"Исповеди бывших" – новая форма атаки на церковь

Подобно теням, "бывшие" обступают с разных сторон, силятся заслонить настоящее. Не понимаю, о чём думает человек, рекомендующийся приставкой "экс"? Каких откровений ждать от того, кто по слову апостола Иоанна, оставил свою первую любовь? Нелепо и жалко – бывший муж и глава семейства в разводе принимается причитать в упадочном стиле: "Весь мир – бардак..." Бывший моряк, разочаровавшийся в море, спешит заявить об этом каждому встречному-поперечному... Малопочтенное зрелище!

Допустим, что "Повесть о настоящем человеке" Бориса Полевого не написана. Вместо неё мы встречаемся с историей человека, лишившегося на войне обеих ног и доживающего век в претензиях и обидах. Весьма вероятно, что многие замечания являли бы горькую правду. И всё-таки "Повесть о настоящем человеке" есть повесть о настоящем человеке; история потери мечты стоит значительно меньше. Она могла бы, конечно, вызывать сочувствие, но ни малейшего желания вдохновляться данным примером.

В готическом сумраке "исповедей бывших" всё безнадёжно, постыло. Лишь бегство и отступление открывают новую главу для главного героя – исполненную, увы, продолжающихся сетований и мстительных счётов.

Видеть в "эксах" источник откровений – недоразумение чистой воды. Интерес представляет не "бывшее" и перегоревшее; цену имеют верность и преодоление.

"Исповеди": от Августина до современности

Собственно исповедь это напоминает с натяжкой. В литературном отношении воспоминания "бывших" наследуют, скорее, абеляровой "Истории моих бедствий" (с той разницей, что последняя – не агитка, но большая литература). Читатель вспомнит основную интригу, многократно перепетую и экранизированную. Бедствие Абеляра – в неспособности сделать выбор между карьерой священнослужителя и любовью к Элоизе, совращённой им молоденькой ученице. Пылкость чувств любовников преподносится как оправдание противозаконной связи; читателю предлагается сопереживать "жертвам системы", как выразились бы теперь. Пьер и Элоиза не в силах справиться со своей страстью, одновременно Абеляр стремится удовлетворить честолюбие: принять сан священника и посвятить жизнь преподаванию богословских дисциплин. Посему ни один, ни другой не желают вступать в брак, чтобы, по их мнению, "не порочить славу семейной жизнью". Дополнительные несчастья Абеляру приносят его вольные теологические изыскания. Острую критику автор встречает со стороны коллег, его заносчивый характер известен многим и наживает уйму врагов. Книгу об универсалиях предают официальной папской анафеме и сжигают.

Что и сказать, история путаная. Образ и поступки героя нельзя назвать положительными. И тем не менее "История моих бедствий" включает серьёзные философские размышления, полна самокритики и раскаяния. Много лет спустя Абеляр рассказывает обо всём происшедшем со спокойствием старика и снисходительностью к былым увлечениям. Он предваряет книгу увещанием к читателю терпеливо сносить всё и не отчаиваться: "Человеческие чувства часто сильнее возбуждаются или смягчаются примерами, чем словами. Поэтому после утешения в личной беседе я решил написать тебе, отсутствующему, утешительное послание с изложением пережитых мною бедствий, чтобы, сравнивая с моими, ты признал свои собственные невзгоды или ничтожными, или незначительными и легче переносил их".

Автобиография Абеляра не выдерживает сравнения с глубиной "Исповеди" Августина. И всё-таки она стоит несравненно выше современных опусов, коими жизнь монастырей, приходов, епархий России изображается в негативном свете – как средоточие неправды, властолюбия и корысти. "Критика системы" составляет единственное и исключительное их содержание. Жанрово это уже даже не исповедь как "признание", confession, но псевдоисповедь и антиисповедь – "исповедь-разоблачение" и "исповедь-вызов". Всего ближе таковые стоят к сюжетам жёлтой прессы, сенсационным откровениям перебежчиков и прочим сомнительным каминг-аутам.

