что его национальный 'здравый смысл', его культура признают возможность рабства, разрешают захват людей и обманным путем, и путем насилия. И здесь не стоит говорить, что так действуют отдельные выродки. Нет, эти рабовладельцы действуют как вполне репрезентативные носители своей национальной культуры.

Вывод о том, что 'чеченский народ не виноват', нельзя делать на основании деклараций московских чеченцев (живущих в Москве или назначенных Москвою). Такой вывод можно сделать только на основе данных армейской разведки и ФСБ: проанализировав реакцию чеченцев в тех разговорах, которые они вели между собой (причем не на русском языке, а на своем). Мне же запомнилось, как в одном из телерепортажей чеченка в лагере беженцев о террористах в Москве сказала – 'наши'.

Жаль, что у CNN нет постоянных корпунктов в горных аулах Чечни. Тогда бы весь мир увидел сцены, подобные тем, что шокировали его год назад: стихийное (то есть искреннее, роскошь, которую не могут себе позволить 'официальные представители') ликование палестинцев по поводу успеха террористов в Нью-Йорке.

Зато в Москве, по свидетельствам заложников, террористы вели себя на удивление сдержанно, уравновешенно, корректно. И это их спокойствие прежде всего свидетельствует об убеждениях: террористы считали, что совершаемое ими в высшей степени нормально.

Страусиная политика не поможет: от вопроса о корнях терроризма в самой национальной традиции тех или иных горских племен не уйти.

Чтобы сбить эмоции, нужно осознать: то, что произошло в Нью-Йорке и Москве в начале ХХI века, вполне обыденно с точки зрения мировой истории. Прорвался наружу один из ее главных конфликтов. Конфликт скотоводов и земледельцев.

Это конфликт, который проходит через всю историю человечества: от противостояния Древнего Египта ливийцам и его капитуляции перед гиксосами. В языке древних шумеров 'ад' обозначается словом 'кур' – буквально: 'горы'. Похоже, горцы 'достали' шумеров всерьез. Горы, нависавшие над Междуречьем (в том числе и Кавказ), являли лик смерти. У нас в университетах говорят, что древнейшая цивилизация и сильное государство возникли именно в Междуречье потому, что земледелие в этом регионе требовало хорошей организации труда. Но, может, причиной было и то, что только крепкое, сплоченное государство могло сопротивляться набегам горцев?

А по другую сторону Кавказа – Кубань. Плодороднейшие земли планеты. Почему же в последнее тысячелетие здесь не было земледельческих цивилизаций? Отчего эти черноземы оставались пустошью, пока не появились русские крепости, казачьи поселения, станицы и заставы? Не оттого ли, что рядом были горцы, считавшие нормой жить за счет набегов на соседей?

Так возможно ли сосуществование настолько разных культур? Да, все мы хотим мира. Но как он должен выглядеть, представляем по-разному.

По понятиям земледельцев для бесконфликтного соседства достаточно соседей оставить в покое. По понятиям скотоводов-кочевников успокоенные соседи есть беззащитная, законная и вкусная добыча.

...Пал я как-то жертвой рекламы. Новый фильм Соловьева 'Нежный возраст' получил хорошую прессу. И когда его показ был объявлен в телепрограмме, решил предаться созерцанию. Не могу сказать, что фильм меня увлек. Но вдруг один кадр всецело затащил меня в телеэкран: там показывали дом, в котором я живу. И в том же эпизоде один персонаж говорит другому: 'А ты в милицию не пробовал обратиться?' И слышит в ответ: 'Да ты что? Это же Юго-Запад! Здесь государства нет. Здесь одни чечены!' И это правда. Летом 2002 года чечены прямо под окнами моего дома установили кафе-тент (для ориентировки на местности: это в полукилометре от того 'Макдоналдса', у которого чечены же взорвали машину за пару дней до захвата 'Норд-Оста'). Громкая музыка услаждала посетителей до глубокой ночи. Когда после нескольких бессонных ночей мой собственный интерес к музыкальной культуре Северного Кавказа был удовлетворен до предела, я спустился к кафе и напомнил бармену, что он все же не у себя в ауле, а в Москве, где, кстати, только что принят закон об охране тишины в ночное время... В ответ мне было спокойненько так сказано: 'Маё кафэ – это нэ Масква!'

