"Православная педагогика: теория и практика"

Из всех существующих в мире педагогических систем, только педагогика, ощутившая в развитии личности ту таинственную глубину, силы которой не находятся в распоряжении самой личности, вплотную подходит к религиозной постановке педагогических проблем. Религиозное направление в педагогике хочет только открыто и прямо признать этот факт и систематически связать, в надлежащих местах, педагогическое мышление с религиозной сферой. Оно меньше всего хочет отрицать свободу педагогической мысли или практики, отрицать все неоценимое значение эксперимента и исканий в школьном деле или отодвинуть на задний план все те богатейшие данные, которыми пользуется педагогика из отдельных наук или философских дисциплин. Но религиозное направление стремится открыто признать факт связи педагогической мысли с системой религиозных идей и эту связь понять и осмыслить.

Религиозное обоснование педагогики чуждо, надо открыто признать это, значительному числу современных педагогов, даже лично религиозных. С одной стороны, это связано с общей реакцией в культурном сознании Европы после Средневековья; у педагогов эта реакция против авторитарной системы до сих пор очень остра, в силу чего так часто современные педагоги боятся миросозерцательной установки, возбуждающей подозрение возможностью фанатического насилия над свободной мыслью. С другой стороны,  у педагогов есть свои особые мотивы видеть в принципе свободы нечто священное и дорогое: они сознают, что их первое призвание – охранять свободу ребенка, свободу раскрытия им своей индивидуальности.  Это признание за ребенком права быть самим собой, отвращение ко всякому насилию над детской личностью вызывают у педагогов особое ревнивое отношение к принципу свободы. 

"Но охрана свободы в развитии ребенка вовсе не противоречит религиозному обоснованию педагогики, а, наоборот, только в нем и получает надлежащий свой смысл. Когда наши современные русские педагоги возражают против религиозного обоснования педагогики и видят в этом возврат к эпохе К.П. Победоносцева (который исказил замечательные идеи С.А. Рачинского во имя политических мотивов), то в этом ничего, кроме недоразумения, видеть нельзя. Превращение школы в орудие политики вовсе не связано с религиозным подходом к проблемам воспитания, а в наши дни порабощение школы разными идеокрактическими системами превосходит все, что было свойственно духу времени Победоносцева. Такое же недоразумение имеет место и у тех, кто боится сближения школы и Церкви и утверждает, что нельзя отдавать школу во власть духовенству, критикой которого занимались всегда, занимаются и теперь так охотно. Религиозное обоснование педагогики, конечно, ставит школу в связь с Церковью, но вовсе не делает ее административно подчиненной духовенству (по той простой причине, что понятие Церкви никогда не может быть отожествляемо с понятием клира). Пора в свете всего пережитого сбросить с себя власть старых, утерявших ныне всякий смысл предрассудков, порожденных в отношении к Церкви политическими факторами. Религиозное обоснование педагогики вообще не означает никакого возврата к какой бы то ни было прежней системе школьного дела. Можно спокойно не спорить вообще в этом направлении, ибо сама жизнь учит иначе глядеть на все эти вещи. Но за вычетом этих поверхностных и по инерции еще действующих сомнений в недоверии педагогов к религиозному обоснованию педагогики есть нечто более глубокое – "внутренний секуляризм", который хочет полной "автономии" школы и педагогики".[i] 

Но в то же время для всех сфер культуры и не только для педагогики нельзя сводить явление секуляризации к одному негативному источнику, к одной реакции против средневековья. Чтобы понять явление секуляризации, необходимо уяснить себе тот положительный и творческий пафос, который одушевляет культурные процессы Нового времени. Этот положительный и творческий корень секуляризации лежит в вере в человека, в вере в его творческую силу, способность к прогрессу, в вере в историю как путь и силу прогресса. Сама по себе эта вера не только не противоположна христианству, но, взятая с известными дополнениями, образует центральное ядро христианства, основанного на факте Боговоплощения и спасения человека через смерть и воскресение Спасителя. Христианство не просто возвышает человека над природой, присваивая ему царственное значение, но в идеале обожения оно расширяет царство человека за пределы космоса, ибо людям дана "власть быть чадами Божьими" (Инн. 1; 12). Христианство есть не только спасение человечества, но и некое откровение о человеке, о его грядущей судьбе, о Церкви, которая есть тело Христово, но которая в то же время есть Богочеловеческий организм, то есть неслиянное и нераздельное сочетание Божественного и человеческого начал. Христианство больше знает о человеке, больше верит в него,  глубже понимает человека, чем приведенная выше формула философии Просвещения.