Автобиографические истории "бывших", как правило, небрежно оформлены и лишены литературных достоинств. Но главное, что в мировоззренческом и культурном отношении они означают дальнейшее скольжение вниз. Цель – произвести сенсацию, вызвать шумиху, обеспечить неприятности для руководства и недавних товарищей, избранных мишенями обличения. И если проблема "Истории моих бедствий" – в чрезмерной откровенности описания порока, то реализм нынешних "исповедей бывших" выглядит целиком как манифестация и романтизация автором собственного бунтарства. Ну, а там, где на переднем плане – бунт и попытка давления, о мере, реализме и искренности можно забыть. Приходится говорить о стратегии очернительства, более или менее осознанной и исполняемой с разной степенью искусности.

Манипуляция и подлог в "исповедях бывших"

"Говорить правду" о негативных явлениях в жизни Русской Православной Церкви – пафос работ "бывших". Честно сказать, это напоминает попытки в подворотне "просвещать" малолетних, раскрывая глаза на определённые подробности жизни старших. И – да – подобные откровения могут вызвать в незрелом и неподготовленном сознании шок, подорвать доверие. Однако же всякий человек с опытом скажет, что крайний натурализм, где родители, учителя и соседи предстают похотливыми и алчными животными, – не есть правда в её настоящем значении. Это преувеличение, если подобные вещи утверждаются неосознанно, и то же самое представляет прямую манипуляцию и подлог в случаях, когда сниженная "правда" об отношениях и людях внушается целенаправленно и со знанием дела.

Обличители и критики недоговаривают. Наряду со сниженным, обсценным всегда есть место подлинному. Одновременно с похотью в человечестве присутствует и возвышенная любовь, наряду с корыстью проявляется и душевная щедрость. Наряду с властолюбием действуют забота и ответственность старшего лица, на фоне эгоистических склок сохраняются тёплая дружественность и готовность уступить. За фарисейской рамкой продолжают теплиться молитва и живое чувство Бога.

Да, недостатков в церковной жизни немало. Свои проблемы присутствуют в монастырях, церковном управлении, имеет место карьеризм и невоздержный образ жизни отдельных служителей Церкви. Однако "исповеди бывших" лишены самого элементарного: намёка на доброе. Важнее всего для "бывших" – не отобразить церковную жизнь в многообразии, но всеми правдами и неправдами продавить установку на её испорченность. По той же причине нет охоты разбирать подробно собственные поступки и мысли. А зря: значительная доля конфликтов создана их неуживчивыми характерами, противоречивыми действиями.

Желание авторов дать максимальную картину безобразий выводит прямолинейный и однотипный реестр характеров и ситуаций. Тема "луча света в тёмном царстве" или, реже, "меня и таких, как я" служит заменой сюжетности. Разрекламированные "раскрытие правды", обнародование "запретных страниц" оборачиваются утрированием. Фактология реальных событий и имён не может прикрыть личную пристрастность автора.

Осознанные манипуляция и подлог – в переходе с позиции вдумчивого, доброжелательного исследователя к пропаганде: к попыткам подрыва доверия к монашескому искусу, проповеди, иерархии, к священному сану и духовному руководству как таковым.

Последствия "исповедей бывших" и интереса к таковым

Возникает резонный вопрос: чего ради всё это? Море слов льётся с единственной целью – как-нибудь приукрасить факт собственного отступничества. Человек мучается неправотой; чрезвычайные, по его мнению, обстоятельства должны как-нибудь сгладить проблему серьезнейшей вины в нарушении обетов, прелюбодеянии, оставлении семьи, оставлении сана, уходе в раскол, ересь, неверие, в другие религии.

