"К Христу не волокут в наручниках"

Иногда кажется, что против сектантов ополчилась едва ли не вся Россия, от средней руки кандидатов философии до важных государственных чиновников. У всех у них ужасное мнение о сектантах: изверги, насильники, извращенцы. Ударил по сектам даже Аналитический центр коммунистов, партии, всегда боровшейся с "опиумом для народа" и беспощадно каравшей священнослужителей. Нынче ситуация изменилась, и Аналитический центр глядит на нее по-большевистски широко, указывая, что дело не в опиуме как таковом, а в том, что он у сектантов другого сорта – не тот, который вот уже тысячу лет с пользой для здоровья потребляют русские люди. Отсюда (цитирую): "подрыв духовных основ русского народа".

Коли возник такого рода социальный заказ, не замедлили появиться и его исполнители. Сколько сейчас на Руси антисектантов разного сорта, сказать не может никто. Замечательно их умение возбуждать общественную истерику без всяких к тому внятных оснований. Как привидением в ночи, они пугают обывателей словцом "секта": то и дело общество с ужасом узнает о подлом обычае сектантов присваивать чужое добро, об их склонности к изнасилованиям и тяге к убийствам. Ну и, само собой, об их леденящем кровь замысле государственного переворота для захвата власти в России.

Между тем, во всем этом нет ни единого слова правды. Ни единого факта, ни единого свидетельства, ни одного уголовного дела – лишь убогий и злобный вымысел. Его востребованность – еще одно свидетельство трагического перекоса нашей исторической судьбы.

Так последовательно и жестоко церковь и государство рука об руку веками старались вытравить из народной души склонность к религиозному инакомыслию, будто важнее заботы Россия не знала. Какие силы брошены были против староверов и сектантов! Две власти – светская и духовная – выпалывали этот чертополох из православной земли огнем и мечом, армией и полицией, ссылкой и каторгой. Но вся эта кровавая работа, в течение столетий нравственно истощавшая Россию, оказалась совершенно бесплодной В начале двадцатого века в стране насчитывалось от 20 до 35 миллионов раскольников – людей, порвавших с государственным православием и принадлежавших к старообрядчеству или к какой-либо из "сект".

Ни одно государство, даже СССР, не могло истребить в человеке стремления к Богу. Возможно, человек и появляется на свет главным образом для того, чтобы обрести истину. Этот поиск в иных случаях может принимать непривычные формы, и мышление, подавленное грузом общепринятых мнений, не в состоянии постичь то высочайшее духовное напряжение, с каким в России всегда искали и смысл жизни, и личное спасение. Любую цену подчас готов заплатить алчущий странник за ключи от рая.

Но вот что странно. Мы немало знаем про борьбу с духовным поиском в империи царской, про почти трехсотлетнее преследование староверов, расколовшее прежде единый народ надвое, на гонимых и гонителей, про суды над баптистами, про ссылку духоборов и стремление власти наперекор их религиозным убеждениям навязать им солдатчину, когда в их защиту выступил Лев Толстой – и очень смутно представляем, как это было в империи советской.

Между тем, для уроков нравственного, если желаете, сектоведения история отношений советской власти с иначе верующим народом представляет немалый интерес. Громя "тихоновскую" церковь, уничтожая "попов" (как учил Владимир Ильич, в возможно больших количествах), разоряя храмы и монастыри, большевики не могли спустить каким-нибудь толстовцам их сознательного непротивления и отказа сражаться в рядах Красной Армии за счастье человечества. Отказников ставили к стенке. В одном архиве мне выпало горькое счастье прочитать предсмертные письма этих мучеников. "Когда Христа вели на смерть, то Он говорил: Отче! прости им, ибо они не знают, что делают; так и я, что хотят, то пущай со мной и делают, а я прощу им и буду терпеть за имя Христово", – так за несколько часов до казни написал девятнадцатилетний крестьянский сын С. Драгуновский, расстрелянный 24 декабря 1919 г. за отказ от военной службы по религиозным убеждениям.

В большевистской верхушке в то же время нашлись люди (В.Д. Бонч-Бруевич прежде всего), попытавшиеся соблазнить партийных вождей заманчивыми картинами участия миллионов сектантов разного толка в строительстве коммунистического общества. Резон, похоже, был. Преследуемый в прошлом властью и церковью, сектант, обретя дарованную ему свободу совести, засучит рукава и в несколько лет устроит в советской России десятки, сотни образцовых сельских коммун. Непьющий, честный, трудолюбивый народ – да он горы свернет! От имени власти был даже брошен клич ко всем покинувшим царскую Россию сектантам: возвращайтесь!

