Новая книга, одиннадцатая по счету, Александра Щипкова появилась на полках московских книжных магазинов. Называется – "Социал-традиция". Двадцать печатных листов, строгий академический стиль издания. С грифом "рекомендовано к печати Учёным советом философского факультета МГУ им. М.В. Ломоносова". От привычной щипковской публицистичности – ни следа. Почти. Немного всё же есть, и это делает труд доступным не только для академического сообщества, что важно, поскольку в книге идет речь о критике либерализма, об изменении политической шкалы, о постсекулярности, о создании нового политического языка и главное – о социал-традиции, новой идеологии, предлагаемой автором на суд читателя.
И философы, и политологи, и религиоведы могут найти в новой работе Щипкова близкие им темы, мне же захотелось обратить внимание на острые, "посюстронние" аспекты появления "Социал-традиции", на то, почему ярко представленное книгой течение мысли сегодня не просто актуально, но актуально для всех уровней массового общественного восприятия.
Во-первых, эта книга – слово не только в политической мысли, но и – скажем так – в практической эсхатологии. Потому что конфликт, которому она посвящена – это эсхатологический конфликт. Фрэнсис Фукуяма (которого цитирует и интерпретирует автор) – предтеча глобальной Фукусимы. "Конец истории" – в понимании "стоп-историков" и тех, кто за ними стоит – это преддверие преждевременного (рукотворного) зомби-апокалипсиса, потому что нынешняя "любимая мысль" Запада – ответ на категорически отвергаемое им шпенглерово пророчество о Закате – именно такова: или "конец истории" для всех, кроме Запада, или – "будущее, так не доставайся же ты никому!". Об этом, кстати, с присущей ему поразительной ясностью предупреждал сам Освальд Шпенглер ("Пруссачество и социализм"): "Мы не знаем пределов.... В то, во что верим мы, должны верить все. ... Все должны подчиниться нашему политическому, социальному, хозяйственному идеалу или погибнуть...".
Второй момент. Мы все – заложники словаря. Книга – попытка "снять" (или взломать) деспотию терминологии, и, хотя в ней это не договорено до конца, содержательно всё идёт к тому: дихотомии "правое – левое", "консерватизм – либерализм", "традиция – модернизация" уже не вполне подходят к тем сущностям, для понимания которых они применяются. И поэтому – из содержания "Социал-традиции" это совершенно явственно понимается – речь идёт о намного более актуальной и глубокой дихотомии. Наверное, "Жизнь – смерть". Насколько мне удалось почувствовать, "русская традиция" в понимании Щипкова – это живое существо Русского мира, одухотворённого Жизнью Христовой. И противостоит эта Традиция не только и не столько либерализму, или модернизму, или атеизму: все данные обозначения применимы к тому, что сейчас сражается с Россией, но суть в том, что живому Русскому миру с его Традицией противостоит зомби Западного мира с его идолами "общечеловеческих ценностей". Нам противостоит другая, токсичная, зомбирующая "традиция". Александр Зиновьев называет её "западнизмом", прежде всего фиксируя её опустошительную функцию, обрекающую историю на затухание и прекращение: "Западнизация планеты ведёт к тому, что в мире не остаётся никаких "точек роста", из которых могло бы вырасти что-то, способное к новой форме эволюции, отличной от эволюции на базе западнизма... Мир превращается в бесплодную эволюционную пустыню". За прошедшее со времён выхода книги "Феномен западнизма" время изменилось только одно – уровень исступления Запада, претендующего теперь на имя "цивилизации-берсерка". Поэтому мне иногда хочется усилить термин "западнизм" и переименовать его в "вестернацизм".
Третье. Вестернацизм и его идолы – то, что противостоит нам – это матрица с удивительной силой воздействия, способная форматировать действительность под себя. Она работает на всех уровнях – для уличных молодёжных протестов, для сотен тысяч – как под копирку, но вовсе не искусственных или проплаченных – комментариев в соцсетях. Это – наборы общедоступных штампов и простых формул (как "Хлеба-Мира-Земли" у большевиков), более сложных, но одинаковых формул для образованцев, это – жесточайшие идеологические стандарты для остальных. Противостоящая западнизму интеллектуальная традиция не просто слабее или менее развита. Она разрушена и практически безоружна. Она – в якобы "клерикально-антилиберальном" государстве – практически в подполье (книга Щипкова, например, издана тиражом всего 500 экз.) – при том, что "западный дискурс" доминирует везде – от аналитики и публицистики в популярных СМИ до политико-экономической практики действующего правительства. Русский дискурс, конечно, развивается современными философами и мыслителями ("Социал-традиция" – серьёзный вклад в это развитие), но "русской партии" (не в политическом, а в идейном плане) у нас и близко нет. Нет согласия по каким-то совершенно основным, базовым позициям. Нет общего, внятного словаря, одинаково понимаемого всеми "единочаятелями". Нет возможности "поэтажного" идейного наступления на всех уровнях – от детского сада до интеллектуалов и политиков. И нет вовсе не потому, что говорить нечего: наш дискурс (потенциально) несравнимо сильнее, живее и энергетичнее, чем западнистский, потому что с нами правда, жизнь и будущее, но вот мы поддаёмся – пока – наступлению зомби-апокалипсиса.
И это не наивные претензии побеждённых "мировой цивилизацией" ревизионистов. Об этом на протяжении последних веков говорят западные и русские мыслители. Из западных Шпенглер: "Русский дух знаменует собой обещание грядущей культуры, между тем как вечерние тени на Западе становятся всё длиннее и длиннее...". Или Вальтер Шубарт: "Россия – единственная страна, которая способна спасти Европу и спасёт её, поскольку во всей совокупности важных вопросов придерживается установки, противоположной той, которую занимают европейские народы... Русский обладает для этого теми душевными предпосылками, которых сегодня нет ни у кого из европейских народов". Из русских – Питирим Сорокин: "Косые лучи солнца ещё освещают славу уходящей эпохи. Но свет гаснет и в углубляющейся тьме, в тумане сумерек становится всё труднее видеть и безопасно ориентироваться. Ночь переходного периода с её кошмарами, пугающими тенями, разрывающими сердце ужасами начинает неясно выступать перед нами. Однако вдали, вероятно, поджидает заря новой великой культуры, чтобы встретить людей будущего". Или Николай Данилевский: "Счастье и сила России в том и заключается, что, сверх ненарушимо сохранившихся ещё цельности и живого единства её организма, само дело её таково, что оно может и непосредственно возбудить её до самоотвержения, если только будет доведено до его сознания всеми путями гласности; тогда как её противники не могут выставить на своём знамени ничего, кроме пустых, бессодержательных слов: будто бы попираемого политического равновесия якобы угрожаемой цивилизации".
Поэтому "Социал-традиция" Александра Щипкова, конечно, является не только ярким и глубоким новым словом. Она видится ещё одним серьёзным побудительным толчком для общей работы по созданию идейно-смысловой синергии Восхода, идущего на смену Закату.
Источник: Русская Idea