Но критика – обоюдоострое оружие. В личностном плане критик самоуничтожается опережающим темпом. Переосмысливая "неправду и бессмысленность РПЦ", "бывший" опиливает ветвь, на которой сидит. При том, что моральных авторитетов и дисциплины больше нет, вакханалия неуправляемых мыслей, идей одолевает его. Вот почему "бывшие", на словах будто бы отчётливо знающие, в чём должна, по идее, состоять правда христианства и Церкви, впоследствии не создают своих лучших форм, не покоряют эверестов духовности и не привлекают к себе никого, за исключением таких же упадочных, вечно брюзжащих субъектов.

Начав один раз, "бывший" не может остановиться. Разочарование отдельных людей распространяется на церковность в целом, становится поводом к пренебрежительным оценкам традиции, богослужебных установлений, святых, а то и к полной утрате веры. Вспомнился один отзыв из сетевой дискуссии: "Что касается хулы на Духа Святого – у автора её "вагон". Досталось и прп. Акакию из "Лествицы", и самому Иоанну Лествичнику, и всем святым отцам Церкви вместе взятым, и самому институту монашества, да что там, Церкви вообще! Конкретный монастырь тут – малая часть претензий. И у меня в голове не укладывается, как могут христиане транслировать подобные вещи на весь свет. Причем это считается подвигом – человек "честно" расстригся, "честно" отказался от монашеских обетов, "честно" облил Церковь помоями... В этом плане мне гораздо ближе ушедшие монахини, о которых с жалостью упоминает автор. Они не стали, подобно автору, гордо отрясать прах РПЦ со своих ног, а ходят в храм, молятся, каются и даже присматриваются вернуться обратно в монастырь. Это живые души, которые, несмотря ни на что, не теряют связь с Богом".

Отдельного слова заслуживает читатель "исповедей". Успех обличительных сочинений относителен и все же вызывает сожаление. Иной раз сталкиваешься с откровенным абсурдом: отход от веры мыслится этаким подвигом, выражением принципиальной позиции, протеста против недостатков церковной действительности. С равным успехом "из чувства протеста, назло" можно нанести себе самому какое-нибудь увечье – выстрелить в ногу. Перевёрнутые смыслы, испорченность вкуса создают благоприятную среду для "исповедей бывших".

Феномен отступничества известен давно. Даже среди тех, кто своими глазами видел Господа и слышал Его проповедь, нашёлся Иуда. В числе "апостолов от семидесяти" упоминается целых пять отступников. И в последующие времена за Церковью следует огромное число сектантских, еретических, самосвятских сообществ, каждое из которых тщится отстоять свою "правду".

В наше время "бывшим" раскрываются новые невиданные возможности. Любое частное мнение, оформленное в сенсацию, расходится стремительно и обсуждается широко, от соцсетей до массовых изданий. Усиливаются тяга к происшествиям и скандалам, интерес к разного рода аномалиям, каноническим и моральным. Читателю в этих условиях приходится быть особенно осторожным. "Исповеди бывших" становятся новой формой атаки на Церковь. Понимание проблематики "бывших", расстрижений-расцерковлений-разводов, как срыва и болезни души избавляет от романтизации темы.

Большое в малом

В довершение очерка задумаемся ещё раз: о чём с таким упорством сообщают нам "бывшие"? О том ли, что монашество, пастырство, приходская и образовательная работа умерли? Этому не поверят. Самый рьяный критик воздержится от подобного утверждения. Тогда, может быть, они имеют в виду, что у них лично судьба не задалась, крест выдался особенной тяжести, которой невозможно нести и терпеть? Нет, наверняка тоже нет. В одинаковых и более сложных условиях на своём месте продолжают трудиться, молиться, служить клирики, причетники, монашествующие, причём совершают они это не по ограниченности или "рабской психологии", но осознанно и свободно, будучи людьми достаточного ума и развитых способностей. Таков их благой выбор и умение различать в малом большое. Такова вера этих людей, что справедливость и обеспечение прав не являются приоритетами. Лучшее, что можно предпринять для исправления нравов, – это "с терпением проходить предлежащее поприще", по слову апостола.