"Теология насха"

Сендеров Валерий Анатольевич — математик, публицист, педагог; выпускник МФТИ (1970). В гуманитарной области выступает со статьями по культурфилософии, истории, социальным наукам. Автор и сотрудник журнала “Посев”; постоянный автор “Нового мира”.

Полумесяц плывёт в запылённом оконном стекле
Над крестами Москвы, как лихая победа Ислама.
И. Бродский

При сегодняшних обсуждениях связанных с Исламом проблем обычно сталкиваются две точки зрения. Безоблачной (“терроризм — не Ислам, террористы не имеют религии”) противостоит умеренно-оптимистическая, она формулируется обычно так: “Хочу обратить внимание на многозначность, возможность поливариантных решений, исходя из самого коранического содержания. Ни один мусульманин никогда не признает, что Коран противоречив или что это не цельное учение. Но на самом деле при решении проблем различные алимы, опираясь на коранические высказывания, отстаивают самые разные точки зрения”.

Этот взгляд на Ислам никак нельзя назвать безосновательным. Если временно отвлечься от теологического единства главной священной книги мусульман, то можно, не слишком упрощая ситуацию, сказать: под обложкой со словом “Коран” есть две разные книги. Первая из них, с текстов которой Коран начинается, призывает к миролюбию, прощению и добру. Эта книга содержит фундаментальные понятия, считающиеся сегодня основой цивилизованного общества: сострадание, честность и доверие в коммерческих отношениях, неподкупность правосудия, — и рассматривает их как основу исламской религиозной этики. Однако эта книга не определяет, за исключением немногих специфических случаев, никаких земных кар, никаких юридических последствий нарушения своих требований.

Особое внимание книга уделяет способу распространения истинной веры. “Зови к пути Господа с мудростью и хорошим увещанием и препирайся с ними тем, что лучше [то есть спорь, используя лучшие, нежели у оппонента, аргументы]! Поистине, Господь твой — Он лучше знает тех, кто сбился с Его дороги, и Он лучше знает идущих прямо!”1 (16: 125). Вот еще одно повеление Пророку: “И скажи: „Истина — от вашего Господа: кто хочет, пусть верует, а кто хочет, пусть не верует”.” (18: 29). И таких стихов в раннем Коране (в Коране мекканского периода) много.

Но неисповедимы пути Всевышнего, и после своего перемещения в Медину Пророк стал получать от Аллаха уже несколько иные указания.

“Воздаяние тех, которые воюют с Аллахом и Его посланником и стараются на земле вызвать нечестие, в том, что они будут убиты или распяты, или будут отсечены у них руки и ноги накрест, или будут они изгнаны из земли. Это для них — позор в ближайшей жизни, а в последней [загробной] для них — великое наказание”2 (5: 33).

Заметим, что понятие нечестия может толковаться, и до сих пор иногда толкуется на практике, весьма широко3.

Ввиду важности этого стиха содержащиеся в нем мысли повторяются и разъясняются в Коране неоднократно. Особое внимание Книга, как и прежде, уделяет способам распространения истинной веры.

“И сражайтесь на пути Аллаха с теми, кто сражается с вами <…> И убивайте их, где встретите, и изгоняйте их оттуда, откуда они изгнали вас: ведь соблазн — хуже, чем убиение <…> И сражайтесь с ними, пока не будет больше искушения, а [вся] религия будет принадлежать Аллаху” (2: 190 — 193).

Применение силы против неверных категорическим образом предписывается мусульманам стихами 5, 12, 13, 29, 36, 73, 123 одного из последних, важнейших откровений Корана — суры под хорошо известным христианскому миру названием “Покаяние” (сура IX).

“А когда кончатся месяцы запретные, то избивайте многобожников, где их найдете, захватывайте их, осаждайте, устраивайте засаду против них во всяком скрытом месте!” (9: 5). Стих же 29 суры “Покаяние” касается уже не многобожников, а “людей Книги” — евреев и христиан: “Сражайтесь с теми, кто не верует в Аллаха и в последний день, не запрещает того, что запретил Аллах и Его Посланник, и не подчиняется религии истины — из тех, которым ниспослано Писание, пока они не дадут откупа своей рукой, будучи униженными”.

