Весна 1946 г. в Нюрнберге, городе, где раньше проводились имперские съезды партии, где с 1933 г. год за годом НСДАП праздновала свое правление. Но с этого момента разгромленный бомбардировками город войдет в мировую историю как город расплаты. Во Дворце юстиции весной 1946 г. начался Нюрнбергский процесс, закончившийся смертными приговорами для большинства обвиняемых.
Гитлер совершил самоубийство, Гиммлер последовал его примеру, Борман исчез, но начиная c Деница, Франка и Геринга и до растерявшегося Рудольфа Гесса и хладнокровного Кальтенбруннера, шефа Главного управления имперской безопасности, от таких старомодных фигур, как Нейрат и Папен, и до добровольных палачей – Риббентропа, Розенберга, Заукеля и Штрейхера, – все были там. Альберт Шпеер, архитектор дьявольского замысла, и Ялмар Шахт, его президент Имперского банка. Все они производили впечатление, что очнулись от того кошмара, в котором сами они были и наблюдателями, и протагонистами.
Молодой американский врач и психиатр, д-р Леон Голденсон (Leon Goldensohn), должен был наблюдать за психическим состояниям заключенных и главных свидетелей. Все они, еще вчера паладины дьявола, теперь же, напуганные, старались произвести хорошее впечатление, добиться маленьких преимуществ и тем самым, возможно, спасти свою жизнь.
Как правило, они не скупились давать информацию, особенно если она отягощала вину других. Себя же самих они представляли менее значимыми и невинными. Кейтель, фельдмаршал своего фюрера, со всей серьезностью утверждал, что отвечал только за вопросы тактики. Все остальное решал, якобы, Гитлер.
Голденсон был хорошим слушателем и тонким наблюдателем, понимавшим даже язык жестов. Беседы велись на немецком языке. Записи, зачастую длинные дословные пассажи, десятилетия не находили никакого спроса и почти не использовались, пока не были опубликованы американским историком, знатоком нацистской истории, Робертом Джеллэтли (Robert Gellately), который снабдил их пояснениями и аннотацией. Это тщательное научное издание одновременно заключает в себе важнейшую информацию об элитах 'Третьего рейха'.
Правда, следует сделать одну оговорку. Поскольку запись бесед велась на английском языке, холодный нацистский тон в них не передан. Свой собственный жаргон, 'словарь нелюдей', для Альберта Шпеера, например, был самим собой разумеющимся. Достаточно ознакомиться с его 'профессиональными' высказываниями, когда осенью 1945 г. он обсуждал с экспертами из промышленности и ВВС США войну в воздухе (см. 'Крансбергские протоколы', издатель У. Шли, 2003 г.). И все же эти беседы читаются, словно репортаж из ледяной вселенной.
15 марта 1946 г., например, Геринг впадает в ярость по поводу процесса. В обратном переводе это должно, видимо, звучать так: 'Почему мне не дают взять всю ответственность на себя, а мелких сошек – Функа, Фрицше, Кальтенбруннера – не могут отпустить!?' На пороге виселицы Геринг хотел быть самым великим. В то же время психиатр описывает его крайне неуравновешенное состояние: 'Настроение то нормальное, то мрачное. То сидит, опершись головой о кулак, то ведет себя, как ребенок, все время стремясь произвести впечатление... Он может изобразить и отменить на своем лице улыбку'.
Геринг говорит, что он преемник Гитлера и поэтому несет ответственность перед немецким народом. Он заявляет, что не боится этой ответственности. Он говорит, что между ним и Гитлером было много разногласий. В конце Гитлер хотел его убить, – что действительно подтверждено другими источниками.
Банальность зла – так описала Ханна Арендт 'убийцу за письменным столом', Эйхманна. Такое же впечатление возникает, когда читаешь записи психиатра по поводу Геринга. В нем нет ничего от вагнеровской 'Гибели богов', просто мелкая суетность, отсутствие мужества: Германн Геринг, когда узнает, что его ждет виселица, примет припрятанную капсулу с ядом.
Альберт Шпеер все время настороже. Простой буржуа, обычно очень разговорчивый, не хочет раскрыть все свои карты психиатру. Но все же избранную им линию защиты выдаст одно его предложение: 'Процесс над военными преступниками необходим'. Шпеера спасет его двойная стратегия: в зале суда он берет на себя ответственность за оружие, но одновременно жестко отрицает свою осведомленность по поводу приказов и исполнения массовых убийств.
