"Осторожно: религия!" и "Осторожно: свобода!"

На днях в Таганском районном суде Москвы возобновился скандальный судебный процесс по делу художественной выставки “Осторожно: религия!”.

Нет смысла подробно пересказывать все перипетии этой безобрАзной (но не безОбразной) истории; напомню лишь основные вехи.

В январе 2003 года группа художников-авангардистов выставила в стенах Музея и общественного центра им. Сахарова выставку своих работ, посвященных… Стоп, об этих предметах невозможно писать без должной бдительности: в дело вмешивается этимология и затевает свои игры со словом. Ладно, скажем так: “…работ, темой которых являются различные религиозные верования и атрибутика различных религиозных культов”.

Через несколько дней после открытия выставки туда являются шестеро ревнителей веры, — все, как один, прихожане церкви Николы-в-Пыжах, где настоятелем служит известный о.Александр Шаргунов, и члены Союза православных граждан, — и учиняют погром: выламывают и обливают краской экспонаты, малюют кругом соответствующие слова, долженствующие выразить всю глубину их возмущения кощунством и надругательством над православием, творящимся в стенах музея. Прибывшая милиция погромщиков задерживает, но вскоре отпускает.

Руководство музея зачем-то немедленно закрывает выставку, хотя, на мой взгляд, творческое соучастие Союза православных граждан лишь прибавило авангардистским шедеврам концептуальности. В возбуждении против погромщиков уголовного дела прокуратура отказывает. Вместо этого вскоре, по просьбе двухсот с лишком депутатов Госдумы, возбуждается уголовное дело против кураторов выставки – нескольких московских и почему-то армянских галерейщиков. До кучи привлекают к уголовной ответственности еще и двух руководителей Музея Сахарова: а не давай приют сатанинскому искусству (именно так упомянутый выше о.Александр оценивает авангардизм в целом в своих проповедях)! Вот, собственно, и все.

Да, совсем забыл упомянуть о самом авангардном моменте во всей этой авангардистской истории. Знаете, за что, по какой статье прокуратура предлагает отправить обвиняемых в лагерь? По ст.282 Уголовного кодекса “Возбуждение национальной, расовой или религиозной вражды”! Прокуратура усмотрела (хочет нас уверить, что усмотрела) в авангардистских шедеврах “пропаганду исключительности, превосходства либо неполноценности граждан по признаку их отношения к религии”, что также входит в диспозицию данной статьи.

Оспаривать юридическую обоснованность этого обвинения как-то неловко: что, мы друг друга совсем уж дурачками считаем? Впрочем, интеллигентным людям неловко, похоже, и доказывать его обоснованность. В недавней публичной дискуссии, которую имел автор этих строк со священниками и мирянами из общества “Радонеж” (см мою публикацию на “Полит.ру” от 11 ноября прошлого года), они, касаясь данного уголовного дела, избегали повторять формулу обвинения, предпочитая говорить об “оскорблении чувств верующих”. Но предъявлять этот состав было, видимо, неловко даже прокуратуре: уж больно напоминает известный анекдот про Василия Ивановича и женскую баню. (“А вот и нет, Петька – можно же на шкаф залезть!”).

Но оставим в стороне юридические материи. Чувства — дело тонкое, и вполне возможно, что Василию Ивановичу действительно мешала заниматься сама мысль о том, что происходит за почти до верху замазанными окнами бани. Поэтому оправдания художников, которые в панике и растерянности твердят, что вовсе не хотели оскорбить чувства православных, к делу не очень относятся. В конце концов, самим верующим виднее, оскорблены их чувства или нет. Вот и я, кажется, в ходе упомянутой дискуссии с “радонежцами”, — и как раз тогда, когда разговор зашел о злополучной выставке, — ненароком оскорбил чувства своего доброго знакомого, о. Владимира Вигилянского, брякнув ему в ответ на какую-то уклончивую реплику: “Вы, батюшка, лукавите”. Брякнул — и лишь задним числом с искренним раскаянием понял, почему о.Владимир так болезненно отреагировал на мои, как мне казалось, вполне невинные слова. Опять проклятая этимология подвела, вкупе с незапланированными мною коннотациями (или, как принято было говорить в незабвенном Главлите, “неконтролируемыми ассоциациями”). Не хотел, — а оскорбил.