Или: “А когда вы встретите тех, которые не уверовали, то — удар мечом по шее; когда же произведете великое избиение их, то укрепляйте узы. Либо милость потом, либо выкуп, пока война не сложит своих нош”. Так предписывают, например, стихи 47: 4, 5. Так что столь распространенные ныне обезглавливания нечестивых — не способ террористического запугивания телезрителей, а теологически узаконенная мера воздействия.

От священной книги невозможно требовать примитивной ясности: постичь высшие, управляющие миром законы при помощи одной лишь нашей логики нельзя. Они гармоничны лишь на недостижимой для нас глубине, на поверхности же всегда будут пребывать и загадочные для нас, не постижимые земным разумом тексты, частичному прояснению их способствует столь развитое в иудейском и христианском богословии искусство толкований. Но при всем этом прямая противоречивость Корана все-таки разительна. Как ее объяснить? Прежде всего как объясняют ее сами мусульманские теологи-специалисты?

Объяснение оказывается весьма простым. Мирная, мекканская проповедь Мухаммеда успеха не имела. Позднее же, перебравшись в Медину, он собрал вокруг себя преданных и по-боевому настроенных соратников. И что не удавалось мирной проповеди, то стало вполне возможным “доказать” с помощью военной силы. Ко времени своей смерти в 632 году Пророк установил мусульманское правление на всей территории Аравии, большинство ее жителей были обращены в Ислам. Десять лет спустя мусульманам были уже подчинены почти все области несторианского и монофизитского христианства. В 717 году исламские воины подходят к Константинополю, тремя годами позже уже обосновавшиеся в Южной Франции арабы получают из Дамаска приказ завоевать Франкское государство… Размах исламской экспансии оказался уникальным, он не имеет аналогов в хорошо изученной европейской и ближневосточной истории последних тысячелетий. И мощным духовным оружием этой экспансии служили “Покаяние” и другие подобные тексты.

Позднее, однако, исламское наступление резко замедлилось, пошло на спад. Различные внутренние и внешние причины способствовали этому, но лишь крестовые походы дали агрессии окончательный окорот. Принято считать эти походы неудавшимися: декларированная их цель — освобождение Гроба Господня — достигнута не была. Но наступление Ислама на крестоносную Европу захлебнулось надолго, на тысячелетие вперед — может, в этом-то и был глубинный, оставшийся неразгаданным смысл таинственных видений Петра Пустынника?

Вернемся к нашей теме. Исторический, “конъюнктурный” смысл крутого изменения тона и приказов Пророка очевиден; но что думают по этому поводу исламские богословы?

Теологические объяснения в мусульманской истории мало чем отличаются от собственно исторических, “приземленных”. Для нашего сознания это несколько странно, оно сформировано дуализмом: горнее и дольнее, Два Града, Церковь и государство, священная история и история земная… Все это если не антитезы, то все-таки почти антитезы — преодолеваемые лишь на божественных, почти недоступных смертным высотах духа; и хоть и не христианское богословие, но вся христианская культура — культура сложных взаимоотношений, культура согласований этих антитез. Мусульманский мир устроен проще, в нем часто трудно заметить грань между священной историей и историей, государством и общиной верующих… Читателя исламской литературы может удивить термин “юрист”, обычно употребляющийся там, где иудеи и христиане говорили бы о мудреце-богослове: с первых веков Ислама именно юристы трактуют Коран — и юридические трактовки, как мы увидим далее, стали в мусульманском мире императивом. Мистическое богословие редко играло здесь роль, сравнимую с его ролью в христианской ойкумене; и невозможно себе представить, что оно могло бы определять (в параллель византийскому Средневековью!) пути и политику империи Аббасидов.

