Оскароносный Министр-Администратор

В кинематографической судьбе Андрея Звягинцева есть странность, загадка. Молодой провинциальный режиссер, "без имени", "без корней в тусовке", и вдруг – престижные награды, овации, практически назначение в классики мирового кинематографа. Такие "вдруги" порой раздражают, поскольку теряется ощущение логики реальности, а значит, прочности общезначимого, гарантированной цивилизацией. Что же такое состоялось в творчестве Звягинцева, что позволило кинематографической элите Запада узнать в нём своего? Ведь до сих пор элита эта отказывалась признавать даже тех, кто настойчиво стремился встать в ее ряды на равных, или хоть рядышком, но на приличном расстоянии.

Попробуем раскрутить этот клубок загадок; начнем с конца. Совсем недавно на экраны вышел фильм "Левиафан". Фильм этот фактически расколол патриотическую часть общественности надвое – часть зрителей и критиков была оскорблена, усмотрев в ленте холодную и злобную клевету на Россию, другая же часть также патриотически настроенных зрителей оказалась глубоко задета, приняв фильм как горькое обличение исконных пороков родной земли.

Сюжет фильма прост и уже прокручен в бессчетном количестве сериалов. Коррупционер, злодей-"руки в крови" и подонок, "отжимает" у хорошего парня дом и участок земли. Погубляя при этом его бизнес и его жену. В дополнение к этому главного героя предают все окружающие: жена изменяет с одним из друзей, другой друг, по сути, клевещет на хорошего парня, ломая его судьбу. Коллизия, для нынешней российской кинопродукции банальная до неприличия.

Что же задело, почему так нервно был воспринят этот фильм? Может быть, дело в фирменных звягинцевских замедленных, протяжных ритмах, переводящих трюизм в эстетическую плоскость? Может быть, зачаровывают унылые северные пейзажи, плывущие на фоне изнуряюще монотонной музыкальной темы, специально для фильма написанной знаменитым Филиппом Глассом? А может быть, возбуждает безжалостность социального обличения – алкоголическое безумие всех попавших в кадр персонажей, их маниакальная склонность к совершению всяческих подлостей?

Все это так. Но для того, чтобы уловить ядро мироощущения Звягинцева-режиссера (а без этого какое же может быть понимание художественного текста?), нужно ответить на главный вопрос: а кто же, или что же, в этом фильме является самим Левиафаном, то есть всепоглощающим злом? Российская коррупция? Или чуть тоньше – российская провинция? Вопрос только в одном: а может ли быть в лентах этого режиссера хоть какой-то разговор именно о конкретной исторической ситуации? Ведь для эстетики Звягинцева принципиальным моментом является беспочвенность. Где-то, когда-то, вообще в космосе мировой культуры...

Вспомним волнения вокруг первого фильма Звягинцева "Возвращение". Критики и эссеисты стремились понять и объяснить разрежённую атмосферу неопределенного пространства. Тогда никто не сомневался – раз нет конкретики места, значит, это притча. Действительно, похожа на притчу история про то, как отец, ушедший, скорее всего, в мир иной, "возвращается", чтобы помочь двум сыновьям пройти путь инициации, возмужания, приобщения к миру, исполненному конфликтов, перерезать пуповину, связывающую их с материнским лоном... Архетипы можно множить, буде к тому охота...

Но фильм "Возвращение" – это принципиально не притча, ведь притча просто обязана быть соединенной с живым опытом повседневности, в притче должна пульсировать кровь важных для земного пути вопросов. В притче – шершавость жизни, здесь же – гладкая поверхность абстракции. Здесь смутная, завораживающая ситуация, где действует – кто? призрак, оборотень, выходец с того света?.. Как бы желающий мальчикам добра отец. Он дает им уроки преодоления себя на пути к любой цели. Скаутский тип воспитания – "не бойся обжечь руки, устраивая костер". Если определять жанр, то это скорее моралитэ с привкусом триллера.

