Именно Дума свергла монархию в России

Тема "Ложь нашего времени?" вызвала оживленную дискуссию на нашем сайте, среди наших читателей и авторов. Возвращаясь к этой теме, Русская Idea публикует интервью с известным политологом, профессором Высшей школы экономики Леонидом Поляковым. Леонид Владимирович обращает наше внимание на значение взглядов Победоносцева с политологической точки зрения. В этом смысле работа "Великая ложь нашего времени" предстает как образец консервативной критики демократии конца XIX – начала ХХ веков. Среди прочего, Леонид Поляков отмечает, что убеждение в недоброй природе человека и неверие в возможность совершенного политического строя – а именно таковым мыслили парламентскую демократию ее творцы – было весьма типичным для консерваторов того времени, причем консерваторов не только российских.

Уважаемый Леонид Владимирович! Все помнят фразу "Великая ложь нашего времени", но не помнят самого произведения. Является ли это произведение памятником консервативной мысли?

"Великая ложь нашего времени" – один из классических текстов русской консервативной мысли конца XIX – начала ХХ веков. В этой статье – небольшой, но энергичной и насыщенной смыслами, – хорошо представлены основные принципы консервативной критики демократии – темы, очень важной для русской традиции консерватизма этого периода. Победоносцев развивает систематическую критику, нацеленную на опровержение как самой идеи народовластия, так и народовластия в форме парламента, представительной демократии. При этом обер-прокурор Синода проводит четкое различие между античной демократией и демократией XIX века. И в центре его критического анализа – наличная демократическая практика, связанная с институтом парламента, единственно возможной формой демократии в больших государствах в XIX веке.

Какие аргументы Победоносцева против парламентаризма поверхностные, а какие – основательные?

Аргументация российского консерватора имеет несколько ракурсов. В его статье есть аргументы, работающие как против любой демократии, так и против демократии представительной. Первостепенное значение имеет тезис Победоносцева о том, что сама природа человека не поддается форматированию с помощью идеальных политических порядков. Бессмысленны попытки решения человеческих проблем через учреждение новых политических институтов, скажем, через смену монархии на демократию, без морального преобразования человека. Согласно Победоносцеву, в любом политическом режиме выражается человек, его природа, а все его недостатки переносятся на тот политический строй, который существует в стране или возникает вновь. Тема изначального несовершенства человека, его, как минимум, недоброй природы – одна из типичных для консервативной критики демократии, в противоположность либеральным представлениям о природе человека. Константин Петрович опровергает религию просветителей XVIII века, центральную идею просветительской философии, согласно которой человек – некое несовершенное политическое животное в силу своего невежества. Если его просветить, избавить от заблуждений и предрассудков, среди которых, конечно, значится и религия, тогда человек откроется как существо доброе во всех смыслах. И тогда политическая практика этого существа – а именно демократия, то есть самоуправление народа, создаст некий совершенный строй.

Победоносцев полагал, что это утопия?

Для Победоносцева это не просто утопия, для него именно в этом кроется корень лжи, источник лживости демократии как идеи. Развивая критику конкретной политической практики XIX века, а именно практики функционирования парламента как ключевого института представительной демократии, Победоносцев размышляет не только философски, но и процедурно-технологически. Он убежден: в самой процедуре создания парламента заложена ловушка. Идея парламентаризма основана на представлении о том, что люди в состоянии выбрать своих лучших представителей, которые от имени всех будут править в интересах всех. Однако сама процедура отбора, избирательная кампания, основанная на конкуренции за голоса избирателей – это не что иное, как соревнование профессионалов публичной риторики. По сути дела, имеет место конкуренция шарлатанов, которые стремятся обмануть избирателя, чтобы набрать как можно больше голосов. Поэтому любой парламент будет составлен из наиболее пронырливых, наиболее красноречивых, наиболее беспринципных и циничных людей, которые готовы ради власти рассказывать сказки своим избирателям, из людей, которые умеют нравиться. В каком-то смысле здесь уместно провести аналогию с "Государем" Макиавелли. Искусство казаться, а не быть – вот руководящая идея каждого будущего парламентария. Этакие маленькие государи, каждый из которых упражняется в искусстве казаться. Реальная практика парламентаризма показывает: никогда никакому народу не удастся выбрать лучших. Константин Петрович во многом повторяет платоновский аргумент – лучшие люди чураются власти, они никогда не пойдут во власть добровольно. Их может заставить принять власть только одно – если им объяснить, что им придется быть под властью плохих людей.