И верили. И возвращались. И трудились, не покладая рук, подчас на бросовых землях, превращая их в процветающие хозяйства – молокане и новоизраильтяне на Северном Кавказе, в Сальских степях, меннониты в Крыму, Омской области, Минусинске, Армавире, духоборы на Дону, трезвенники под Москвой, в Коломенском уезде. Бывший студент Московской духовной академии, ставший убежденным толстовцем, в советское время – инструктор сельскохозяйственных коммун Наркомзема Иван Трегубое не уставал убеждать свое начальство, что "коммунизм гораздо успешнее и прочнее насаждается сектантскими коммунами, чем советскими коммунами". Но власть и московская, и местная звериным своим нутром безошибочно чуяла, из какого источника черпают сектанты творческую силу и кто помогает им одолевать тяготы освоения новых земель и матереющую день ото дня советскую бюрократию. Сектантский Христос вызывал у большевиков такую же ненависть, как и православный. Хозяйственные же успехи общин и крепкий быт трезвенников или молокан пробуждали первородный революционный инстинкт: отнять и поделить. В Минусинске и Крыму у сектантов принялись отбирать землю, писать о них в газетах всякие гадости (наподобие нынешних), объявлять скрытыми врагами рабоче-крестьянского государства. В Сальских степях стали душить хозяйства молокан. Двадцать два построенных ими в короткие сроки завода, производящих десятки тысяч пудов отменного масла и русско-швейцарского сыра, стада породистого и продуктивного скота, ухоженные пастбища – все рушилось. "Если вы, – отчаявшись, писали молокане в правительство, – не можете признать наши общины полезными для социалистического строительства и дать им полную свободу в делах веры и общественного богомоления, то разрешите нам вернуться на старое местожительство". До возвращения на Родину они жили в Турции. Теперь Турция снова звала их к себе – русских людей, христиан, великих тружеников и примерных граждан.

Назад, в Уругвай, просилась и община "Нового Израиля". При царе, спасаясь от произвола светских и церковных властей, новоизраильтяне по примеру духоборов решили уехать в Америку. Так они оказались в Уругвае – триста семейств, полторы тысячи едоков со скудным скарбом: почти голые люди на совершенно голой земле. Тринадцать лет спустя, пустившись в обратный путь, они оставляли у себя за спиной двадцать тысяч гектаров ухоженных полей и пастбищ, табуны лошадей, стада крупного рогатого скота, десятки тракторов, молотилок, сеялок, автомобилей, два парохода и много всякого иного добра. В России они получили землю в шестидесяти верстах от железной дороги – и в поте лица принялись обустраивать доставшуюся им для новой жизни степь. За три года тяжелейшего труда без всяких Давыдовых и Нагульновых они подняли здешнюю целину и заложили прочные основы высокодоходного хозяйства. Но тут новые, уже советские власти взялись вешать на новоизраильтян всех собак, изображая их кулаками и контрреволюционерами. Самые справедливые в мире суды выносили пока еще довольно мягкие приговоры, но зато лишали проповедников избирательных прав. К двуединому классовому врагу, поп и кулак, прибавилось третье лицо: сектант.

Дальнейшая судьба молокан, трезвенников, новоизраилыян и прочих обманом завлеченных на Родину сектантов, мне, к сожалению, неведома. Скорее всего – сгинули в тюрьмах, лагерях, на этапах, как погиб в тридцать первом их бескорыстный радетель Иван Трегубов. Запущенная машина с тех пор не останавливалась. Государство выкашивало сектантов на всей территории СССР.

Беда наша в том, что мы всех вокруг хотели бы видеть похожими на себя. Но стричь всех под одну гребенку принято либо в армии, либо в лагере. Свободный человек и должен быть другим, а разнообразие и есть почва, питающая высокую культуру. То, что для правоверных католиков некогда знаменовалось ересью, стало протестантизмом, создавшим великую промышленность и выпестовавшим бесстрашную мысль и большую литературу. Пока стоит Россия, "Житие" опального Аввакума будет потрясающим примером русского слова. Религиозный бунт Льва Николаевича Толстого побудил очень многих задуматься о смысле жизни и поставил на тропу, которая, в конечном счете, привела их к Богу.

Христианское преодоление есть дело творчества, свободы и любви, и к нему ни малейшего отношения не должны иметь ни Государственная Дума с ее политическим своекорыстием, ни казенные ведомства с их стремлением немедля поделить всех и вся на своих и чужих, ни современная инквизиция, в какие бы благородные одежды она ни рядилась. Гибелен путь подавления свободы.

Если гонители религиозного инакомыслия утверждают, что служат православной церкви, то зря. Кому и чему угодно: епископам, которых подчас невозможно отличить от самых оголтелых политиков, политикам, в иные минуты похожих на обезумевших епископов, собственному карману – только не церкви. Хорошо бы всем им помнить, что Иуда тоже послужил священноначалию, заработал и прославился. Если они полагают, что указывают людям дорогу к Христу, то это всего лишь прискорбная ошибка – к Христу не волокут в наручниках...

18.03.2005