На возвращение Исаакия

Но я рискну предположить, что дело здесь не только в шаблонах чиновничьего мышления, но и в отношении к культуре, которое у нас пока еще несколько фрагментарно. Это следствие многократных разрывов традиции, которые мы, русские, переживали и за последний век. Сегодня мы эти исторические разрывы преодолеваем, нащупываем общие для всех сакральные точки, общие культурные коды, которые не зависят от идеологических особенностей той или иной эпохи. И очень важная роль в решении этой задачи принадлежит Церкви. Ведь она, как известно – единственный общественный институт, устоявший на протяжении трех эпох, переживший и дореволюционную, и советскую Россию.

Почему к такому закономерному шагу как возвращение Исаакия приковано общественное внимание? Дело в том, что Собор – важная точка нашей российской сакральной географии. В любом городе существует сакральный центр. И, между прочим, это далеко не всегда самое большое и самое красивое здание или сооружение. Основной критерий другой: все дело в народном признании этого места. Исаакий, вне всякого сомнения, признан петербуржцами в этом качестве – и в этом его подлинное величие, а не в ошеломляющих, действительно ошеломляющих, архитектурных решениях. Область духа выражается и в культурных формах, с этим не поспоришь, но сама по себе она намного выше. Именно поэтому разговоры о том, сколько, например, стоит реставрация и поддержание Исаакия в требуемом состоянии – в данный момент совершенно неуместны. Они ведут в тупик и заслоняют главную проблему – возвращение к естественному состоянию национальной традиции. Это то необходимое условие, без которого невозможно дальнейшее культурное строительство.

Наиболее крупные и известные храмы охотно посещают туристы. Их, как правило, интересует все сразу: и особенности службы, и архитектурные решения, внешняя и внутренняя отделка. Главный плюс в том, что гости из разных стран узнают много нового о красоте православия и русской культуры, которые нераздельны. Но при любом посещении храма туристы, как правило, чувствуют, что это в первую очередь религиозный объект, и они здесь гости. И лишь в связи с этим храм еще и объект культурно-исторический. Наиболее образованные из них прекрасно понимают, что при этом их интерес удовлетворяется в большей степени, чем если бы объект был просто "залакирован" в качестве городского экспоната. Умного, вдумчивого человека интересует аутентичный срез культуры, то есть живая жизнь, в том числе жизнь религиозная. А это возможно лишь тогда, когда храм находится "у себя дома", то есть принадлежит Церкви.

Совсем иная ситуация возникает, когда исторический статус кво не восстановлен. Как правило, в этих случаях мы наблюдаем сознательную десакрализацию культурных локусов, непосредственно связанных с русским православием. Так, например, сегодня обстоит дело с Соловецким архипелагом, возвращение которого в исконное состояние искусно заматывается представителями модерна уже несколько лет. Такая участь могла ждать и Исаакий, где любители перформансов, чтобы обозначить необходимый им, хотя и мнимый разрыв между наукой и православной культурой, повесили маятник Фуко. Это был только первый шаг к переписыванию под себя культурного текста Исаакия. Но теперь такой опасности нет. Церковь, насколько это возможно, спасает свои храмы. Сегодня это, слава Богу, проще, чем в советское время. И хотя попытки секулярной модернизации религиозного пространства и православной традиции постоянно предпринимаются (в литературе, кинематографе, музейном деле и т.д,), мы уже выработали к ним необходимый иммунитет.

Поэтому некорректна и даже кощунственна постановка вопроса, которая противопоставляет интересы туристов и прихожан и объясняет это проблемами финансирования. Вопрос о возвращении храмов и о том, как расширить их возможности по привлечению туристов, как выстроить бюджет – это два разных вопроса. Решать необходимо и тот и другой. Но что точно невозможно, так это решить один вопрос за счет другого.

С 1991-го года в России идет возвращение Церкви уцелевших храмов. В первые несколько лет процесс продвигался с огромными трудностями: нам, православной общественности, приходилось преодолевать инерцию бюрократического аппарата. Потом "в верхах" пришло осознание важности происходящего. Возвращение старых храмов, строительство новых – все это происходило в рамках исторической сатисфакции, было восстановлением справедливости. Но сегодня мы подошли к завершению данного периода нашей жизни. Исаакий служит здесь своеобразной вехой.

Что происходит, какая такая смена времен? Это очень важная тема.

25 лет, четверть века, мы решали вопросы своего прошлого. Это был ретроспективный взгляд на самих себя, со своими плюсами и минусами. И вот сегодня мы находимся на переломе – мы прожили эту эпоху и переступаем невидимую границу. Возвращение Исаакиевского собора, как и недавняя установка в Москве памятника князю Владимиру – это символы перехода в будущее. Эти события крепко связаны друг с другом, их перекличка играет огромную роль и в историческом диалоге двух столиц. Немного позднее это двойное событие будет по-настоящему осознано русским народом.

Князь Владимир не только крупнейший в истории Руси-России религиозный подвижник, но также государственный деятель и открыватель великой византийской культуры. У него тройная миссия, хотя какая из трех сторон главная, вполне очевидно. Такая же зависимость просматривается и в истории Исаакиевского собора. Это объект религиозный, но также культурный и исторический: недаром он расположен рядом с Синодом и Сенатом. Это символично, это часть российской государственности и русской традиции.

Вот эта неразрывная связь духовного и мирского, веры и культуры есть то, что мы в данный момент осознаем и без чего не можем успешно двигаться вперед.

Еще недавно мы решали проблемы нашего прошлого, а теперь мы решаем проблемы строительства общего национального будущего. И возвращение Исаакия задает ту веху, с которой мы начинаем христианизацию социокультурного ландшафта.

​​​​

Кто-то из историков сказал: "Храм – это Библия в камне". Это очень верно. Ансамбль религиозных смыслов скрывается за ансамблем архитектурным. Культурные связи между одним и другим позволяют воспринимать храм и как образ всей национальной традиции. Почему?

Потому что только в общем культурном пространстве возможно исполнение евангельских заповедей. Где нет "ближнего", не может быть и любви к нему, а без любви вера мертва. Но чтобы любить ближнего, надо понимать его – его боль, его надежды, его ожидания. И уровень такого понимания есть важнейший коммуникативный слой культуры, он отражен в ее символах, среди которых символы религиозные играют важнейшую роль. За этим слоем идет другой, на котором уже наблюдается культурное и идейное многообразие.

В богословской традиции этот принцип единства, континуальности имеет свое собственное отражение. Его имеют в виду, когда говорят о "литургичности" всей жизни христианина, а не только его участия в храмовой литургии и причащении Святых Даров. Вот почему граница между секулярным и религиозным в культуре в действительности очень условна. И вот почему любое культурное строительство невозможно без возвращения религии и Церкви на их историческое место. Вопрос о судьбе храмов здесь, конечно, первостепенен.

Церковь – единственный институт, переживший все катаклизмы и революции, но удержавшийся на плаву во время исторического шторма. Она – посредник между эпохами. И сегодня Церковь вновь обретает свои социальные функции, восстанавливает распавшуюся связь времен, соединяет края разрывов и разломов, которых так много в нашей истории.

Именно этим вызвано упорное противодействие Церкви со стороны воинствующих модернистов, призывающих ее раствориться в стихии теснящих друг друга секулярных трендов.

Но несмотря ни на что Церковь социализируется, не желая существовать в гетто, границы которого были очерчены для нее советским и постсоветским модерном.

Это очень важный поворот.