Что еще "вменяет" Победоносцев "в вину" парламентаризму?

Следующий аргумент Победоносцева связан с критикой партийности. Он обращает внимание, что в рамках избирательной системы идет соревнование не за право представлять народный интерес, а за право представлять партийный интерес. Эта тема крайне важна для русских консерваторов, в отличие, скажем, от британской традиции консерватизма, основоположник которой Берк сам был членом партии. Здесь можно увидеть парадоксальное сходство Победоносцева с Руссо, его прямым оппонентом. Ведь в своем трактате "Об общественном договоре" Руссо четко и ясно высказался против того, чтобы суверен был представителем партии. Партийность разделяет общую волю. У Победоносцева схожий, но все же иной по природе аргумент. Партии как бы приватизируют право представлять интерес народа в целом. Партийность, неизбежная в парламенте, в конечном счете, серьезно искажает тот продукт, который производят парламентарии.

В итоге государственный интерес подменяется партийным?

Именно. На выходе имеется интерес партий, а не государственный интерес. И, здесь Победоносцев, видимо, рассуждает так: машина парламентаризма оказывается работающей не на государство, а, по сути дела, против государства, понимаемого по-гегелевски как выражение народного духа. А у Победоносцева была определенная гегельянская прививка. Как и у его современника и оппонента, хотя и очень близкого человека – Бориса Николаевича Чичерина. Победоносцев обращает внимание еще на одно обстоятельство, особенно важное для государственных образований типа империй. Демократия – это такая политическая практика, которая стимулирует развитие национализма и не может ему противостоять. И здесь Победоносцев обращается не только к Российской империи, но и к Австро-Венгерии. У Победоносцева национализм предстает как угроза сепаратизма, как угроза распада тех могучих государственных образований, которые в конце XIX века составляли мировую политическую сцену. Парламентаризм ведет к разрушению государственности. По мнению российского консерватора, эти опасные тенденции со всей полнотой развиваются в современной ему Австро-Венгерской империи и, учитывая ее многосоставность в национальном отношении, стимулируют ее распад. Зная дальнейшую историю Австро-Венгрии, нельзя не признать, что Победоносцев был отчасти прав, хотя эта империя формально распалась в результате Первой мировой войны.

В статье "Великая ложь нашего времени" Победоносцев не пишет об этом подробно, но в его письмах к Федору Достоевскому есть еще один аргумент против народного представительства в форме парламента. Победоносцев указывает, что корпус законодателей с легкостью можно будет подкупить финансовым группам. Не является ли нынешняя степень влияния финансовых бизнес-лобби на Американский конгресс и европейских парламентариев настолько существенной, что оценки Победоносцева конца XIX века невольно кажутся точным выражением сегодняшней реальности?

В статье "Великая ложь нашего времени" тема подкупа действительно проходит фоном. То, что называется цивилизованным лоббизмом, есть не что иное, как косвенная форма покупки депутатских голосов. По сути, это продолжение критики партийности, партий как обязательных субъектов представительной демократии. Партии всегда будут выражать какие-то частные интересы, среди которых со временем неизбежно все большее значение будут приобретать бизнес-интересы. Этот сигнал тревоги, идущий из позапрошлого столетия, сегодня до крайности актуален. Не случайно эта тема превратилась в одну из ведущих тем еще не начавшейся президентской кампании в США. Даже Хилари Клинтон говорит о том, что богатые кандидаты, которые финансируют свою кампанию и привлекают разными способами на свою сторону электорат, имеют возможность покупать голоса. И это не что иное, как способ вложения капитала.