“Все именно так и было,— соглашаются с историками богословы-юристы.— Милостивый Аллах повелел Пророку учить людей добру. А когда они не послушались Его, повелел обращаться с ними по-другому”. В подтверждение этой теологии приводятся вполне ясные слова Мухаммеда: “Нам, Пророкам, поручено говорить с людьми на том уровне, на котором они могут нас понять”. Не хотите по-хорошему, одним словом…

Речь здесь, как видим, идет не о смене милости на гнев, а несколько о другом: об изменении определяющих заповедей и норм поведения. Сама религиозная и нравственная истина оказывается, таким образом, понятием, подчиненным истине главной: делу распространения правой веры. Таким образом, не должно вызывать нашего удивления, что “тексты и практика, относящиеся к <…> периоду пребывания Пророка в Мекке, рассматривались [исламскими юристами] как характерные для переходной стадии развития Ислама и продиктованные тактическими соображениями, а именно, малым числом и относительной слабостью мусульман на этом этапе. Когда же начался массовый переход арабов в Ислам и в Медине было образовано исламское государство, стало ясно, что мусульмане уже достаточно сильны, чтобы распространять свою веру принуждением и подчинять себе врагов исламского государства как внутри, так и вне мусульманской общины”4. Так пишет, вполне солидаризуясь с “необходимостью и логической обоснованностью” подобного подхода к истинам Корана, крупный современный мусульманский мыслитель Абдуллахи Ахмед Ан-Наим.

Резюмируем: теория “двух Исламов” оказывается как будто вполне верна. А раз так, значит, не может вроде бы не быть и сторонников близкой нам по духу мекканской части Корана, к ним и надлежит обращаться в нашем поиске диалога с исламским миром.

Этот представляющийся безошибочным вывод еще усугубляется, если подчеркнуть, что радующие наш слух благородные истины содержатся именно в первых по времени разделах главной священной книги мусульман. Для христианского сознания древность — как события, так и текста священной истории — лучшее ручательство истинности, несомненности. Церковное (православное и католическое) сознание обращается как к не подлежащим критике к решениям соборов полуторатысячелетней давности. В сегодняшнем мире такое сознание нередко представляется архаичным. Но вспомним, что сам “сегодняшний мир” сформирован протестантизмом, то есть теми направлениями в христианстве, которые и деяния начала христианской истории объявили “слишком поздними”, по сравнению с Писанием, для какой-либо авторитетности, слишком человеческими. Протестанты провозгласили возвращение к истокам: к постоянному прямому постижению Библии как к единственному авторитету. Но и этим они не ограничились, естественная логика “возвращения” привела пуритан в XVII веке к постоянному вдохновенному использованию ветхозаветных образов и символов. И это обращение к далекому прошлому священной истории привело четверть тысячелетия спустя к формированию основных черт современного христианского мира.

Таким образом, пиетет перед первым, предшествующим текстом — непременное свойство христианского сознания. И Евангелия, и апостольские послания входят в новозаветный канон. Но какие из этих текстов имеют все-таки большую важность для сознания христианина, какие, в случае сомнений и кажущихся противоречий, он предпочтет? Ответ на этот риторический вопрос очевиден; да и может ли, казалось бы, религиозное сознание дать иной ответ на этот вопрос?

Итак, “хороший”, близкий нам Ислам — первичен, а значит, по-настоящему истинен. Может ли так быть, чтобы он не имел в мусульманском мире горячих и влиятельных приверженцев? Опыт христианства подсказывает радующий нас ответ и на этот вопрос: ведь вся история христианства — история прочтения и интерпретации священных текстов. Бесчисленные трактаты как отцов и учителей Церкви, так и ересиархов посвящены толкованиям — образов, символов, отдельных слов. Разделение Церкви на Православную и Католическую произошло во многом из-за одного слова в Символе Веры, и обе стороны в течение тысячелетия приводили тончайшие текстологические доводы в пользу своей точки зрения на филиокве. Католическая церковь не случайно в течение долгого времени запрещала перевод Библии на национальные языки; но переводы все равно делались, подпольно, тайно, — и вчитывание в каждое слово вело все к новым пониманиям, интерпретациям, ересям. Победившая сторона часто жестоко преследовала своих оппонентов. Но неизбежным оставалось главное: христианские тексты всегда и везде стимулировали творчество, стимулировали личное и многообразное прочтение их. И если представить мысленно, что кто-либо, на любом этапе жизни христианского мира, пожелал вступить с ним в продуктивный диалог,— в любом веке он нашел бы сторонников приемлемой для себя точки зрения, а через них мог бы оказывать опосредованное влияние и на весь христианский мир.

