"Я консерватор до мозга костей"

— Майя Александровна, представляясь в журнале "Знамя", Вы очертили треугольник, известный из старинной немецкой поговорки о женском уделе – три "К": киндер, кюхе, кирхе. В этом, да и вообще в том, как Вы пишете о себе и своем творчестве, сквозит не только Ваша замечательная  самоирония – понятно, что на самом-то деле человек пишущий уже в силу самого этого свойства не ограничен подобными пределами – но, прежде всего,  любовь к своей семье и к церкви… Вот на тему церкви и хочется поговорить. Недавно вышел Ваш сборник "Современный патерик", и скоро выйдет его второе издание. Здесь самые разные вещи на церковную тему – серьезные и ироничные, лирические и  пародийные... Все без исключения, на мой взгляд, добрые и очень осмысленные, в них, словно в разных гранях, преломляется личный опыт церковной жизни, наблюдения и переживания…   Рискну задать Вам для начала такой вопрос: не могли бы Вы вкратце, в пределах допустимого для Вас поделиться тем, как Вы нашли для себя церковь?

–        Это такой серьезный вопрос, никто никогда мне его не задавал.  Очень личный. Но попробую… Лет до 15-ти я жила себе весело и как-то очень наполнено — пописывала стихи, рассказы, ходила на литературный кружок, с удовольствием занималась математикой, спортом, попутно все время кого-нибудь напряженно любила, то учительницу, то тренера, то мальчика из класса — и даже грусть была мне в радость, она разнообразила палитру.  Как вдруг в десятом классе эта полнота жизни схлынула. Напрочь. Обнажился пустынный брег. Все любови себя исчерпали, стихи больше не писались. Душу залила такая  безысходность и пустота. Я буквально почувствовала себя мертвой. "Как тяжело ходить среди людей и притворяться не погибшим" — Блок писал это исходя из совсем иного опыта  и о другом, но мне казалось – ну, точно про меня! Эта муторная беготня по репетиторам, занятия днями и ночами – надо же было поступить в университет! – невыносимые отношения с самыми разными людьми, разрывы, соединения, какие-то неприкаянные вечеринки с девчонками — в общем, пустота и сиротство. Я понимала, меня спасет только вера. Это не позднейшая проекция, это задокументировано – есть в дневниках тех лет такая фраза, слово в слово: "меня спасет только вера". Но как было ее обрести? Я не знала. Евангелие я попробовала читать, не смогла, заскучала. Слушала Бориса Христова, зашла разок-другой в церковь – ну, здорово, конечно, красиво, но какое-то все чужое, насупленные бабуськи, священники стремительно проносятся мимо… Правда среди моих знакомых было два верующих человека и оба что-то важное мне говорили, вели, подводили. И все же черту, отделяющую безверие от веры, я переступить не могла,  пока один из этих верующих друзей, мой одноклассник, не сказал мне: "Понимаешь, это надо просто почувствовать". В смысле присутствие Божие. Знаете, вовремя сказанное слово может перевернуть жизнь. Я хотя бы поняла, в каком направлении надо искать – в области чувств. И вскоре это чувство пришло, ощущение, что Господь меня видит. Такое тихое прикосновение к сердцу. На следующий день после этой встречи с Богом (уж простите за пафос), я проснулась с ужасом: а вдруг это чувство ушло и я опять не верующая? Но оно не ушло. На следующий день не ушло тоже. И я поняла, что это навсегда.

—    А как Вы начали писать на церковную тему?

—    Сначала мне было не до того —  начав ходить в церковь уже осознанно, поступив-таки в университет и крестившись, купив молитвослов, посещая службы, я испытывала одно только блаженство, свет и беспредельное счастье, что я не одна, что мне понятно, куда стремиться, и впереди погружение в это чудное море нового опыта и возможностей – молитва, батюшки, исповедь, очищение от страстей, духовная жизнь. Короче, обычный неофитский романтизм, подпитываемый вполне реальной благодатью, которая посещает многих новоначальных. Потом пришло отрезвление: выяснилось, что мои возможности не только не бесконечны, но и очень ограниченны, что очищение от страстей – это кровь и пот, причем никто не гарантирует тебе результата. И еще — что в церкви служат не ангелы, а люди. Именно тогда, а это было десять с лишним лет назад, я написала первые истории "Патерика" – о современных монахах, истории, слегка и, кажется, довольно невинно модернизирующие каноническую патериковую традицию. Это была попытка освоения открывшейся мне новой реальности – современной церкви, непохожей на древнюю — средствами современного языка. Получились эти первые отрывочки (опубликованные тогда же, в "Литгазете"), по-моему, достаточно светлыми, беззлобными, их 20-летний автор все еще был полон надежд.

—    Вы эти надежды утратили?

