"Фридрих Ницше предупреждает"

"Я не человек. Я – динамит", – говорил про себя философ

Об авторе: Владимир Николаевич Миронов – профессор МГИМО.

Его одиночество было тотальным.

Свою внешне банальную жизнь Ницше прожил в такой смертельной схватке с самим собой и всей мировой культурой, что пафос и мощь его натуры и философии обжигают нас нестерпимым огнем. Вся история минувшего века пошла по сценарию Ницше. И в его словах: "...кажется, я держу судьбы человечества в своей ладони" – нет преувеличения.

Патография

В четыре года Ницше потерял отца и воспитывался в семье, состоящей из пяти женщин: бабки, матери, двух теток и сестры. Согласно психоанализу (предтечей которого, по признанию Фрейда, был сам Ницше), роль отца состоит в том, чтобы "оторвать" ребенка от природного начала в лице матери и ввести его в социально-моральное измерение. Лишенный отцовского влияния, Ницше рос в глубоком пренебрежении к нормам традиционной морали. С другой стороны, исключительно женское воспитание способствовало вызреванию у него глубокого кризиса самоидентификации и острейшего комплекса мужской неполноценности. Эти невротические переживания порождали психическое сверхнапряжение, которое проявлялось в виде чудовищных головных болей, приступов тошноты и временами даже потери зрения. Вся последующая жизни Ницше будет отчаянной борьбой с собственным детством.

Ницше сознательно освобождается от всего, чем обычно человек загораживается от нестерпимого холода существования. У него в буквальном смысле не было ничего: ни женщины, ни дома, ни семьи, ни работы, ни родины. Апатрид, он метался с несколькими чемоданами книг по дешевым пансионам Южной Европы, словно стремясь ускользнуть даже от самого себя.

Со всеми, кому поклонялся и кого любил – Шопенгауэр, Вагнер, Лу Соломэ, – он неизбежно и надрывно рвал и расставался, сознательно причиняя себе боль, которую потом переплавлял в творчество. Его одиночество было тотальным. Он отбросил все, что могло создавать какие-либо "информационные шумы", способные помешать ему слышать гул мира. Он последовательно вывел себя один на один с "сырой" первозданностью человеческого удела. Формулой этого странного саморазрушительного поведения могут быть его слова: "Отпасть от Вагнера было моей судьбой. Вновь полюбить что-то стало моей победой".

Кого же любил Ницше? Не человечество, которое он называл "самой гнусной каргой среди всех старух". Не отдельных людей, о которых говорил: "Я брожу среди людей, словно обломков. Люди раскрошились и разбросаны". Ницше любил жизнь, но жизнь мощную, воинственную, которой противоположна не смерть, а убогая, жалкая жизнь. Этой жизни под стать лишь свободный, суверенный, цельный человек, попирающий современную цивилизацию. В этом идеале Ницше изживал и преодолевал все свои комплексы и неврозы.

Он уже ничего не боялся, ничем не дорожил и ни на что не надеялся. Это демоническое состояние придало ему столь могущественные, неудержимые силы, что он бесстрашно разбил вдребезги все моральные запреты и нормы, все привычки и табу, за которые судорожно хватается человек в водовороте жизни.

Все эти особенности личности и биографии вкупе с гениальной философской одаренностью позволили ему радикально выйти за границы собственно человеческого пространства, даже за пределы нашего вида и взглянуть на нас всех с совершенно небывалой стороны. Картина, которая открылась его взору и которую со всей страстью он нам поведал, ошеломляет.

Осевое время

Благодаря психическим особенностям (обернувшимся преимуществами в философской работе) Ницше открывает феномен ресентимента. Что означает комплекс состояний ненависти, униженности, затаенной обиды и мстительности, которые, не находя выхода в борьбе, порождают трусость и паралич воли.