Таковы основания “умеренно-оптимистического” взгляда на христианско-исламский диалог. Основания эти кажутся бесспорными. Однако они отнюдь не являются таковыми.

Все дело в том, что мир Ислама нашел неожиданный для нас способ “согласования” противоречивых священных текстов. Неожиданный, однако же гениально простой, называется он “насх” — отмена, запрет. Последующий текст, в случае явного противоречия его предыдущему, как правило, отменяет предыдущий5.

“Всякий раз, как Мы отменяем стих или заставляем его забыть, Мы приводим лучший, чем он, или похожий на него. Разве ты не знаешь, что Аллах над всякой вещью мощен?” Так говорится в Коране (2: 106).

“Чтобы примирить явные несоответствия, юристы — основатели школ — использовали принцип насха, обеспечивающий целостную и всеобъемлющую систему шариата <…> Так, чтобы оправдать насилие в противовес свободе религиозного выбора и придать юридическую силу стихам, которые санкционируют использование силы против немусульман и мусульман-ренегатов, эти юристы признали, что стихи, требующие свободы выбора и мирного убеждения, отменялись или перекрывались стихами, требующими принуждения и применения силы”,— констатирует Абдуллахи Ахмед Ан-Наим6.

Неужели все настолько просто? Оказывается, не совсем: исламская теология различает два типа отмены, два типа “насха”. С одной стороны, бывает отменен даже сам текст: Пророк отнес некоторые стихи к Корану, а позднее сам уточнил, что их не следует туда относить. Практического значения это сегодня не имеет, поскольку мусульмане не принимают во внимание эти стихи; но это характеризует сам подход. Но есть еще и другой тип насха: стихи остаются частью Корана, но объявляются тем не менее не применимыми ни к чему. И никакого противоречия в этом нет: Аллах милостив, милосерд, мудр, и Он заранее предусматривает, что человечество может стать лучше, а потому и заслужить лучшее, чем ныне, к себе отношение. На сей предмет и остаются в Коране бездействующие пока стихи.

Но не будем задерживаться на теологических тонкостях: для нас существенно то, что широко и охотно транслируемые ныне на христианскую аудиторию “мекканские” стихи давно отменены в качестве нормы поведения мусульманина по отношению к неверным (к “неправильным” мусульманам, впрочем, тоже). Так, упоминавшиеся нами выше стихи 5, 12, 13, 29, 36, 73, 123 суры “Покаяние” (мы уже цитировали некоторые из них), согласно общепринятой в суннитском мире точке зрения, отменяют все предшествовавшие им по времени стихи, содержащие запреты или какие-либо ограничения на применение силы. В частности, стих 5, как считается7, отменяет в качестве источников шариата более ста ранних стихов Корана, в которых давались наставления применять доводы и мирные средства, чтобы убедить неверных принять Ислам. И так оно и должно быть: “Покаяние” — одно из последних, следовательно, “лучших” откровений Корана.

Заметим, что стих 5 появился в контексте наставления Пророку заявить, что по окончании четырехмесячного “периода милосердия” либо же срока договора о мире, который не был нарушен другой стороной, Пророк отказывается от обязательства не нападать — как это считалось благородным и правильным ранее — на неверных.