Совершенно иначе ведет себя Ялмар Шахт. Он громко удивляется, почему это он, в 1939 г. ушедший из руководства Имперским банком, вообще оказался на скамье подсудимых (а ведь экспроприация имущества евреев велась уже с ноября 1938 г.). Он жалуется на то, что находится уже 10 месяцев в плену у союзников, как до этого тоже 10 месяцев – в плену у Гитлера. Он заявляет, что занимался, якобы, только стабильностью финансов. Так он изображает из себя ничего не знавшего человека, чуть ли не участника сопротивления.
Психиатру он читал лекции о Версальском договоре, экспортных трудностях Германии. Кроме того, он заявлял, что антисемитизм Гитлера никто не воспринимал всерьез. А в правительстве он оставался, чтобы в нем был хоть один честный человек, чтобы контролировать Гитлера. Комментарий психиатра: 'Я невольно улыбнулся. И когда я вскоре после этого покидал камеру, Шахт был холодно вежлив... Он занял позицию возмущенной невинности и искренне негодующего банкира'. И действительно, Шахт был оправдан.
Иначе обстояло дело с Риббентропом, министром иностранных дел при Гитлере, который был повешен 6 октября 1946 г. У него было два лейтмотива, – сообщает психиатр: 'Во-первых, мог ли Гитлер знать о массовых убийствах, и если да, то мог бы он допустить их продолжение? – Нет, считал он, это вряд ли возможно. Ведь Гитлер был такой хороший человек, такой аскет, никогда не ел мяса... Видимо, виноват был Гиммлер, который так часто нарушал приказы Гитлера. И, во-вторых, как этот ужас мог произойти лично с ним?'
Все время разговор возвращался к Гитлеру, сверхсознанию Риббентропа: 'Последние два года Гитлер был болен, на него практически невозможно было влиять, он становился все более жестким антисемитом. Он никогда не говорил, что война проиграна, до апреля 1945 г... К этому времени Риббентроп начал сомневаться, все ли с ним в порядке'. Психиатр наблюдает у Риббентропа беспорядок во всех личных делах. Бывший министр, как казалось психиатру, находился в состоянии аффекта. 'На вопрос, является ли Гитлер причиной войны, он ничего не ответил'.
Одной из самых зловещих фигур был Эрнст Кальтенбруннер, австриец, как и многие сотрудники СС высоких рангов, с 1943 г. возглавлявший Главное управление имперской безопасности. 'Приятные манеры, приятный, тихий голос', – удивленно отмечал психиатр. Кальтенбруннер 'хотел произвести впечатление, что он не был грубым главарем СС и преемником Гитлера, как все его считали'.
И в то же время, 'сдержанность, спокойствие и хорошие манеры говорили о его способности к беззастенчивым, безжалостным действиям, если таковые будут необходимы'. Кальтенбруннер все сваливал на Гиммлера, утверждал, что 'совершенно не виновен' в жестокостях, что никогда никого не убивал. Вместо признания вины психиатр услышал от него все подробности об аппарате государственного террора. СД (от Sicherheitsdienst), Служба безопасности, являлась ядром СС, вела наблюдение за партийными функционерами, а Гиммлер и Гейдрих, якобы, использовали ее информацию для шантажа. Гейдрих, как заявлял Кальтенбруннер, был в сговоре с Борманом, и его постигла роковая судьба. Ведь Гиммлер, якобы, благословил смертельное покушение на Гейдриха. Создается картина гангстерской войны, как в Чикаго.
Вальтер Шелленберг, которому было всего 36 лет, юрист по образованию, был типичным интеллектуалом в рядах СС. Сначала его допрашивали лишь как свидетеля. Любопытен факт, о котором он сообщил: Шелленберг облекал полученную секретную информацию в форму гороскопов, благодаря чему ему удавалось оказывать влияние на Гиммлера, поскольку тот был суеверен и имел слабый характер. В конце войны, как рассказывает Шелленберг, он спасал евреев, норвежцев и датчан, и искал возможность для заключения перемирия. Шелленберг, получивший лишь 6 лет заключения, был единственным, кто, судя по записям, мог как равный с равным вовлечь психиатра в дискуссию. Это была неоднозначная личность, технократ, который смог бы сделать карьеру и при других обстоятельствах.
Эти записи представляют собой одну из важнейших публикаций, когда ли бы появлявшихся о 'Третьем рейхе', – исследование и психограмму банальности зверства.
Источник: ИноСМИ.Ru