Но в силу особой диалектики западноевропейской истории вера в человека стала воскресать уже в чисто светской культуре, в безрелигиозной философии; она здесь стала опорой безрелигиозной культуры, но все же она по существу была возвращением к забытой истине, к забытому откровению о человеке. Именно эта вера в человека и одушевляла деятелей культуры XVIII и ХIХ вв. Своего апогея все это умонастроение достигло у Руссо, которому было дано впервые с исключительной силой почувствовать правду и красоту детской души и тем напомнить о новозаветном отношении к детям.

Развитие педагогики выдвигало, естественно, на первый план все то, что оправдывает ее веру в детскую душу: на этой вере основывается весь смысл педагогического вхождения в жизнь ребенка. Но двусмысленность педагогического натурализма, как он с особой силой проявился у Руссо, а затем у его последователей, привела к тому, что вера в детскую душу вела к забвению или устранению учения о первородном грехе. Здесь надо искать объяснения того, отчего тема воспитания в новейшей культуре оторвалась от темы спасения. Этот разрыв двух тем, по существу глубоко связанных одна с другой, имел самое роковое влияние на развитие педагогики. Воспитание ребенка ставилось вне всего основного христианского благовестия о спасении. Кроме реакции против церковной культуры средневековья причина этого лежала в недостаточном раскрытии христианского откровении о человеке и в одностороннем развитии этой христианской идеи в системе натурализма.

Но ведь само христианство – это не просто комплекс неких идей, овладевших умами, а новая жизнь, новый человек, свидетельствующий о своих новых ощущениях, чувствах и мыслях.  А Церковь есть именно собрание новых людей, делящихся друг с другом своим духовным опытом. Эти новые люди обрели и новое призвание: по словам апостола Павла, все мы призваны к святости (1. Сол. 4:7). Поэтому-то в христианстве жизнь человека обретает особый смысл и значение. 

Отсюда и православная педагогика опирается не на какую бы то ни было философскую идею, а на само бытие Церкви как нового богоданного союза человека и Бога. Основанием ее стало, с одной стороны, христианское учение, а с другой – духовный опыт Церкви, то есть многообразные человеческие пути к святости. И, конечно же, на первом месте в православной педагогике стоит воспитание. Но и воспитание здесь не есть вырабатывание определенных норм поведения и стереотипов отношения, а живая духовная реакция на происходящее. В православной педагогике мы не должны иметь жесткого свода нормативов и примеров, под которые нужно подогнать ребенка, жизнь каждого ценна именно своим личным путем и личным трудом, на это педагог и должен ориентироваться. 

На что же опирается православная педагогика, как на свою незыблемую идейную основу? На то, что составляет основу и православного богословия, и богослужебной практики Церкви, и домашнего благочестия: 

на Священное Писание, 

на жизненную силу Таинств Церкви, 

на Священное Предание.  

Но педагогу нужно всегда помнить, что кроме Священного Предания Церкви есть предания исторические, "предания старины глубокой". В жизни они тесно переплетены, и педагогу нужно научиться их различать, чтобы не впасть в догматизацию исторических, этнических или культурных особенностей бытия Церкви. 

И потому учить детей нужно, прежде всего, содержанию, а не форме. Это применимо ко всем областям знаний и человеческого опыта, необходимо для правильного развития и становления духовной жизни ребенка: научение внешним формам благочестия никогда не приводит к правдивости и духовной глубине. Формальные знания опасны тем, что при определенном количестве они начинают восприниматься как формальность. Пожалуй, это главная опасность православной педагогики, постоянное ее искушение. 

Нужно различать священное и историческое, священное и талантливое, священное и то, что нам нравится. Здесь необходимо вспомнить слова отца Георгия Флоровского: "Два соблазна зачаровывают русскую душу. Соблазн священного быта, это соблазн Древней Руси, соблазн старообрядчества... И соблазн пиэтического утешения, очарование душевного уюта".[ii] В полной мере эти соблазны искушают православную школу: стремление воспитать у детей чистую правильную веру часто оборачивается воспитанием обрядоверия. 

Ведь что такое обрядоверие? Это пристрастие к той или иной форме обряда. Оно плохо, прежде всего, тем, что это пристрастие, что человек перестает чувствовать центр священного, а большее внимание обращает на форму. Есть и духовный корень в обрядоверии: человек страшится остаться в поиске, в неведении, ему легче иметь пример для подражания и алгоритм действия,  это дает определенную опору, ему начинает казаться,  что он знает, как жить и что делать. 

Теперь следует сопоставить две вещи: педагогику и проповедь.  Проповедь – это, прежде всего, слово веры, которое  может стать началом движения человека к истинной жизни. Педагогика – это само движение, совместное движение учителя и ученика в пространстве диалога: слово веры должно непременно соединиться здесь с делом веры. Даже проповедь апостола Павла в ареопаге – необыкновенный образец ораторского искусства – была услышана только несколькими людьми, а после его слов о воскресении мертвых часть людей вообще перестала слушать, и только некоторые подошли к нему. 

