Обращенный Достоевским

В храме Живоначальной Троицы на Воробьевых горах, куда накануне заходил президент России поставить свечи за тех, кто пострадал, защищая людей в Новороссии, наутро совсем тихо. Закончилась служба в памятный день усекновения главы пророка и Предтечи Господня Иоанна, завершились Таинства, священник, проходя мимо, здоровается, "подсвечница" чистит подсвечники. И стоит та особая тишина, что обладает удивительным свойством изъятия из суеты, действующим с одинаковой силой и на журналистов, и на президентов, и на прохожего с улицы.

В храме как особые святыни почитаются образ Донской Божией Матери и Благодатное небо. Такие иконы выделяются обычно либо большим количеством дорогих крестиков, оставленных в благодарность за вымоленную помощь, либо чем-то совсем неуловимым. Но это неуловимое обязательно подскажет тебе особенность образа – не эстетическую, духовную.

– Он очень скромный человек, – говорит мне отец Андрей о президенте. – Очень смиренный. Спросил у меня, где у нас канун, чтобы поставить свечки за упокой.

И показывает мне фотографию, снятую кем-то из его паствы на мобильник. У президента на этой фотографии невиданное выражение лица – невероятной милосердности и человеческой нежности. Сито многочисленных пресс-служб уж точно бы не пропустило такое в большую историю.

– Почему он вас так держит за руку? – удивляюсь я человеческой пронзительности чувств героев фотографии.

– Да мы просто расцеловались с ним троекратно при встрече и при расставании. И я ему сказал, что я тот самый священник, что уехал из Одессы, спасаясь от ареста. Кто-то из его помощников потом выскочил из машины и записал мои координаты, ну а потом журналисты вставили про меня что-то в новость и фамилию, конечно, перепутали.

Отец Андрей – удивительный человек. "Он тебе понравится, – написал мне накануне в "Фейсбуке" один знающий его мой старый друг. – Интеллигентный, умный, культурный. С южным таким обаянием".

Я встречаю отца Андрея у ворот храма, разговаривающего с прихожанкой на духовно-экзистенциальные темы. Представляюсь, он кивает и как ни в чем не бывало утекает в тот неоконченный разговор. Прихожанка из незнакомых ему, что называется, проходивших мимо, но у нее грусть и вопрошание, и надо с ней договорить. "Таня, Таня, окликает ее кто-то, запиши батюшкин телефон". "Да неудобно, – смущается Таня, но батюшка удостоверяет, что надо записать, и опять они на минуту отходят, и ее вопрошание ведет их – это видно – по каким-то неземным, но крайне важным для ее души сюжетам. Пока мы идем с отцом Андреем по небольшому церковному двору к скамейке, где он даст мне интервью, он все время "утекает" от меня в какое-то дело. Но это не от небрежения журналистами, просто люди и дела ждут его на каждом шагу. "Батюшка, я здесь раньше у вас в храме алтарничал, а потом уехал преподавать за границу, теперь вернулся, можно мне, приходя на службу, заходить в алтарь?". Отец Андрей не обидно спрашивает, не было ли за ним скандалов и недисциплинированности, больших замечаний от прежнего настоятеля и сверхэкзотичного поведения.

Нет, "сверхэкзотичного" ничего не было, смеется вопрошающий, но дисциплина, да, хромала, когда на работе было трудно. Но в конце концов счастливый возвращенец с женой благословлены, а отец Андрей уже перетек в мастерскую к строителям. "И когда же вы поставите дверь? Вы мне ее обещали поставить в прошлую пятницу!" "Но мне только вчера дали задание, – отчитывается гастарбайтер с лицом уже отдохнувшим от теней всем известных грехов, и очень неуверенно и неэкспрессивно добавляя слово "блин". – Завтра точно поставлю".

Обычные сцены, но у отца Андрея – красивого, высокого, зеленоглазого – есть одно необычное свойство, некая почти неуловимая неотмирность. Немного похожая на детскость, но не капризную, не наивную, не простоватую(наоборот, речь его искусна, долга, умна, позиции продуманы), нет, это детскость перед Богом, присутствие "иного измерения" во всех словах и делах – и внешних, и внутренних. И за час разговора ни разу – ни в одной букве, ни в одном тоне – не заиграло человеческое самолюбие и гордость, самопревозношение. Дитя и отец. Потому и отец хороший (это сразу видно), что сам "дитя" перед Богом.

Такие люди редки и сокровищны. Он родился и вырос в Одессе. Не в украинском, по его мнению, в новороссийском городе. Когда слышал "ну так убирайтесь в Россию, раз вы русский", отвечал, что род его по материнской линии здесь с XIX века.

– Я люблю Одессу и никогда бы не покинул свою паству, – рассказывает отец Андрей. – И война бы меня не испугала. Но меня вызвали на допрос в СБУ и прямо сказали, что могут тотчас перевести меня из статуса свидетеля в статус обвиняемого и арестовать. Мне было предписано самому приехать в Киев и явиться туда, где бы меня арестовали. Незадолго перед этим к одному из наших священников явился отряд спецназовцев... Я не признавал законность той власти, которая требовала от меня появления в Киеве, получил от священноначалия благословление и уехал служить в Москву.