Можно указать серьезные и глубокие причины того, что исламское богословие пошло именно по такому пути. Идея докосмического предсуществования Писания, появившаяся уже в иудаизме, была отчетливо и окончательно разработана в Исламе: Коран существовал до сотворения мира, и известно, что Мухаммед лишь расшифровал увиденный им в Небе священный свиток. В христианстве Дух пишет “не на скрижалях каменных, но на плотяных скрижалях сердца” — и написанное Духом в сердце побуждает к боговдохновенному, творческому прочтению написанного на скрижали. Но если предвечен не Бог-Слово, а сама скрижаль,— тогда у нее, если можно так выразиться, иной статус. Содержится ли истина в тексте, или же все это одно и то же: Бог — Истина — Текст? Разница весьма существенна. В первом случае истину ищут — в напряженных размышлениях, в бесчисленных “Толкованиях на…”. Во втором — истине-приказу просто подчиняются. (“Ислам” как раз и означает “покорность”, “вручение себя Богу”, и название это исторически оправданно. А попробуйте назвать “покорностью” ветхозаветную историю избранного народа — получится конфуз.) Для подчинения же достаточно лишь установить, какой из приказов адресован именно тебе, какой отдан для исполнения его именно сегодня, — и вот логико-теологическая основа насха уже налицо.

Но не только пиетет к тексту побуждал юристов — основателей шариата — подвергать насху “устаревшие” стихи8. Эта причина соседствовала с более простой и очевидной: придать текстам Корана цельность каким-либо иным способом, по-видимому, просто нельзя. Характерно, что принцип насха как таковой не отрицается в мире Ислама и мыслителями, оппозиционными по отношению к шариату в нынешней его форме.

Есть, впрочем, в исламском мире и альтернативное насху мнение: согласно ему, истины мекканского периода отменены не вполне.

“В сурах мекканского периода есть много разделов, которые призывают мусульман к спокойствию и терпимому отношению к агрессии со стороны неверных. Напротив, суры мединского периода содержат несколько стихов, которые призывают мусульман перейти в наступление против неверных и убивать их везде, где встретишь. Между этими стихами, безусловно, существует противоречие. Создается впечатление, что толкователи [Корана] не смогли примирить их и поэтому признали более ранний стих отмененным более поздним. Но встает вопрос: действительно ли соответствующие стихи мекканского периода отменены?”. Таким вопросом задается известный современный богослов Ахмад Хасан. Он не вполне согласен с принципом насха: различные правила, по Ахмаду Хасану, просто относятся к разным ситуациям. Констатируя, что стихи мекканского периода были открыты тогда, когда мусульмане были слабы и не могли сопротивляться, в то время как мединские стихи, содержащие призыв к джихаду, относятся к периоду, когда силы мусульман существенно укрепились, Ахмад Хасан делает из этого нестандартный вывод. “Если мусульмане, — пишет он, — где-то оказываются в слабом положении, они могут временно (курсив мой. — В. С.) терпеть агрессию немусульман. Но при этом их долг — готовиться к борьбе и стремиться к тому, чтобы стать мощными. Когда же они станут мощными, от них требуется жить в состоянии готовности к борьбе и подрывать власть врагов Ислама”9.

В этом четком умозаключении есть, однако, некоторая доля лукавства. Коран мединского периода вовсе не требует “жить в состоянии готовности” — он, как мы уже видели выше, предписывает несколько иное, именно: “начать наступление на неверных и убивать их везде, где они встретятся”.

Если принять теологумен Ахмада Хасана, то беспрерывные сегодняшние уверения исламских лидеров России: “Коран осуждает терроризм” — ни в коем случае не покажутся незнанием или лукавством. Все значительно благопристойнее: сегодня в России пока еще теологически правильно “терпеть агрессию немусульман” и цитировать именно мекканские стихи.

В своем поведении мусульмане, как и христиане, ориентируются не только на священный текст: священные примеры дает и история, деятельность первых Сподвижников Пророка. Наиболее авторитетен из них Омар, один из главных Сподвижников — “эмир верующих”, первый строитель государства-халифата. Но при рассмотрении правления Омара мы, как и при вглядывании в Коран, сталкиваемся с некоторыми неожиданностями.