Состояние ресентимента охватило человечество в так называемую осевую эпоху, открытую Карлом Ясперсом благодаря ницшеанскому анализу генеалогии морали. Это депрессивное состояние разряжается в духовной сфере появлением разработанных систем утешения и спасения – мировых религий и философии. Ясперс не без удивления замечает, что такие системы возникают практически одновременно в Греции (философы), Палестине (библейские пророки), Персии (Заратустра), Индии (Будда, реформа Вед) и Китае (Конфуций, Лао-Цзы), но не дает объяснения этому.

Однако сегодня мы можем предложить объяснение генезиса осевой эпохи, с которой, собственно, и начинается всемирная история человечества. К концу II тысячелетия до н.э. открытие железа резко модернизует орудия и способы ведения войн. Используя новую конно-стрелковую тактику и обладая трагически-мифическим мировоззрением, индоевропейские, арийские племена огнем и мечом разрушают старые земледельческие империи. Покоренные народы впадают в состояния затаенной мстительности, бессилия, безысходности. Не способные к сопротивлению, они берут реванш через радикальную переоценку ценностей: сильный и знатный объявляется злым и плохим, бессильные и отверженные – хорошими и благочестивыми. Только им принадлежит блаженство, путь к которому лежит через страдания. Так из ствола дерева мести и ненависти начинается, по выражению Ницше, восстание рабов в морали.

Разрушается великий трагический миф, соединявший воедино людей и природу. Бог жизнеутверждения Дионис растерзан титанами. Ему на смену приходит новый, неведомый, моральный Бог. Путь к спасению лежит отныне только через смирение перед этим Богом, в пользу которого человек отрекается от своей воли: "На все воля Божия".

Время, до этого круговое, разрывается в прямую линию, на дальнем конце которой вместо воскрешения Диониса – второе пришествие Христа. Место целостного человека занимает отъединенный субъект, наделенный моральным самосознанием, логическим мышлением и нечистой совестью.

"Рабские" способы смягчения ресентимента превратили человека из благородного существа в стадное, одомашненное, больное животное. Духовными лидерами этого переворота стали Сократ и Христос, два антигероя последних работ Ницше – "Сумерек кумиров" и "Антихриста".

Смерть Бога

Ренессанс знаменует начало кризиса осевого времени, который ко времени Ницше вступает в решающую фазу. Этот кризис Ницше выражает в прозвучавшей как планетарный взрыв формуле "Бог умер!". Это означает, что религиозные и метафизические духовные практики утешения и спасения, которые наполняли жизнь смыслом, позволяли переносить все тяготы земного существования, – разом рухнули.

Ницше с беспримерной дерзостью (недаром он говорил: "Я не человек. Я – динамит") поднимает на воздух все, чем жило человечество: религию, мораль, философию, науку, политику, самого человека и самого Бога – все, что веками держало массы в повиновении. Он начинает борьбу за переоценку старых ценностей, цель которой – прорыв по ту сторону добра и зла. Сущностью жизни объявляется воля к власти, которая восстанавливает природные ценности, попранные христианской моралью и платоновской метафизикой. Таким образом, сам Ницше становится крупнейшим фактором наступления нигилизма.

Люди утрачивают веру. Воцаряются пессимизм, декаданс, отрицание жизни, ощущение ее абсурдности. Но состояние нигилизма открывает перед ними и невиданные перспективы. Ибо смерть Бога, в которой повинны все, дает человеку великий шанс: забрать назад собственную волю, от которой он отрекся в пользу "мертвеца", – шанс сравняться с Богами! Занимается новая Заря. На повестке дня – пришествие сверхчеловека.

Наступление нигилизма развенчало всякое оправдание реальности, разрушительной для общежития людей: огромные массы человечества поставлены в положение рабов. Их удел – эксплуатация, угнетение, насилие. Впоследствии Ницше вменят в вину то, что, разгласив эту грозную тайну, он (вместе со своим антиподом-близнецом Карлом Марксом) толкнул задавленное и униженное большинство человечества на восстание. Накопившиеся со времен Сократа и Христа колоссальные заряды ресентимента неизбежно должны взорваться, ибо старый моральный Бог, охранитель существующего миропорядка, умер! И потому самые "униженные и оскорбленные" восстанут против системы ценностей, запретов и институтов, освящающих их угнетение и подчинение. Хотя для Ницше понятие "раба" сугубо этическое (это человек, одержимый местью), само восстание масс неизбежно приобретало характер социальной революции против правящих классов, которые играют репрессивную роль в навязывании низшим классам моральных требований, закрепляющих их угнетенное положение. Разрушение этих норм и запретов (в том числе сексуальных, трудовых и т.д.) переживалось массами не только как социальное, но и как биологическое освобождение.