Вот и художники — не хотели, а оскорбили.

Нет смысла также рассуждать о том, что профанирующие функции искусства в его сложных и амбивалентных отношениях с религией — вещь необходимая для существования не столько искусства (у него и без профанирования религиозных символов дел хватает), сколько самой религии, которая без этой прививки быстро вырождается в мертвый ритуал. Этим пусть культурологи занимаются. А историки Церкви пусть объясняют, что гонения на искусство со стороны Церкви никогда не вредило искусству (скорее — напротив), но зато всегда колоссально вредило Церкви и вере. Если апологеты религии этого не понимают (а они искренне этого не понимают) — тем хуже для них; а мне-то что до этого?

Бессмысленно возражать и на аргументы, что, дескать, современный авангардизм — это вообще не искусство, а хулиганство, и в таковом качестве и должно рассматриваться. Я не поклонник современного художественного авангарда, хотя бы потому, что ничего в нем не понимаю и, соответственно, не имею права судить. Но хотелось бы спросить у тех верующих, кто прибегает к подобной “искусствоведческой” аргументации: что, если бы вы столкнулись с талантливым произведением, которое произвело бы на вас впечатление кощунственного (примеры из русской классики можно не приводить, правда?), — вы бы отступились и пошли прочь?

Меня волнует в этом деле совсем другое.

Ну, хорошо, подсудимые в данном процессе утверждают, что не имели намерения оскорбить чувства верующих. И у меня нет оснований сомневаться в искренности их заверений.

Ну, а если бы они таковые намерения имели — тогда что?

Вот, например, Вольтер писал своего “Магомета” с явным и недвусмысленным намерением оскорбить религию; и я сильно сомневаюсь, что намерения его ограничивались одним лишь исламом. Об “Орлеанской девственнице” уже и не говорю — оскорбление национальных святынь французского народа налицо.

Правда и то, что Вольтер за свое творчество подвергался уголовным преследованиям. Так что: нам, исходя из соображений политкорректности, следует вернуться на триста лет назад?

Мой личный ответ на этот вопрос не составляет для меня проблемы.

Проблемой, которую я разрешить не умею, является для меня то, что для очень многих приверженцев очень многих конфессий, идеологий, мировоззрений, — словом, адептов многих и разных истин, — ответ на этот вопрос также не является проблемой. Ну да, в этом отношении — конечно, надо вернуться к началу XVIII века, скажут они уверенно. Толерантность, поздний плод Просвещения, представляется им напоенным ядовитым соком скептицизма, и ревнители православия из “Радонежа” скорее поймут исламского фундаменталиста, чем современного им либерала (между прочим, я тоже крайне негативно отношусь к толерантности, хотя и по причинам прямо противоположным). Поэтому “раздавить гадину” (все тот же Вольтер, если не ошибаюсь?), — руками ли погромщиков, или прибегнув к помощи прокуратуры, — для них дело праведное и святое.

Именно поэтому кажутся мне бьющими мимо цели наши доводы, что, мол, реализация их представлений означала бы утрату светского характера российского государства. А кто вам сказал, что они этого не хотят? Уж во всяком случае, сферы идеологии, общественной морали (куда, разумеется, входят и вопросы публичного демонстрирования произведений искусства, связанных с религиозной символикой), образования и воспитания юношества — вообще, все, что связано с национальной культурой и национальным самосознанием, уверенно отождествляемым ими с православной верой, — точно представляются им охотничьими угодьями Русской Православной Церкви.

И я не уверен, что в рамках религиозного мироощущения, не только православного, но и любого, можно выстроить что-то, логически опровергающее эту убежденность в собственном праве на истину. Более того, подозреваю, что убежденность в монопольном владении абсолютной истиной есть неотъемлемая часть этого мироощущения, за исключением, быть может, первоначального христианства и дзен-буддизма.