Для православной педагогики более подходит неразделенный образ Марфы и Марии (Лук. 10: 38-42) – деятельного и созерцательного христианства: внимаем слову и действуем по слову. Это первая заповедь православного педагога, этому же надо учить и детей. Если же педагогику сводить к проповеди, что часто и происходит в наших школах,  то мы оставим ребенка в одиночестве. 

В большую жизнь, которая детей ожидает, входит не только жизнь Церкви, но и жизнь общества, которое их окружает дома, в школе, на улице. Православный педагог не может учить жить детей отдельно от жизни мира. Нужно ориентировать ребенка на жизнь глубоко самостоятельную и полную. Отсюда и проблема развития ребенка решается в православной педагогике так же, как и в школах с другим мировоззрением: таланты надо развивать, это дары, которые Господь послал людям. Но само развитие должно быть целомудренным, не развращающим, а, наоборот, собирающим воедино все силы души человека. Такое развитие личности по-настоящему и возможно только тогда, когда она начинает осознавать себя как образ и подобие Божие. Только тогда человек получает как бы истинную систему координат и может ориентироваться в жизни. Мир начинает восприниматься им не как общественно-бытовое поприще приложения своих сил и талантов в социуме, а как школа для праведной жизни, как начало пути к себе, к своему истинному "я". Знания о Церкви ребенку дать не трудно, важно начать вместе с ним его духовный путь, то есть труды строительства себя по образу и подобию Божию. 

Таким образом, становится понятен кризис схоластической системы христианской педагогики, которая стремилась, прежде всего, наполнить ребенка христианскими знаниями. А знания не определяют жизнь ребенка. По сути, кризис схоластики – это кризис обучения, не связанного с воспитанием. Как видно, в христианской педагогике этот вопрос стоит острее, чем в других школах.  Живые формы педагогики рождались в самой Церкви на протяжении многих веков, но всегда они встречались с почти демоническим противостоянием схоластики, которая является соблазном для каждого нового поколения учителей. Хорошую профилактическую помощь может оказать здесь сама история православной педагогики.

Замечателен вклад в православную педагогику Николая Дмитриевича Ушинского. Его "Педагогическая антропология" в которой разбираются глубочайшие проблемы формирования личности ребенка, должна стать настольной книгой православного учителя.[iii] Важны также работы Н.И. Пирогова, горячо радеющего о целостном воспитании.[iv] Ни с чем не сравним необыкновенный опыт Сергея Александровича Рачинского, который создал свою сельскую школу-общину,[v] крайне полезны современному учителю педагогические интуиции и установки протоиерея Василия Васильевича Зеньковского.[vi] 

Но, к сожалению, таких примеров мало. А ведь преподавание Закона Божьего в гимназиях, реальных училищах и школах было обязательным – стало быть,  педагогов Закона Божьего было очень много. Почему же история страны и история литературы сохранили так много отрицательных примеров? Можно ли посчитать это тенденциозной ошибкой? Вряд ли. Повсеместное господство схоластики в духовной школе не давало возможности родиться православной педагогике как живой системе духовного воспитания детей. Педагогический опыт святого Иоанна Кронштадтского с его пылким стремлением пробудить в ребенке любовь к Богу для конца ХIХ – начала ХХ века был, скорее, исключением, чем правилом.[vii] Кроме того, он практически неповторим, так как держится на необыкновенной духовной силе личности святого.  Массовое же учительство в области Закона Божьего было ориентировано на начетничество, то есть на заучивание Священных истин вне какой бы то ни было связи с духовной жизнью самого ребенка.[viii]

Однако разрыв в традиции, который исторически образовался в православной педагогике России, в современных условиях не следует слишком драматизировать: с позиций сегодняшнего дня возможно трезво увидеть, что в православной школе дореволюционной России было вызвано требованиями времени, что – человеческими слабостями и страстями, а что поистине являло собой педагогическое открытие и честное служение христианина. 

Саму же традицию в православной педагогике должно понимать не как повторение и воспроизведение старых, привычных форм учебного процесса, а как единение с истиной, как рождение новых форм и методов образования, во времени соответствующих священному содержанию жизни Церкви. Таким образом,  само собой уточняется и понятие развития в православной педагогике.  Характер, направление и уровень православного образования в первую очередь обусловлены духовным, каноническим, моральным и организационным состоянием самой Церкви, которая уже в предшествующий революции период и тем более после 70-летнего открытого избиения, оказалась в тяжелом внутреннем положении. Поэтому только целеустремленная, благожелательная и неустанная работа  по искреннему признанию и разрешению этих болезней, способна дать всем нашим образовательным центрам ту силу в практике православной педагогике, которая духовно оздоровит и укрепит как саму Церковь, так и Отечество.