Русские и немцы первыми пережили смерть Бога и приняли на себя бремя опустевших небес. Ницше провидчески предсказал, что тоталитарные движения XX века (как в левой, социалистической, так и в правой, нацистской, версиях) станут жестокой и отчаянной реакцией на это страшное событие. Их глубинную природу адекватно выражают слова Мартина Хайдеггера: "Гитлер и Муссолини... развязали контрдвижение против нигилизма. Оба были, каждый по своему, учениками Ницше..."

Дуче и фюрер в полной мере использовали философа-маргинала в своих политических целях. Ведомство доктора Геббельса объявило Третий рейх "временем Ницше". В штабах СС Гиммлер приказал развесить девиз Заратустры: "Благословенны твердые". Ницше был включен в школьную программу. Солдаты вермахта носили в ранцах "Заратустру".

Идеологи фашизма востребовали ницшеанский пафос сверхчеловеческого усилия – радикально изменить жизнь здесь и сейчас. Они узурпировали его героический призыв к штурму неба. Но главное – они почувствовали, что этот мыслитель-динамит взорвал тысячелетние запреты, и задавленные массы восстали, порождая ужасающие практики насилия и жестокости. Гражданские и мировые войны, революции, ГУЛАГ, Освенцим – все это были эффективные средства массовой психотерапии.

Хотя Ницше искренне ненавидел антисемитов, он во многих работах отмечает, что именно с евреев начинается "восстание рабов в морали", именно они изобрели морального Бога, с которым в жизнь вошли греховность и нечистая совесть. Тем самым евреи сделали рабскую мораль господствующей. Нацизм интегрировал этот философский антисемитизм в свою расовую программу, реализация которой привела к Холокосту. Сжигая евреев, нацисты символически уничтожали морального Бога.

Жестокость и насилие, которые демонстрировали тоталитарные массы, порождали мощный психологический освобождающий эффект. Массы выходили из депрессивного состояния, резко повышалась их самооценка: они чувствовали себя не "униженными и оскорбленными", а строителями новой жизни и бесстрашными воинами. "Восстание рабов" протекало в форме самовосхваления ("Да здравствует советский народ!", "Немцы – высшая раса"). Слова: "Кто был ничем, тот станет всем", – казалось, реально воплощались в жизни. Именно поэтому массы видели в тоталитарных режимах гарантию своих кровных интересов, именно поэтому были беззаветно преданы своим вождям.

Страшный неистовый Дионис, ставший богом темного насилия, террора и крови, парил над ордами ликующих людей, чье счастье было неподдельно, а освобождение – иллюзорно. И именно управление грандиозными социальными взрывами ресентимента Ницше называл "большой политикой". В ней обретала воплощение воля к власти "восставших рабов".

Поколения, участвовавшие во Второй мировой войне по обе линии фронта, видели в Ницше идейного фюрера национал-социалистической революции. "Гитлер – это толпа, прочитавшая Ницше", – таково было общее мнение эпохи. И никто не удивился, когда французский прокурор на Нюрнбергском процессе заявил о возможности привлечь Ницше посмертно к ответственности за преступления гитлеризма.

О восставших рабах

Многим казалось, что раз рабы восстали против ресентиментной культуры Сократа и Христа и используют ницшеанскую рецептуру борьбы, то Ницше – вроде бы на их стороне. Но Ницше хотел иного преодоления ресентимента. Восставшие массы для него – чернь, хлынувшая из подполья жизни. (Эти ницшеанские мотивы ярко воплотились в образе Шарикова из "Собачьего сердца".) Восстание "стада последних людей" может быть лишь тоталитарной практикой облегчения ресентимента, дающей иллюзорную компенсацию националистической или классовой мстительности.