Насколько безнадежен парламентаризм? Способен ли он к самокоррекции?

Важен исторический контекст появления статьи Победоносцева "Великая ложь нашего времени". В условиях самодержавной России борьба за парламентаризм, стремление стать как все – в смысле как Запад – рассматривалась русскими консерваторами как прямая угроза России. Следуя заветам Карамзина, они стремились поддерживать "палладиум России" – институт самодержавия, который создал Россию, ее сохранял и спасал в критические моменты. И их позиция имела под собой определенные основания. В годы Первой русской революции в России появилась Государственная Дума. И именно она в критическую минуту, в разгар Первой мировой войны, накануне решающего наступления русского флота на Константинополь февраля – марта 1917 года, совершила государственный переворот. Это была не Февральская революция масс, это был именно переворот Государственной думы, которая 27 февраля по старому стилю отказалась подчиниться указу императора о роспуске. Люди, которые это совершали, в первую очередь, председатель думы Родзянко, понимали серьезность своего шага. В дневнике Родзянко есть запись: мы понимали, что мы все висельники. Эти люди совершили преступление, которое в военное время должно было караться смертью. Именно Дума свергла монархию в России. В этом смысле прогноз Победоносцева, что парламентаризм погубит Россию, исторически оправдался. Однако возможно рассуждать совсем в ином ключе. Скажем, стоит вспомнить вопрос, поставленный в том числе и в нашей отечественной исследовательской литературе, о своевременной прививке парламентаризма. Согласно одной из точек зрения, если бы удался проект Сперанского, если бы аккуратно и последовательно был введен институт парламента в начале XIX века, тогда мы вполне возможно избежали бы тех трагических последствий, которые имели место в ХХ веке.

Можно ли критику парламентаризма распространить на все виды народного представительства? В истории консервативной мысли продумывались разные варианты. Скажем, наличие имущественного ценза, корпоративное представительство, которое обычно ассоциируется с фашизмом, но, скажем, такой принцип был еще при выборах народных депутатов в Советах. Похожий принцип был в проектах созыва Земского собора – выборы по сословиям.

Кстати, у Льва Тихомирова есть статья 1907 года, где он предлагает конституционную реформу. А именно – введение Земского собора, избираемого по куриям, фактически по корпорациям. Поэтому для начала ХХ века идея корпоративного представительства типичная, характерная. Эту идею включали в свои проекты наши первые евразийцы.

Здесь важен вопрос о том, были ли реальными консервативные проекты народного представительства – скажем, в форме Земского собора, некого совещательного органа при самодержавном монархе, проекты, по сути, альтернативные западно-европейскому либеральному парламентаризму?

Действительно, на протяжении XIX – ХХ веков в русском консерватизме были разработаны варианты, альтернативные западному парламентаризму, построенному на идеологии либеральной демократии по принципу один человек – один голос. Скажем, Чичерин выдвигал идею первоначального учреждения некого законосовещательного или же просто совещательного института при абсолютном монархе в дополнение к уже действующему Государственному Совету. Однако очевидно, что учреждения такого типа были паллиативами, переходными формами к конституционному строю. Уместно вспомнить и мысли Солженицына по этому поводу. Правда, он позаимствовал свои идеи у Сперанского. А именно – последовательные выборы снизу вверх всех основных законодательных органов: волостных, губернских, самой Государственной Думы. Причем предполагалось последовательное формирование этих институтов из депутатов низшего уровня. В буквальном смысле русская альтернатива западному парламентаризму так или иначе включается в поиски в пространстве народного представительства, в поиски некого института, который будет конкурировать с институтом самодержавия или дополнять его.

Каким образом оптимальное народное представительство может сочетаться с исполнительной властью? Можно ли утверждать, что недостатки условно авторитарного правления с гипертрофированной сильной исполнительной властью перевешивают недостатки парламентского строя – недостатки, на которые указывал Победоносцев? Можно ли взаимно погасить недостатки в каком-то новом типе смешанного правления?