То, что произошло с Украиной и прошло по его сердцу и по его судьбе, он убежден, связано с активным воспитанием народа , особенно молодых поколений в годы так называемой (он просит подчеркнуть слова "так называемая") независимости Украины, жесткой русофобии. Единство Русской православной церкви – зло, единство русского мира – зло, русские – чужие, а Россия – "плохая" страна – вот суть того настроения, которое инспирировалось и главенствовало два последних десятилетия.

И воспиталось поколение в духе языческой религии, главные "каноны" которой "Украина – не Россия" и "Украина превыше всего", превыше Бога, превыше правды, превыше милосердия".

– Я бы назвал это новое язычество "культом анти-России", – говорит отец Андрей.

Для него украинцы – часть русского народа, превращенного в "укров". Угорелое фэнтези про великих древних укров как высшей расе было бы очень смешно, если бы не было так страшно. Молодых людей так прицельно воспитывали в таком фантастически дурном духе и воспитали. Отец Андрей считает, что в результате "русских натравили на русских", смогли, сумели превратить часть русских в записных русофобов. Промыли мозги и души, заразили фашистской идеологией.

– Я воспринимаю все это как вопиющую ложь и бесчеловечность, – говорит отец Андрей.

А теперь давайте представим, что он это говорит не здесь, у нас в Москве, в этом удивительном, светлом, прянично разрисованном храме, а в Одессе – в апреле этого года, а он это говорил там. Вслух, публично. Постоянно писал об этом в газеты. Не просто же так его вызывали в СБУ. Этот человек с манерами "высокого ребенка" не боялся все это говорить там, в апрельской Одессе, за считаные дни до майского "Холокоста".

Он упорно именно так называет одесское сожжение, говорит, что не может больше уважать украинский флаг после того, как в него заворачивались те, кто добивал горящих людей возле Дома профсоюзов. И очень спокойно, не голосом Савонаролы, а своим, привычным, но от этого еще сильнее звучащим, говорит, что после сожжения в Одессе все, кто идет – словом или поступком – с теми убийцами, кто их оправдывает, – "соучастник преступления".

У меня мороз по коже шел, когда я слышала это из уст не склонного к восклицаниям и манипулятивным приемам человека.

Он родился и вырос в Одессе в нецерковной семье. Еще в школьные годы тяжело переживал ощущения бессмысленности жизни в ее безбожном, сугубо материалистическом мировоззрении. Навсегда запомнил разговоры с профессором физиком Александром Аркадьевичем Ханонкиным. Лауреат двух госпремий, доктор наук, он пришел в школу искать физические таланты и долго говорил со школьниками о великой физике и о Боге, о том, что физика уж точно не опровергает и перечеркивает веру. А потом был Достоевский, обычное "Преступление и наказание" из школьной программы. Он перечитал все романы Достоевского, "глотал их, как задыхающийся глотает воздух". И на Пасху оказался в храме. Стоял, плакал, ему казалось, вокруг никого не было, и был он как на Небе. Ему было 15 лет. Вместо физфака пошел в семинарию , потом в Киевскую духовную академию. В Киеве женился.

"Жил с семьей на 90 долларов и был счастлив". Защитил кандидатскую о Русской православной церкви за рубежом с четким прогнозом о воссоединении православных церквей, когда до него оставалось еще 7 лет. Вернувшись в Одессу, рукоположился.

Час разговора с ним оставил у меня стойкое ощущение "Завидую его духовным чадам".

– Россия сейчас единственное место на Земле, где защищается Правда Божия, – говорил мне человек, обращенный одесским профессором-интеллектуалом и Достоевским. – Я очень люблю Патриарха Кирилла, это моя личностная реакция на него. И очень горд, что Россию сегодня возглавляет невероятно сильный светский лидер, не сравнимый с большинством своих современников. Россия сегодня единственное место на земле, где торжествуют христианские ценности. Здесь мир страхуется от истребления, от моды на гомосексуализм. Россия сегодня защищает человечество.

Ему совсем не страшно не попасть в какие-то записные политические моды. Ему это было не страшно еще тогда, когда он в Одессе написал статью о том, что православные христиане не могут идти за лидерами Болотной, и изобильно цитировал этих лидеров.

Он верит в то, во что верит, оставаясь умнейшим пастырем, тончайшим духовником. И высшим счастьем жизни называет саму возможность стоять у престола Божия. И миссионерствовать.

Паства его сегодняшняя и московская, и украинская, сюда приходят беженцы.

На выходе за лотком сидела женщина с кружками для сбора средств. Одна была для беженцев, вторая – для свадеб ополченцев.

– Три пары скоро венчаются, – сказала она мне гордо.

– А кто? – переспросил у нее мужчина, несколько похожий на военного.

– Да Андрей с Аней, Зеленый и Прапор.

– А-а-а, – протянул он. – А Прапор откуда?

– Из Донецка.

И так хотелось пожелать счастья Андрею с Аней, Зеленому и Прапору из Донецка.