Весь отвратительный для либерального и социалистического сознания пакет идей черного ницшеанства о "стадном человеке", естественности рабства и эксплуатации нацелен на то, чтобы искоренить само стремление масс к восстанию. Ницше исходит из того, что неравенство заложено в наш вид биологически, как необходимый фактор его развития. Он считает, что восстание низших классов неизбежно угрожает самим основам существования человечества, поскольку иерархическая организация общества (при которой большинство подвергается угнетению и эксплуатации) является оптимальной и единственно возможной формой культуры и взаимодействия вида homo sapiens с природой. Поэтому он неистово громит демократию, равенство и социализм как "спусковые курки" этого восстания. Весь антифашистский по сути пафос ницшеанства был проигнорирован именно из-за его последовательно антидемократической направленности. Демократия – ложное, по Ницше, лечение ресентимента, ибо чревата тоталитаризмом. Она нивелирует и стандартизирует людей. Отсюда только один шаг до деградации индивида и его растворения в "большом родовом народном теле" тоталитарного государства. Отвергая демократию, Ницше словно предупреждает о приходе Гитлера к власти демократическим путем.

Ницше знал о поражении "низового" Диониса. И действительно, "штурм неба" обернулся котлованом ада, на дне которого восставшие массы поджидал фюрер. Как писал Н.Бердяев, "вокруг Гитлера собираются не аристократы духа, как хотел Ницше, а худшие, подонки, parvenu, люди ressentiment, дышащие злобой и местью". Поэтому плебейскую революцию "обезьян Заратустры" Ницше рассматривал как самую страшную угрозу своему делу. Именно им кричал Заратустра: "Вы не те, кому принадлежит мое имя и наследие".

Восстание масс несло способ организации мира, в принципе неприемлемый для Ницше, глашатая идеалов благородства. Именно эта истина – рабы останутся рабами и их надо держать под ярмом, чтобы они своим духом мщения не отравили чистые источники благородных, – самая беспощадная стрела, выпущенная Ницше прямо в сердце современного человека.

Эта взрывающая логику классового противостояния двойственность ницшеанства словно раскалывает наше сознание: с одной стороны, Ницше – вдохновитель "восстания рабов", с другой – законодатель рабства. Фашиствующий антифашист?! Надо признать: да, таковы структуры ницшеанского мышления. Можно только удивляться расколам и безднам, которые носил в себе этот человек! Странный пророк, несущий одновременно благую и чудовищную весть.

Проект освобождения

Как и национал-социализм, так и ницшеанство питались одними и теми же источниками: бунт как следствие смерти Бога, переоценка старых ценностей, ставка на волю к власти. У них – общие враги: нигилизм и ресентимент. Но если для тоталитарных масс и их вождей речь идет об освобождении от этих социальных болезней любой ценой (в том числе через экспансию мести), то для Ницше это освобождение не столько "от", сколько "для" – для прорыва к сверхчеловеку.

Центральный пункт ницшеанской программы – освобождение и возвышение индивида, воссоединение его с природой, завоевание им максимальной способности к творчеству и одариванию. В отличие от национал-социализма и раннего коммунизма, цель Ницше – не растворение индивида в безликой массе, а демассификация индивида. Но он лишь на первый взгляд "возгонщик" индивидуализма. Он хочет преодолеть индивидуализм. Но не через регрессию и растворение в стаде, а напротив, путем максимального личностного роста человека. Задача Ницше в том, чтобы человек вырос до масштабов Космоса. Вот его антропологическая революция! Вот его проект будущего!

Страстный призыв Ницше к освобождению до сих пор очаровывает левых теоретиков и делает ницшеанство вполне конкурентоспособным по отношению к марксизму. Но очарование длится до тех пор, пока не становится ясно, что ницшеанский проект освобождения предельно элитарен: Ницше исходил из того, что стадом люди не пройдут по канату, натянутому между "последними людьми" и сверхчеловеком. Прорваться на уровень сверхчеловечности могут лишь "группы одиночек", ибо освобождение лежит в сфере духовного усилия.