Но фильм, вне всякого сомнения, втягивает в свое пространство, зритель, съежившись и недоумевая, проходит с героями их странный путь в странном мире. Действительно, Звягинцев уже в первом фильме продемонстрировал, что обладает органическим чувством формы, оказывается способен ментальные формулы уложить в конструкцию, в которой образуется эмоциональная атмосфера. Вопрос – для чего?

Ведь вот парадокс: у Звягинцева абстрактный мир схемы расположен в чувственном пространстве. Скупые и верные детали, которым режиссер позволяет присутствовать в фильме, находятся здесь для того, чтобы вызвать у зрителя воспоминание о теплом равнодушии кухонного стола, остром окрике щепки, вонзившейся в палец, тяжести весла... Предметный мир расположен в пространстве мифа. Но фильм – не миф. Возможно, он силится – и не может стать мифом.

Следующий загадочный, а скорее, смущающий фильм Звягинцева – "Елена". В интервью телеканалу "Россия" перед показом фильма, этим же каналом продюсированного, Звягинцев, усталый и отрешенный, сказал, что на самом деле он писал сценарий для английской киностудии, но там а) не поняли сложного сюжетного хода со взяткой для поступления в институт, единственная цель пребывания в котором – "отмазаться" от армии, б) потребовали усовершенствовать сценарий усилением фрейдистской мотивации поступков главной героини. Пришлось снимать в былом Отечестве.

Впрочем, фрейдизма в фильме и так оказалось с избытком, куда уж больше, хотя движущая пружина действия – деньги. "Википедия" нам сообщает, что "Елена" – это российская кинодрама о классовом расслоении в современной Москве, Действительно, в фильме сталкиваются два клана – богатые и нищие. Но в понимании Звягинцева социальный расклад ещё уже: сталкивается орден работающих и обеспеченных и орда голодных дурошлепов. На обоих полюсах действует закон кровной, утробной любви. Богатые – рафинированно утонченные отец-дочь, и бедные – никчемные мать-сын-внуки.

Мать – Елена (превосходно сыгранная Надеждой Маркиной) решается на убийство отца, у которого служит домоправительницей, в расчете на долю наследства, так как деньги срочно нужны, чтобы избавить внука от службы в армии. Словом, нищеброды плодятся, чтобы потом разрушить прекрасное уединение людей состоятельных, культурных и знающих толк в жизни. У бедных по определению нет души: Елена убила и после этого будет спокойно лопать бутерброды.

В "Елене" срабатывает та же аберрация восприятия, что и во всех фильмах Звягинцева. Атмосфера угрюмости, длинные планы, долгие паузы, эмоционально насыщенное существование актеров в кадре заставляют предполагать наличие еще одного, надбытового плана. Конечно, мотивированное убийство "со смыслом" вызовет в памяти череду имен: Медея, Антигона, Клитемнестра... Но за этими мрачными героинями – глубочайшая онтологическая мотивация. Они исправляли ошибки судьбы, чтобы спасти разумный космос, в пространстве которого жили. Это и есть логика мифа. Над ними довлел Рок, велениям которого они следовали. В "Елене" всё деловито и обыденно: у смерти есть конкретная цена, равная сумме взятки.

И вот теперь можно попытаться понять, что же такое Левиафан из последнего и пока ключевого фильма Звягинцева. Исходное предположение: Левиафан – это Россия. Так ли?

В вышеупомянутом интервью прозвучала констатация важного момента – режиссер стал своим на Западе, переехал в бельэтаж Вавилонской башни, он уже "нездешняя сойка", а это предполагает иной взгляд на мир. Какая знакомая, какая драматичная русская история. На протяжении столетий в России всегда находились люди, строившие свою реальность на базе мечты о далеком райском острове, который можно достичь, если плыть всё время строго на запад, преодолевая таким образом нашу "сиволапую" жизнь. Не скоро приходило понимание, что этот остров называется Утопия. Но приходило.

"О, грустно, грустно мне! Ложится тьма густая

На дальнем Западе, стране святых чудес".