Так что конфликт культур – это не пограничная проблема. Гиксосы среди нас. И если в Европе они занимают маргинальные позиции, зацепившись за нижние этажи социальной лестницы, то в Москве все иначе: пришельцы не стесняются демонстрировать свою силу, не скрывают презрения к нам, туземцам, не скрывают своих планов превратить Россию в Московский халифат...

Такая перспектива нас не устраивает? Но тогда – одно из двух.

Известен китайский вариант: стена, отделяющая евразийские кочевые просторы от оседлой цивилизации китайского Двуречья. Однако уже ко времени генерала Ермолова стало понятно, что этот вариант с чеченцами не срабатывает. Рельеф здесь не китайский. Крепости, построенные по периметру Чечни, не давали защиты от набегов. Тогда было решено полностью взять под контроль эту территорию, насаждая там уже свою систему ценностей. Политика более затратная, более тяжелая. А самое главное, эта модель дает результат только в далекой перспективе – если в течение столетий проводить жесткую линию, подкупая и устраняя местных национальных лидеров, контролируя школьное и религиозное образование и т.д. Так происходит цивилизаторское служение Империи – то, что Киплинг называл 'бременем белого человека'.

Это служение состоит, в частности, в том, чтобы быть 'удерживающим': если разбой – это не проступок нескольких людей, если он и в самом деле имеет культурные корни, то этим, разбойным, аспектам туземной культуры Империя должна объявить войну. Газетами, школами, церковью. Если надо – и спецназом. Но стоит Империи забыть, зачем она здесь, забыть о своем цивилизаторском назначении, ослабить давление – следует новый взрыв.

Постоянное давление есть путь к миру. Порой именно пушки способны проложить дорогу к переговорному столу. Военные операции уместны хотя бы потому, что только их успех может придать России в глазах чеченцев статус уважаемого государства. Только с уважаемым оппонентом могут быть переговоры и только сильному кодекс чести горцев разрешает сделать уступки или подчиниться.

Для переговоров надо создать условия. Истеричное требование мира во что бы то ни стало есть худшая подготовка к ним.

Какой вариант действий сейчас уместнее – не мне решать. Но первый шаг на пути решения любой проблемы – фиксация того, что проблема есть. Поэтому табу, наложенное либеральной прессой на осмысление национальных и религиозных корней терроризма, должно быть наконец снято.

Полагаю, кстати, что в чеченской проблеме национальное начало превалирует над религиозным. Мир ислама разнообразен не менее, чем мир христианства. Ваххабиты в исламе – то же, что баптисты в христианской истории (и те и другие в общем-то маргиналы, но и те и другие в конце концов подчинили себе самые влиятельные государства в своих мирах: в исламском мире – Саудовскую Аравию; в христианском мире – США).

То, что восточнославянские племена впитали в себя византийский вариант христианства, а римский вариант оказался для них менее близок, в некоторой степени свидетельствует и о характере этих племен, который был им присущ в языческие времена. Точно так же то, что чеченцы избрали мюридизм, а не стали обычными суннитами или шиитами, наверно, во многом обусловлено их предыдущей историей.

Уместен ли вопрос о том, в какой мере характер русского народа обусловлен православием? Конечно. Но тогда уместен и вопрос о том, какие национальные черты стушевал, а какие, напротив, подчеркнул ислам в национальных темпераментах и нравах северокавказских горцев. Тем более что ислам они избрали совсем недавно – во времена Шамиля, в начале XIX века.

Террористы, вовлекая в военные бедствия мирных жителей России, по – своему правы: они понимают, что с ними воюет не та или иная дивизия, а именно Россия. В их глазах мы едины с нашей армией. Настала пора и нам осознать меру единства террористов с их народом.

Андрей Кураев в 1984 году окончил философский факультет МГУ по кафедре истории и теории научного атеизма, поступил в аспирантуру Института философии АН СССР. В 1985 году перешел на работу в Московскую духовную академию. В 1988 году окончил Московскую духовную семинарию, после чего поступил в Бухарестский богословский институт. После возвращения в Россию работал референтом патриарха Московского и всея Руси Алексия II. В это же время окончил Московскую духовную академию. Кандидат философских наук, профессор богословия.

В настоящее время диакон Андрей Кураев – клирик храма св. Иоанна Предтечи, что на Пресне.

12.11.2002