Стих 9: 60 Корана четко определяет круг лиц, которых правитель должен субсидировать из общественных фондов; в него входят и те, чьи сердца и преданность должны быть завоеваны мусульманами с помощью материального поощрения. Пророк выделял на это деньги на протяжении всей своей жизни. Однако Омар отказался платить неверным, разъяснив, что раньше мусульмане были слабы и субсидировали их лишь потому, что еще нуждались в их поддержке. И подобный отказ следовать прямым указаниям Корана распространялся Омаром не только на одних неверных. Так, халиф отказался распределить земли, захваченные в Сирии и Ираке, между воинами, хотя они имели на них право в соответствии со стихами священной книги. Недовольным Омар разъяснил, что если он раздаст земли, то государство лишится ресурсов, необходимых ему для дальнейшего развития армии.

Конечно, и в мусульманской, и в христианской истории правители совершали поступки и похуже. Для нас здесь существенно то, что для исламских юристов и богословов поведение одного из главных Сподвижников Пророка — теологически позитивный прецедент. Омар действовал в духе Пророка, в интересах мусульманского мира — а важно, как мы не раз уже видели выше, это, и только это.

Меньше всего хотелось бы обвинять Ислам в каких-либо несовершенствах и пороках, и вовсе не убогая политкорректность не дает сделать это — нет, дело гораздо серьезнее и глубже. Сколько раз нас, европейцев, предупреждали: разные культуры развиваются на разных базовых принципах, они не способны понять друг друга по существу. Можно заучить языки, можно прочесть священные книги иного — тем опаснее будет иллюзия понимания, если ты попытаешься применить к нему, иному, привычные тебе понятия и мерки. И одно из предупреждений прозвучало с потрясшей Европу силой, оно взорвалось над нею восемьдесят лет назад шпенглеровской книгой. Но когда вот — пришло и настало… Кто-то готов поднять руки, другие — взяться за оружие. Но главного — глубины вовсе не сегодняшней, а извечной пропасти — мы по-прежнему видеть не можем и не хотим. Исламский мир являет нам ныне образец ужасающей, сокрушающей гармонии (теория насха — лишь один из ее образцов). И что, собственно, можно ей противопоставить? Ведь никакой диалог невозможен без искусства взаимных возражений, так попробуйте-ка что-либо возразить непробиваемой стене10…

Впрочем, описанная выше стена “насха” имеет, быть может, одно уязвимое место. Насх есть логичное, хитроумное творение рук человеческих — со всею почтительностью объясняют в исламском мире немногие интеллектуалы-оппозиционеры. И во все прошедшие века применять его нужно было именно так, как это и делалось. Но сегодня мир изменился, а насх, в принципе, допускает и отмену мединских сур. И если сегодня применить насх по-новому, что ни принципам Корана, ни исторически сложившемуся подходу к нему нисколько не противоречит, то исламские страны останутся исламскими, однако гармонично впишутся в современный мир… Сторонники такого подхода утверждают, что в Коране заложены возможности не только автоматической замены старой истины на новую. В Мекке Аллах мудро повелел одно, в Медине — другое. Сегодняшние же условия для мусульманского мира опять во многом близки к мекканским…

Такая вот опасная ересь. Увы, иронизировать не хочется: ведь сторонников гуманного Ислама постигают в мусульманских странах жестокие преследования, а подчас и мучительная казнь11.

И самое грустное — постигают справедливо. Описанное выше развитие не требовало много времени, к X веку оно было уже, по сути, завершено. Жесткие, ясные правила и принципы шариата были уже выработаны — и XI век считается в исламской юриспруденции временем “закрытия врат иджтихада” (то есть независимого суждения, толкования). Истина была постигнута, и оставлять во вратах ее хоть щелку не было больше нужды12…

Слабого места в стене на поверку не оказалось.