Такой тип правления уже разработан американскими федералистами, которые по большому счету – и это историческая правда – были консерваторами. Они исходили из изначальной недоброй природы человека, стремились ограничить его власть, которую он мог бы получать в результате выборов. Так возникла система сдержек и противовесов. В США президент избирается не всенародно, а электоральным колледжем. Однако надо сказать, что нередко именно система президентских выборов в США вызывает сильную критику. Достаточно вспомнить скандальные выборы 2000 года, когда Альберт Гор выиграл у Джорджа Буша-младшего выборы по прямому голосованию, но проиграл их в электоральном колледже. Так что консервативное решение уже найдено – это американская конституция.

Но, кажется, американский Конгресс представляет собой хороший пример тех негативных черт парламентаризма, о которых писал Победоносцев.

Естественно, он несет на себе все те родимые пятна первородного греха, о котором писал Победоносцев. Но американский парламент не распускаем. И в этом его сила. В европейских же парламентских республиках и даже в республиках президентских парламенты подвергаются роспуску. По разным причинам, а иногда и безо всяких причин. Например, во Французской республике президент может распустить парламент без всяких оснований, даже не объясняя причин. В этом смысле парламент США – это независимый и самостоятельный институт.

Получила ли концепция Победоносцева адекватный анализ и разбор со стороны русских либералов?

Ярким оппонентом русского консерватизма и Победоносцева в частности, не называя его имени, но имея в виду его тексты – был Павел Николаевич Милюков. Самая яркая политическая фигура в лагере русских либералов и, конечно, один из самых глубоких теоретиков именно либеральной демократии. Он постоянно полемизировал с основными концептами, которые выдвигали русские консерваторы. В частности, в своей статье в "Вехах". Знаменита его фраза: разговор о том, что виновны не институты, а человеческая природа – это фирменный знак всех реакционеров. Надо сказать, что для русских либералов этого политического направления, которые впоследствии в первой Думе сформировали мощную фракцию конституционных демократов, не было консерваторов. Все, кто правее, были для них реакционерами. Позиционирование консерваторов как реакционеров было одним из характерных приемов полемики либералов против консерваторов.

Кого из современников Победоносцева – европейских мыслителей Вы бы поставили в один ряд с Победоносцевым как политическим философом, учитывая его начитанность и эрудированность?

Пожалуй, его современник Томас Карлайль. Это сопоставимые фигуры. Хотя стиль Карлайля, эмоциональная энергетика его текстов делает его более яркой фигурой, но серьезность, глубина аргументов их сближает.

Можно ли сказать, что Победоносцев исторически проиграл, зажав в годы правления Александра III все консервативные проекты, а его критика либеральной демократии не спасла страну от революции?

Здесь важна фигура Николая II. Это образец тишайшего монарха. Он оказался на том месте, где должен был быть его отец. Первую волну террора удалось остановить. Достаточно часто можно услышать, что не будь Победоносцева, в России началась бы мягкая постепенная реформа, реализация славянофильского проекта, подтягивание народного самоуправления. Однако, вполне вероятно, что альтернативой той конструкции, которую выстроил Победоносцев при Александре III, стала бы бакунинская анархия. Блок писал о совиных крылах, но выбор перед Россией был прост – либо скатиться в анархию, которую проповедовал Бакунин и его последователи, в радикальный терроризм и разрушение государства, либо удержать государство. Но держателем государства был Александр III и никоим образом им не был Николай II. Это не упрек. Трагическая судьба. При этом надо иметь в виду, что государственная конструкция, которую выстроил Победоносцев при Александре III, продержалась при Николае II почти 25 лет. Победоносцев, как и Катков, который высказывался на тему парламентаризма предельно жестко, говорили об одном – никому не удастся получить идеальное народное представительство. В нем всегда будут господствовать "прохиндеи". В условиях же многонациональной империи демократия открывает прямую дорогу к распаду, она стимулирует формирование национального самосознания малых народов и их сепаратизм, который начинает извне подогреваться геополитическими противниками. Вспомним, как создавался украинский проект австрийцами в годы Первой мировой войны.