Единственное, что мы можем противопоставить этой убежденности — это эмпирический опыт реальной жизни, теперь уже органически не сводимой к единой идеологии, религиозной ли, антирелигиозной или агностической. На исходе Средних веков попытки разных конфессиональных групп навязать свои представления об Истине всем залили кровью Западную Европу. Так что представление о религиозной свободе, из которого и выросло представление о свободе мнений вообще, явилось отнюдь не как умозрительное построение, а как единственный путь к спасению тогдашней цивилизации от деградации и гибели. В ХХI веке любая попытка избавиться от уже существующего многообразия мировоззрений и образов жизни, — несомненно, включающего и обидные атаки с разных сторон на любое из этих мировоззрений, — приведет к автоматическому самоуничтожению жизни как таковой, в самом прямом смысле этого слова. К слову, я имею в виду далеко не только Россию: политкорректность и толерантность, постольку поскольку они ущемляют свободу творчества, мнений и высказываний, вполне способна погубить и западноевропейскую цивилизацию. И запрет священникам проповедовать в церквях против гомосексуализма (излюбленный “радонежцами” пример нравственного падения Запада) столь же пагубен для этой цивилизации, — здесь я с “радонежцами” согласен, — как и гонения на гомосексуалистов или ущемление их в гражданских правах.

Возвращаясь же на российскую почву, легко прогнозировать дальнейшее развитие событий. Сегодня шаргуновцы и радонежцы совместными усилиями победят сатанинский авангардизм (т.е., шаргуновцы победят, а радонежцы их нравственно оправдают от чистого сердца). Завтра шаргуновцам покажется, что радонежцы профанируют православную веру, слишком либерально относятся к нормам общественной морали, отступают от древлего благочестия, и вообще среди них слишком много евреев. И как же, какими методами они станут бороться с последователями владыки Кирилла? Разумеется, теми же самыми, какими они раздавили авангардистскую гадину. И новые погромы (на сей раз громить будут приходы и воскресные школы “радонежцев”), и новые судебные расправы (например: дело об оскорблении чувств истинно верующих печатными мудрствованиями лже-диакона Андрея Кураева и так называемого протоиерея Всеволода Чаплина) они будут оправдывать теми же аргументами, которыми их загодя обеспечили их интеллигентные союзники в “деле художников”.

А послезавтра мусульмане заметят, что символика православных храмов — крест, попирающий полумесяц, над церковными куполами — оскорбляет их религиозные чувства и является “пропагандой неполноценности граждан по признаку их отношения к религии” (и ведь является, между нами говоря). Ну, ребята-ваххабиты, я думаю, в прокуратуру обращаться не станут…

У меня тоже есть своя вера. Я верю, в то, что единственным спасением от Апокалипсиса, который приведет страну и мир к катастрофе, Апокалипсиса, рядом с которой Тридцатилетняя война покажется игрой в салочки, может быть лишь всеобщее признание безусловного приоритета свободы совести, мнений, высказываний, творчества перед защитой оскорбленных чувств тех или иных групп людей. Слово, художественный жест (т.е., такой жест, который его автор считает художественным), мнение, философема должны быть ограждены от любого насилия, в том числе — от насилия Закона. Под руку Закона они подпадают только в одном случае, — когда являются прямым подстрекательством к преступлению. Профанирование предметов религиозного культа не может быть преступлением, если оно не подстрекает к разграблению церквей. Атеистическая проповедь не может быть преступлением, если она не призывает к ущемлению прав верующих людей. Антисемитские высказывания не могут быть преступлением, если это не лозунг “Бей жидов”.

Но для того, чтобы эта утопия сбылась, нужно, чтобы со мною согласились те, кто верит, что Господь говорит с ними или с их наставниками по прямому проводу. А они с этим согласиться никак не могут, ибо знают, что это не так, и что “если им скажут: “Солги!” — солги,/и если им скажут “Убей!” — убей”. И в самом деле: если подобные указания поступают по прямому проводу, — что прикажете делать по-настоящему верующему человеку?

Наверное, это действительно трудная проблема: совмещение абсолютного религиозного чувства с абсолютной свободой. Был один, который попытался их совместить, — так не за то ли его и распяли?