—    Годы шли,  церковь окончательно вышла из подполья, расправила плечи, число верующих в России множилось в геометрической прогрессии, приходов тоже становилось все больше, они обрастали разветвленными инфраструктурами. Чтобы обслуживать их понадобились рабочие руки: в 1990-е годы многие верующие миряне начали устраиваться на работу при храме – в приходские гимназии, в воскресные школы, в приходское издательство, на кухню… Вскоре стало очевидно, вся эта прихрамовая жизнь оформляется в некую субкультуру – со своими неписаными законами, правилами, ритуалами. Сформировалась особая православная среда, которой семьдесят лет в этой стране практически не существовало. Среда же — душна по определению, просто потому что в замкнутом, набитом помещении людьми всегда трудно дышать. Всем тесно, жарко, но выйти страшно, тут ты вроде бы среде своих, а там холодный мир. Да и отпустят ли? Спросите издателя, он скажет, что задыхается от издательской тусовки, спросите художника, он скажет, как его утомил его артистический круг – это нормально уставать от своего круга. Православная среда – не исключение. И чем больше я соприкасалась с братьями и сестрами по вере – а я некоторое время работала в разных церковных структурах – так вот, чем больше соприкасалась, тем душнее мне становилось. Не от церкви, не от служб, не от таинств – именно от православной среды, ее лексики, ее интонаций, придыханий, системы оценок, ее суеверий и предрассудков. Чтобы преодолеть ощущение духоты, я и взялась за продолжение "Патерика", который собственно эту субкультуру и описывает.

—    Преодолели?

—    Не до конца…

—    Что-нибудь из недавно вышедших книг на церковную тему Вам запомнилось?

—    Лучшая православная книга, которую я прочитала за последнее время, называется "Последний старец" – это подробная биография отца Павла Груздева, умершего восемь лет назад. Последний ли он старец, не знаю – надеюсь, нет – но все в нем поражает до немоты. Оставим за скобками его праведную жизнь, его страдания, то, что, сидя в лагере, он спас от голодной смерти десятки людей. В отце Павле было и другое — не помню, чтобы я так хохотала, читая церковную книжку. Как он шутил! Это был,  что называется, простонародный, грубоватый, матерчатый такой на ощупь юмор. Не в бровь, а в глаз, и очень смешно. Вот просят его путешественники благословить в плавание их катер и помолиться, чтобы они не утонули. Отец Павел катер благословляет и добавляет: "Не бойтесь, ребята, г… не тонет". Тут всё! И обличение, и шутка, и бесконечная доброта. Я видела отца Павла незадолго до смерти, ему было 85 лет, он еле ходил,  крошечными шажками, поддерживаемый с двух сторон, он ничего не видел, совершенно ослеп, но он пел за столом песни, сыпал прибаутками, и опять-таки шутил.

—     У Вас, кстати, тоже замечательное чувство юмора и, что не менее замечательно, нет табу на его использование в церковной теме. А Ваше "Назидательное чтение для воскресной школы" – блестящая пародия на плохую миссию и проповедь, какой  сейчас, увы, немало.  Но такая уж вещь юмор – люди   воспринимают его очень по-разному. Вот прочитает кто-нибудь:  "Один батюшка был людоедом…" – и побежит сломя голову на  пикет с протестом против возведения хулы на Святую Церковь. К тому же за некоторыми Вашими персонажами угадываются некоторые реальные люди (да что там угадывать – даже  многие из этих имен не изменены), причем иногда это буквально культовые фигуры,  неприкосновенные для множества почитателей  персоны…

—    С людоедом все очень просто. Я же ничего не придумала, в "Патерике" вообще немало таких "ходячих сюжетов", баек, циркулирующих в церковной среде. История о батюшке-людоеде не более, чем развитие известного церковного анекдота о том, как митрополита Филарета (Дроздова) спросили, что можно есть в Великий пост. Он ответил: "Все, кроме людей". Это шутка. Поучительная, конечно, но все равно шутка, к тому же не моя, а канонизированного церковью святителя. Что касается культовых фигур, то их не стоит отождествлять с реальными людьми. В "Современном патерике" действительно появляются отец Николай Гурьянов, отец Павел Троицкий, тот же отец Павел Груздев, отец Александр Мень, отец Иоанн Крестьянкин. Но это вовсе не значит, что все истории про них документальные. "Патерик" – художественное произведение. Это художественная литература, это не "картинки с натуры". Странно было бы упрекать Пушкина в том, что он недостоверно изобразил Бориса Годунова, или обвинять Шекспира за неточный портрет Генриха V-го. Вступая в пространство искусства, историческая личность превращается в литературного героя. У героя может быть реальный прототип, но буквальное сходство между ним и прототипом вовсе не обязательно. Это азбучные истины, которые проходят в школе на уроках литературы, я их повторяю только оттого, что литературу у нас в школах преподают в основном плохо. Так вот, и в "Патерике" у некоторых героев были прототипы, но часто в процессе работы связь между тем, с кого списывался портрет, и самим портретом терялась, исчезало даже отдаленное сходство. 

—    Так какая же все-таки  реакция на Ваши произведения в церковной  среде?

