Мы живём в период кардинальной переоценки ценностей. Одним из её проявлений стала реабилитация неофашизма в Европе. Эти процессы нередко определяют, как "архаизацию неолиберализма" и "новое варварство". Ответом на архаизацию становится раскручивание "спирали пассионарности", характерное не только для мировых окраин, скажем, на Ближнем Востоке, но и для Центральной Европы. Это означает, что роль традиционалистских групп в обществе резко, скачкообразно возрастает. Национальная и конфессиональная идентичность из этнокультурного феномена превращается в мощный политический фактор и получает право на прямое политическое высказывание.
Мир, как это уже было в XIX–XX веках, оказывается перед проблемой nation state и конфликтом секулярного и религиозного – вспомним ситуацию с ИГИЛ или историю с французским "Шарли Эбдо". Поэтому сегодня в политическом споре выигрывает тот, чья идентичность прочнее, определённее, устойчивее. И наоборот: кризис идентичности ведёт к утрате геополитических позиций в мире.
Понятие "идентичность" принято определять через набор известных параметров ("квадрат идентичности"): язык, конфессия, этничность, общая историческая судьба и гражданско-правовое пространство. Но с точки зрения психологии идентичность есть нечто вроде коллективной "я"-концепции – ответ общества на вопросы "Кто мы?", "Откуда и куда идём?", осознание исторической миссии. Исходя из этого, можно определить русскую идентичность как идентичность, основанную на традиции восточно-христианской византийской культуры, которая включает в себя элементы демократического централизма (феномен "народной монархии"), симфонию светского и религиозного, стремление к примату морали над правом и некоторой социальной эгалитарности (от слова "равенство", как противоположность элитаризму. – Ред.). Причём эгалитарный аспект получил именно на русской почве дополнительное значение и развитие.
Всё это ныне выступает, разумеется, в исторически трансформированном виде. Тем не менее параметры современной русской идентичности можно определить как "православную этику и дух солидарности", то есть социальной справедливости. Самое важное и парадоксальное в этом определении – соединение на первый взгляд несоединимого. Дореволюционный мир и мир советский, исторически сошедшиеся некогда в непримиримой схватке, имеют тем не менее общие корни и в полной мере отражены в русской идентичности. Её динамический вектор определяется императивом поисков и построения "царства правды", где всякий человек нужен, никто не лишний, никто не строит своё счастье на несчастье другого, все объединены духовными узами и общими задачами. Образ "Святой Руси", "сосуда истинной веры" – и образ государства социальной справедливости, "общества равенства и братства" – всё это разные проекции одной идеи, части одного целого. Идея общественного строительства (советский социализм) и коллективного спасения (соборность) – далеко расходящиеся вариации на одну и ту же тему.
Это и есть то общее, то ядро традиции и идентичности, которое не в состоянии расщепить до конца даже революция. И Гражданская война, как ни странно, ярко выявила в своё время это единство. Поскольку причина народной трагедии – не исторические катаклизмы сами по себе, а разрывы традиций, которые их вызывают. Русская история знает много таких разрывов. Это церковный раскол, 1917-й год, события начала 1990-х. Последний разрыв привёл к утверждению в России той экономической модели, которая имеет постпротестантские корни и находится в определённом противоречии с реальным историческим опытом народа.
Советская модель развития, скрепляемая идеей полиэтничной нации и социального государства, безусловно, является неотъемлемой частью русской традиции. Но в 1990-е годы она была вытеснена социал-дарвинизмом и принципами социальной евгеники. Этот социальный формат остаётся чуждым как духу социального государства и справедливого общества, так и духу апостольского христианства.
Советская компонента русской идентичности как важная часть исторического опыта народа была перечёркнута. Уже всеми признано, что призыв к "десоветизации" объективно направлен не против отдельно взятого "советского", а против всей русской традиции и национальной исторической преемственности.
Российская идентичность после 1991 года рассматривается как детский конструктор, наспех собираемый с помощью политтехнологий. Комплекс либеральных идей в России был превращён в культ, и его до сих пор путают с национальной идентичностью. Это тем более удивительно, что на либеральном Западе такого рода подмены нет. Там идентичность и традиция рассматриваются как неприкосновенный исторический ресурс, а либерализм, консерватизм и социализм – только как политические инструменты.
В результате сегодня Россия имеет население с нечёткой идентичностью. Это касается тех самых 86% "закрымского" большинства, которое "оппозиционные" политтехнологи называют пропутинским. Вместо ослабленной, размытой, но исторически достоверной обществу навязывается "альтернативная" идентичность, основанная на комплексе исторической неполноценности. Эта версия идентичности предполагает вытеснение из коллективной памяти сакральных смыслов русской истории. Отсюда насмешки либеральной прессы над акцией "Бессмертный полк" 9 мая 2015 года.
Гражданский конфликт в России представляет собой именно конфликт идентичностей – традиционной и квазилиберальной. В результате навязывания последней возникает дезориентация русского общества. Одним из инструментов такого навязывания является поощрение конфликтов между советским и несоветским, между светским и религиозным, между "красными" и "белыми"...
В итоге реальная идентичность слабеет, стирается, вытесняется множеством групповых, в том числе региональных: кенигсбергской, сибирской, поморской, ингерманландской и прочих. На месте каждого разрыва возникает вакуум идентичности.
Обществу, пребывающему в этом состоянии, легко навязать мифы о нём самом. К числу таковых можно отнести мифы о коллективной исторической вине, о неспособности русских к самоорганизации, их "генетическом рабстве" и даже склонности к "фашизму".
Сказанное свидетельствует, что наше общество переживает кризис идентичности. Это провоцирует в России рост русофобии, ведёт к дальнейшей эрозии общих ценностей, релятивизму, карнавализации важных идей и символов, к вытаптыванию символического пространства общества – той питательной среды, в которой как раз и живёт идентичность.
Условием укрепления русской идентичности является синтез или, говоря языком семиотики, взаимный перевод разных историко-культурных кодов, составляющих единое знаковое пространство русской традиции. В частности, советских ценностей (код "социальной справедливости") и христианских ценностей (евангельский код). Буквально это означает, что мы должны уметь рассказывать на светском языке о православной "святой Руси" и, наоборот, в рамках исконно русской и неовизантийской традиции – о ценностях общества социальной справедливости. Тогда русская идентичность укрепится, а русская традиция получит мощный толчок к развитию.
Источник: Литературная газета