Кто же он, ницшеанский сверхчеловек? Послушаем Заратустру: сверхчеловек – это тот, чья воля полностью очистилась от ресентимента и духа мщения. Это тот, кто могуч волей настолько, чтобы не мстить. Как радикально отличается сверхчеловек от одержимых духом мести! И как радикально отличается Ницше – мыслитель освобождения от Ницше – идеолога "Вафен-СС!"

В освободительной стратегии Ницше жестокость и насилие играют вторичную роль: не важно, действует ли человек жестоко или нет. Главное, чтобы он не действовал из мести.

Ницшеанский проект сверхчеловечества содержательно близок марксизму: понятие ресентимента соответствует марксистской категории отчуждения, как, впрочем, и фрейдистской теории невроза. По-видимому, будущее социальной теории связано с их интеграцией в целостное единство.

Все свои основные метаобразы-идеи – воля к власти, вечное возвращение, сверхчеловек, – составляющие своего рода большую триаду, Ницше развивал как приемы духовного освобождения, предназначенные для избранного меньшинства. Он не излагает эти метафоры обычным философским языком, полагая, что сама грамматика не дает этого сделать, не превратив их в плоские банальности. Ими Ницше не говорит и не утаивает, а подает знаки. Он посылает нам волевые импульсы, стремясь воздействовать на наш образ жизни. По сути, он подвергает нас ритуалу инициации, в которой реализуется наша предельная самоактуализация, предельное погружение в нашу самость. И тогда мы вдруг обнаруживаем внутри себя какое-то новое существо, которое настойчиво разбивает старую скорлупу, вынуждая нас максимально быть самими собой. Но разве не в этом его сверхзадача – вырвать человека из стада, научив его суверенно мыслить и жить?

Я вижу в Ницше своего рода проводника – шерпу, который ведет нас на предельные духовные высоты, своей свободой помогая нам максимально раздвинуть границы собственного существования.

...Сразу после того как человек по фамилии Ницше ясным январским днем 1889 г. рухнул в безумии на мостовую Турина, появилось множество философов Ницше, ведущих беспощадную войну друг с другом. Однако неистовая динамика его драйва сметала любые идеологические схемы – Ницше вырывался из любых сетей. Так, нацисты были вынуждены замалчивать его аристократическое презрение ко всякому национализму, а либералы тщетно пытались одомашнить брутальные инстинкты черного ницшеанства. Левые же, завороженные ярким, как солнце, ницшеанским проектом освобождения, в досаде отшатывались от его антидемократизма и неистового восхваления эксплуатации и рабства. Чтобы взять Ницше себе в союзники, современная революционная мысль вынуждена механически разделять его на революционного и реакционного.

Секрет парадокса Ницше в том, что он последовательно осуществляет деконструкцию метафизики как мышления: построенного на удвоении мира (идеальный и реальный); пронизанного ресентиментом и злопамятностью; ценного, то есть оценивающего весь мир по шкале добро-зло; диалектического, то есть оперирующего противоположностями и противоречиями. И, наконец, он разоблачает метафизику как субъектное мышление. В своих последних текстах он как бы выходит за пределы собственного "Я", демонстрируя нам де-индивидуализированное мышление. Ницше показывает, что возможны существа, которым "субъективность" будет мешать более глубоко понимать мир и более совершенно взаимодействовать друг с другом.

В итоге Ницше прорывается к интегральному мышлению. Он не разлагает жизнь на дихотомии, а интегрирует противоречия в более высокую целостность: "На самом деле никаких противоположностей не существует: мы лишь принесли те противоположности, которые мы имеем в логике". Он разрушает ведомственные перегородки между различными сферами знания и создает уникальный духовный синкретический продукт, в котором переплавлены мифология, поэзия, религия, философия, наука, искусство, мистика... Именно поэтому в принципе невозможна апроприация тотального ницшеанства, каким бы то ни было идейным течением.