Россию и родные осины можно ненавидеть страстно, как, например, ненавидел Печерин Владимир, русский диссидент начала XIX века. Написал же он "Письма из Некрополя", именуя Некрополем Россию. А то, что в этом "Некрополе" уже был Пушкин, чуть позднее появится Достоевский, а еще чуть позднее – Чехов, так на это чутья не хватило. Печерин писал:

Как радостно отчизну ненавидеть

И жадно ждать ее уничтоженья.

Какова страсть! Но Печерин, как умел, искал выход из духовного тупика – стал католическим монахом.

Звягинцев же относится к окружающему миру по-иному – совершенно бесстрастно. Он ничего не любит, ни над чем не роняет слезу. А, подобно мальчику Каю, складывает из льдинок слово "Вечность".

Итак, по сумме произведенного уже фактически оскароносным режиссером можно сказать, что Левиафан у Звягинцева – это вообще земная жизнь: разноцветно разнообразные человеки и всё, что их окружает. Примеры такого отношения известны. Вспомним шварцевского Министра-Администратора: "Береза – тупица, дуб – осёл, речка – кретинка, облака – идиоты. Бабочка – дура-дурой". Про человека Звягинцев всем своим творчеством сказал исчерпывающе: "ошибка эволюции". Вокруг по определению нет добра, да что там, светлого пятна и того нет.

А вот здесь-то и содержится объяснение, почему творчество Звягинцева приходится в масть разным западным кинофестивалям. Там ведь весь арт-хаус стоит на свидетельстве депрессивного состояния мира и души современного землянина. Правда, в масскульте обязателен казенный голливудский оптимизм в финале. Но это для обывателя, а для "элиты" – "чистая правда" про мрак бытия.

А депрессия эта объясняется очень просто: современный западный человек утратил онтологический горизонт (боюсь написать "метафизический"). Человек ограничен самим собой, ему некуда стремиться, нечем спасаться. Западная культура, отказавшись от христианства, утратила способность любви к миру (толерантность – это не любовь). Осталось перебирать осколки воспоминаний, старческими пальцами разглаживать фотографии, манишки, переставлять очень красивые старинные чашки...

А в христианстве, как это ни противоречит принципам Евросоюза, заключен генезис европейской культуры. Оказалось, что вне источника христианского понимания личности европейская культура обречена на смерть. Да, за века искусство наработало громадный арсенал приемов, которым более или менее успешно пользуются мастера-"правдорубы", знающие, что человек – никакой не образ Божий, а сложное белковое соединение, живущее для потребления вредных продуктов и информации. А дальше-то что?

Так, в фильмах Звягинцева нет даже психологического мира героев, предполагающего сложность человека, а есть ярко выраженный эмоциональный фон персонажей, на котором развивается действие. И в выстраивании эмоциональной партитуры ленты Звягинцеву действительно нет равных. Но вот что интересно. Умеющий находить в эмоциональной палитре актера нужную ноту режиссер, по всей видимости, спасовал перед образом епископа, по сценарному замыслу, понятное дело, коррупционера, вымогателя и притворщика. На экране в результате – картонная фигура, этакая чучелка в митре, бесцветным голосом озвучивающая даже не общие места, а пошлые представления создателей фильма о "православных добродетелях".

Конечно, Звягинцева не назовешь исследователем глубин человеческой души и бытия. Да он к этому и не стремится. Он ведь и так, на зависть прочим расейским европейцам, попал в тренд западного кинематографа. Из которого ушла личность. Да и неоткуда ей теперь взяться. С христианством пришла – с христианством и ушла. Не бывает личности без свободной связи с Богом.

Но сложность и глубина Божиего мира осталась. Будет ли она отражена и измерена – никто не знает. Примеры такого подхода к реальности есть и в нынешнем киноискусстве. Другое дело, что они не попадают на призовые фестивальные места.

А что касается "горькой правды" про наше Отечество в "Левиафане"... Ну, может, кто-то хочет ловить свое отражение в мутной луже застоявшейся воды... Ладно, пусть будет отражение. Только скучно.