Сейчас пришло время творческого развития системы православной культуры в России, изучения в наших школах основ этой культуры, в рамках которой должна со временем быть построена целостная система православной педагогики. "Это замысел, имеющий в виду органически связать проблемы педагогики с духом и основными началами Православия, имеет самую глубокую связь с общей задачей построения системы православной культуры. Завоевание школы для этой идеи, одушевление ею педагогических деятелей, действительное приближение школьного и внешкольного воспитательного дела к путям православной культуры являются грандиознейшей, а вместе с тем исключительно важной задачей. Если не удастся ничего сделать в этом направлении, то напрасны будут все теоретические построения и организационные начинания – ибо отрава современным дуализмом культуры происходит еще на школьной скамье".[ix]

Разумеется, не может быть и речи о том, чтобы православная школа, которая к тому же есть еще тема исканий, насаждалась сверху, путем государственных декретов. Если мы стремимся к новой школе, внутренне, а не внешне проникнутой началами христианства, руководимой духом Церкви, а не ее властью, то имеем в виду начинания отдельных групп, частную инициативу, и поддержку этих благих начинаний власть предержащими. Рост православной культуры, культуры, проникнутой духом Православия и в сознании своем утверждающей эту связь, мыслится через "островки" или оазисы православной культуры, которые своим очарованием, своей правдой должны изнутри овладеть душой ребенка и целого народа, столько десятилетий пребывавшего без Веры и Церкви во мраке атеизма.

  "Основной замысел всякой православной школы состоит не в том, чтобы искусственно связать истины Православия с проблемами и построениями современной педагогики, а в том, чтобы раскрыть внутреннюю связь подлинных и серьезных достижений современной педагогической мысли с тем глубоким пониманием человека, какое развивает Христианство. Этот синтез должен быть органическим, а не искусственным, подлинным, а не словесным. Современный православный педагог пытается  выстроить систему педагогики в свете и в духе Православия, т.е. оживить современную педагогику тем учением о человеке, о его внутреннем мире, о его судьбе, какие живут в православном сознании, сознании неразрывно связанным с верой".[x] Известный славянофил Иван Киреевский не случайно говорил: "Человек – это его вера". Но вера, пишет апостол Павел, от слышания, слышание же от проповедующего (Рим. 10; 14-17). Не потому ли Сам Христос последней и главной заповедью для апостолов повелел: "Идите, научите все народы" (Мф. 28; 19), заложив тем самым основание всей христианской педагогики?

В наши дни отовсюду говорят о критической запущенности российской системы образования, о необходимости ее реформирования. Представляется, что в творческом делании будущего необходимо учитывать опыт прошлого. Сто лет назад товарищ обер-прокурора Святейшего Синода князь Николай Жевахов пророчески мудро отметил: "Коренная реформа всякой школы сделалась кричащей необходимостью нашего времени. Но в чем бы она ни выразилась, она достигнет цели только тогда, когда, давая ученику знания, даст и ответ на вопрос, зачем ему эти знания нужны".[xi] Очевидно, что основной задачей православных педагогов является необходимость разъяснить нашему юношеству, зачем ему нужна Вера в Бога и в Святое Православие. Такая задача не только дает импульс к творческому развитию православной педагогики и всех ее институтов, но и доказывает необходимость положительного разрешения всех споров относительно преподавания "Основ православной культуры" в современной школе России.

[i] Мельков А.С. Религиозное построение педагогики с позиций христианской антропологии // Сборник материалов по итогам научно-исследовательской деятельности студентов в областях гуманитарных, естественных и технических наук в 2002 году. М., 2002.  С. 222.

[ii] Флоровский Г. Пути русского богословия. Вильнюс, 1991. С. 502.

[iii] См.: Ушинский К.Д. О нравственном элементе в русском воспитании. СПб., 1894; Ушинский К.Д. Собр. соч. М., 1988.

[iv] См.: Пирогов Н.И. Избр. пед. соч. М., 1993.

[v] См.: Рачинский С.А. Сельская школа. М., 1991.

[vi] См.: Зеньковский В.В. Проблемы воспитания в свете христианской антропологии. М., 1996.

[vii] Педагогическая деятельность о. Иоанна Кронштадского // Опыт православной педагогики. М., 1993. С. 95-105.

[viii] Свящ. Сосунцов Е.Ф. библиографический обзор учебников по Закону Божию. СПб. 1915. С. 18.

[ix] Зеньковский В.В. Проблемы воспитания в свете христианской антропологии. М. 1996. С.25.

[x] Мельков А. "Идите, научите…" // Вестник Тульской Православной классической гимназии. Тула, 2003. № 5.             С. 84.

[xi] Кн. Н. Жевахов. Назначение школы. СПб., 1998. С.16.