—    Церковная среда разделилась на два лагеря: сердитый и дружественный. Не знаю, кого больше бояться. Со мной спешат соединиться беспокойные души, жаждущие реформирования, обновления церковных традиций, едва ли не взрыва, подозревая во мне церковную революционерку, а я ведь консерватор до мозга костей. Не очень образованный консерватор – возможно, поэтому мне нравится все так, как есть. 

—    А в чем Вас обвиняют оппоненты?

—    Один из самых частых упреков такой: "Патериком" я  выношу сор из избы и соблазняю малых сих, то есть  людей нецерковных. Но вот как раз за малых-то бояться не надо. Не надо считать других дураками, нецерковные люди ничуть не глупей и не хуже людей церковных, нужно ли это объяснять? Они поймут, да и уже поняли все правильно и адекватно. Знаете, самые доброжелательные и проницательные отзывы о книге я слышала именно от людей далеких от церкви. Они не варятся в этом котле и видят больше. Не знаю пока никого, кого "Патерик" отвратил бы от церкви, а вот случаев обратных у меня в памяти несколько,  но в конце концов не в них дело, а в том, что на воре шапка горит. Кто громче всех возмущается? Тот, кто испытывает личную обиду,  кто узнал себя в персонажах "Патерика", но не захотел смеяться над собой и надулся. Причем я совсем не чувствую себя стоящим на возвышении трибуном, ниспровергателем и обличителем, я тоже там, с теми, над кем смеются, потому что сама вхожу в этот православный круг, в эту среду. Сплошная самоирония, как Вы заметили.

—    Да,  этой сопричастностью Ваш юмор разительно отличается, скажем, от сатиры раннего Ярослава Гашека, который мне волей-неволей вспоминается при чтении иных мест  "Патерика"   -  местами явно перекликающиеся сюжеты, тоже  из церковных реалий, которые он видел в своей стране и в свое время. Но он, в духе своей эпохи,  смотрел на церковь враждебно, как на нечто отжившее и нелепое, смаковал эти нелепости и в итоге, как известно,  пошел воевать за "светлое коммунистическое "завтра". Упреков же в Ваш адрес я не понимаю примерно по тем же причинам, что и Вы.

—    И все-таки даже упрек, даже ругань свидетельствует о неравнодушии, о том, что проблема отношений с церковью у многих больная. Это намного лучше равнодушия,  теплохладности. Пусть лучше орут, чем молчат.

—    Вы признаётесь в любви к церкви, но говорите о ее болезнях и катастрофах. В чем они, по-вашему?

—    Об этом и написан "Современный патерик" и перечислять их снова и снова мне просто тяжело. К тому же они очевидны. Церковь живет не в безвоздушном пространстве, и происходящее в обществе немедленно отражается и в ее жизни. В обществе тает любовь, счастливая семья становится исключением, дети, почитающие родителей – редкостью, то же происходит и в церкви. Любовь оскудевает и в христианских семьях, и в приходах, в общинах: представить себе, например, чтобы приход любил своего батюшку не как отданную ему в распоряжение вещь под названием "жилетка", в которую можно плакаться сутками, а как такого же, как они человека (возможно, более доброго, сильного, духовного), кажется, просто немыслимо. Общество все  больше подпадает под власть денег, вот и священству приходится овладевать основами менеджмента и коммерции — часто в ущерб своему пастырскому призванию.

—    Что ж, можно только согласиться с тем, что корень всех церковных  бед -  оскудение любви. Согласие в этом главном – залог взаимопонимания между всеми нами, кем  бы мы ни являлись в церкви:  священниками или "мирянами", консерваторами или  новаторами и т.д.  Писателями или читателями, к слову,   тоже...  А видите ли Вы какие-то выходы из сложившейся ситуации?

—    Выход  из всех болезней простой – отправиться к врачу, мужественно выслушать диагноз, пропить назначенный курс. Перевести эту ситуацию на язык церковных понятий совсем не сложно, причем врачам не помешает сходить на прием друг к другу или к самим себе, в соответствии с призывом "Врачу, исцелися сам!". Важно, чтобы каждый лично совершил этот шаг – начал исцеляться от собственных болезней, не церковь, не священников пытался лечить от их недугов, а себя – от своих. Только так выздоровеет и все тело.

—    "Патерика-2" не планируете?

-         Хорошенького понемножку. Очень хочу отдохнуть от церковной темы, проблем, но удастся ли, не знаю. Ко мне же теперь многие стали подходить и рассказывать – а вот тебе еще, для твоего "Патерика", отличная история! Только записывай. Так что иногда все-таки что-то по-прежнему записываю. И чувствую: кажется, я здорово влипла, коготок увяз. Но ведь церковь – это, хотя и лучшая часть, однако, только часть дарованного нам мира, существует еще столько всего на белом свете: музыка, деревья, горы, пустыни, картины прекрасные, науки, живущие на других концах земли прекрасные люди, младенцы, которые ничего о православии не знают, но которые любимы не меньше, чем мы – в общем мир так разнообразен и так велик! Успеть бы и это тоже увидеть по-настоящему, об этом тоже написать. Спасибо Вам за эту встречу.

-         И Вам спасибо за интервью.