Так возможен ли все-таки диалог Христианства и Ислама? Христианское мышление, так уж оно устроено, все равно будет искать его. И, быть может, перспективы диалога все-таки не вполне безнадежны. Нарисованная нами выше картина — это все-таки схема, а никакая схема не охватывает все реальное бытие. Есть, для примера, культурный шиитский мир, есть Иран. Эта страна по-настоящему веротерпима13, в ней уважают чужую веру, — а веротерпимость исламского государства стоит много большего, чем холодный западный плюрализм. Быть может (об этом уже разными авторами писалось), пренебрежение Ираном — главная ошибка сегодняшней восточной (“исламонаправленной”) политики западного мира. Странно было бы ждать на этом участке какого-либо понимания со стороны США или — это уж само собой разумеется — какой-либо активности Европы; а вот Россия могла бы и понять ситуацию, и попытаться вступить в серьезный контакт…

Мы отнюдь не претендуем на охват темы. Единственное, чего очень хотелось бы, — это предостеречь от псевдодиалога. От “поиска” на пути наименьшего сопротивления — зато на пути заманчивой ложной “ясности”, когда нам, как сейчас, преподносят давно отмененные благородные истины Корана. Серьезно ли преподносят? — ведает их Аллах… Но мы воспринимаем все с плюралистической серьезностью: значит, и вправду все мировые религии хороши! И поднимаем, как прежде, большой палец: мир-дружба…

Хочется верить, что мир действительно возможен. Но основой его будет вовсе не “общность авраамических религий”. Именно религиозная общность, при незначительных на внешний взгляд разногласиях по поводу ее положений, и была всегда и всюду причиной кровопролитнейших войн. Неловко напоминать общеизвестные вещи, о которых почему-то забывают любители красивых фраз. И прочный мир возможен лишь на более первобытной основе.

Есть первозданные понятия, и они предшествуют знанию о Едином Боге в исторической жизни людей. Верность. Гордость. Жертвенность. Честь. Эти понятия в прошлом веке злостно профанировали тоталитарные режимы, противопоставляя их этике иудео-христианства. Но мы должны отбросить профанацию и вернуться к сути.

Мы должны возродить в себе эти понятия. Уважать соперника. Заставить его уважать нас.

Это примитивный, неброский путь. И на нем не будет ни изысканных диалогов, ни блестящих интеллектуальных открытий. А главное — он невероятно сложен. Но никакого другого пути просто нет.

1 Здесь и всюду ниже мы цитируем Коран по переводу И. Ю. Крачковского. Этот перевод “является, по сути, переводом-подстрочником и потому наиболее точен. В настоящее время предпринимаются многочисленные попытки перевести Коран на русский язык. В обороте имеется ряд опубликованных переводов, относительно точности которых идут споры” (Волков В. Коран и Сунна. — “Отечественные записки”, 2003, № 5. Спецвыпуск “Ислам и Россия”). Таковы причины, обусловившие наш выбор перевода академика Крачковского.

2 Кара “позором” отнюдь не отошла в наши дни в прошлое. Так, в одном из сообщений Международной комиссии юристов говорится: “Согласно данным, полученным комиссией от правительства [Судана], за период с 19 августа 1983 г. по 27 марта 1985 г. было совершено 106 отсечений, включая 17 случаев перекрестного отсечения руки и ноги” (“The Return of Democracy in Sudan”, [Geneva, International Commission of Jurists, 1986], pp. 72—73).

3 Так, например, понятие нечестия иногда относят к преступлению против собственности, “грабежу на большой дороге”. По этому поводу см., например: El-Awa Mohamed S. Punishment in Islamic Law. Indianopolis, “American Trust Publications”, 1982, p. 7 и Safwat Safia M. Offences and Penalties in Islamic Law. — “Islamic Quarterly”, vol. 26 (1982), p. 163.

4 Абдуллахи Ахмед Ан-Наим. На пути к исламской реформации. М., 1999, стр. 178.

5 По поводу насха см., например, помимо цитируемой нами литературы статьи Ю. Тихонравова “Опыт комплементарности” и Р. Хакимова “Путь иджтихада” в “Отечественных записках” (2003, № 5).

6 Абдуллахи Ахмед Ан-Наим. Указ. соч., стр. 62.

7 См., например: Ahmad Hasan. The Early Development of Islamic Jurisprudence. Islamabad, Islamic Research Institute, 1970, p. 67—68.