В конце жизни он замечает: "Философ ли я? Да какое это имеет значение?" Он в самом деле разрушает наши представления о том, что такое философ: вместо рационалиста – безумец, вместо логика – поэт, вместо иерарха мысли – духовный бунтарь, вместо прагматика возможного – взломщик социальных запретов. И когда казалось, что человеческий дух погребен под отходами собственной деятельности, благодаря Ницше философия перестала быть потерявшей все соки жвачкой, вновь превратилась в беспощадный бой с судьбой, вновь вышла на передовую линию огня, вновь стала упражнением в смерти.

Преднамеренное безумие

Я убежден: он знал, что сходит с ума. Это был его выбор, сопоставимый лишь с выбором чаши с ядом Сократом и распятия на кресте Иисусом. Он понимал, что должен своими подвигом и жертвой превзойти этого грека и этого еврея. Только тогда он закроет эру, открытую ими 25 веков назад, только тогда он действительно разрубит историю человечества пополам (это его слова), только тогда ему поверят. Лишь безумие – со-шествие с-ума мыслителя – событие более чудовищное и более поражающее, чем отравление греческого мудреца или распятие иудейского сына Божия! Ницше платил неизмеримо более высокую цену...

Ницше не сделал ни одного жеста, который поставил бы под сомнение его безумие. Это было бы "срывом стиля", повторением "жалкого мифа" о воскресении Иисуса; перечеркнуло бы всю значимость беспрецедентной жертвы и великой трагедии, которую он так гениально срежиссировал и неподдельно сыграл.

В полном соответствии с намерением, высказанным в предисловии к "Воле к власти", он построил свое творчество "с расчетом на конечную катастрофу". И оно в какой-то момент начинает неумолимо требовать реальной жизненной катастрофы самого автора. Философия превращалась в жизнь.

Фуко первым высказал предположение, что безумие Ницше является сверхзашифрованным посланием, которое мы пока не в силах разгадать. Он считал, что Ницше переживал "опыт безумия", который содержательно приближался к "абсолютному знанию".

Безумие Ницше несет нам весть о сверхчеловеческой ментальной парадигме. Сверхчеловек и есть тот, кто понимает себе подобных, не логизируя, не расчленяя мир, но взаимодействуя с ними целостно и непосредственно. Тот, кто прорвался по ту сторону всяких бинарных оппозиций: революционер-консерватор, пацифист-милитарист, атеист-теист, демократ-тоталитарист. Тот, кто одновременно жесток и милосерден. Культура, построенная на такой духовности, будет означать разрыв со всей прежней цивилизацией и ее институтами: от государства и права до любви и морали.

Любовь к судьбе

Первый раунд ницшеанской большой политики вылился в эпоху мировых войн и революций 1914-1945-1991. В смертельной схватке столкнулись три модели развития человечества: германский национал-социализм, советский социализм, американский рыночный либерализм. Победу одержал либерально-рыночный мир под эгидой США.

Ницше как-то бросил загадочные слова: новое первоначально входит в мир в искаженном, карикатурном виде...

Сегодня глобальные заряды ресентимента приближаются к критической массе. В недрах нашей эпохи уже слышен тектонический "танец плит", раскалывающий основы цивилизации. Ницше выходит из подполья. Как диагноз и программа он вновь властно стоит на мировой повестке дня. И это – устрашающий признак глобальных перемен.

Бесстрашная свобода Ницше, по выражению Жоржа Батая, сбивает с ног. Но тому, кто устоит, до самых последних пределов раздвинет свою независимость в этом мире главный урок Ницше – он учит мужеству перед лицом неведомых и радикальных перемен. Формула этого мужества – Amor fati, любовь к судьбе, бесстрашие, тотальное утверждение жизни, не исключая самые ужасные трагедии. Именно это делает ницшеанство востребованным сегодня – и как штормовое предупреждение, и как руководство по плаванию в штормовом океане.

20.01.2005