8 В этой деятельности юристы опирались на хадисы — рассказы о словах и делах Пророка, в которых те или иные стихи и объявлялись отмененными или отменяющими. Делом средневековых хадисоведов было — разобраться, какие хадисы истинные, а какие поддельные, ложные. Эта работа была в основном завершена к IX веку.

9 Ahmad Hasan. The Early Development of Islamic Jurisprudence, p. 78—79.

10 Резонно, впрочем, задаться вопросом: так ли уж существенна “стена насха” для миллионов верующих мусульман? Тем более, что Коран, по причинам скорее историческим, нежели теологическим, составлен не по хронологическому признаку и мекканские суры в нем перемежаются с мединскими. Так неужели любой правоверный станет выискивать в нем “правильные” суры?

Конечно нет. Более того: по естественному закону сердца любой человек лучше воспринимает строки, зовущие к милосердию и добру. Быть может, такой “естественный отбор” усваиваемых строк и был одной из причин многовекового мирного сожительства мусульман и христиан в России.

Но сегодня встали новые, невиданные ранее проблемы, мусульмане, особенно молодежь, задаются новыми “проклятыми вопросами”. И вот тут-то доброхоты и советчики оказываются наготове, они не заставляют себя ждать. Увы, гуманисты ничего в конечном счете не могут им противопоставить: доброхоты не только технически и финансово, но и теологически безупречно оснащены…

11 Махмуд Мохамед Таха и Абдуллахи Ахмед Ан-Наим — наиболее известные сторонники и проповедники гуманизации насха. Первый из них казнен в Судане в 1985 году, второй, его ученик, живет в эмиграции в США.

12 По этому поводу см., например. Coulson Noel. A History of Islamic Law. Edinburgh, Edinburgh University Press, 1964, p. 80—81 и Schacht Joseph. An Introduction to Islamic Law. Oxford, “Clarendon Press”, 1964, p. 69. Впрочем, последняя авторитетная попытка восстановить иджтихад в правах и приоткрыть “врата” была предпринята богословом-правоведом Ибн Таймийа несколько позднее, в начале XIV века (парадоксальным для нашего сознания образом Ибн Таймийа был одновременно категорическим противником какого-либо новаторства). Несмотря на огромный авторитет этого ученого, попытка его оказалась безуспешной. О сегодняшних же сторонниках модернизации насха мы упоминаем лишь для полноты изложения. Объективно, независимо от личных пожеланий сегодняшних мусульманских гуманистов-интеллектуалов их деятельность оказывается маскировочной, затушевывающей положение в реальном исламском мире. “Идеи, изложенные в этой книге, были выработаны мной во время преподавания исламского права в Школе правоведения Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. Я благодарен за предоставление мне такой возможности, а также студентам и коллегам, помогавшим в выработке этих идей”. Так пишет в предисловии к своей книге американский профессор А. Ан-Наим. Нетрудно понять, какова ценность таких идей с точки зрения сегодняшнего исламского мира.

13 Отметим, однако, что веротерпимость в исламском государстве не сочетается, и не может сочетаться, с равенством религий перед законом. Согласно Корану, немусульмане в лучшем случае — “покровительствуемые”, дающие “откуп своей рукой, будучи униженными”. Принимающим покровительство Ислама дозволяется исповедовать свою веру, сохранять в собственности храмы, храмовые земли, места паломничества и проч., внутреннее регулирование жизни их общин находится в ведении собственных духовных лидеров, которые одновременно и представляют общины перед мусульманскими властями. “Нельзя сказать, что их религия разрешается, потому что как может быть разрешено нечестие? Ей просто не мешают”, — пишет о “людях Книги” авторитетный комментатор Корана (‘Istor…a tфu ’ellhnikoЪ њqnouj. Aq”nai, tom I, cтр. 40. Цит. по кн.: Экономцев И., прот. Православие, Византия, Россия. Сб. статей. Paris, “YMKA-Press”, 1989, стр. 266). Эти принципы, гуманные и дискриминационные одновременно, соблюдаются в исламском мире далеко не всегда. В Иране они соблюдаются.