Сегодня католический мир скорбит. Ушел духовный лидер человечества, на фоне жизненного пути которого многие, если не все, современные политические руководители и кумиры выглядят едва ли не пигмеями.
Эпизод, приведенный ниже, документален, изложенные факты без труда могут подтвердить свидетели, ныне здравствующие в Москве или Бог весть где.
...В начале 70-х годов в Московском университете существовала программа, по которой студентов старших курсов отправляли на "производственную практику" в Европу, в дружеские социалистические страны. Наверное, за всем этим скрывался глубокий смысл: укрепление дружбы народов или что-то такое. Но, как бы то ни было, избранным счастливчикам улыбалась возможность провести пару недель в хорошем месте.
Выбор этих счастливчиков проходил непросто. Сначала надо было проявить инициативу и с помощью некой интриги заявить о себе и своих намерениях, потом комсомольские органы всех уровней при закрытых дверях рассматривали кандидатуры, далее включались партийные органы вплоть до парткома МГУ. Дело обрастало характеристиками и многочисленными подписями начальства, подтверждавшими, что ты достоин великой чести представлять молодежь МГУ в зарубежной стране и не совершишь там какого-нибудь непотребства, особенно политического. В финале к делу подключалась еще одна организация (надо думать, самая главная) под невинным названием "Студенческий комитет МГУ", состоявшая "просто" из студентов и аспирантов университета, наделенных, впрочем, какими-то особыми полномочиями. Тебя вызывали на собеседование с полномочными представителями молодежи и засыпали вопросами о политической ситуации в мире и в той стране, куда ты намеревался отправиться.
Так случилось и со мной. Можно сказать, случайно я узнал, что на нашем курсе сбивают группу для поездки в Польшу и что все сроки оформления прошли и уже поздно – списки составлены и т.д. Так всегда говорят. Короче, я как-то протиснулся в "польский список". На последнем этапе всю нашу группу вызвал председатель Студенческого комитета МГУ Мошкин (до сих пор не знаю, по каким причинам помню его фамилию). После допроса всей группы отъезжающих наступила и моя очередь, я был последним. С виду Мошкин был аспирантского возраста, со слегка спитым комсомольским лицом. От усталости и бессмысленности того, чем он занимался, Мошкин не контролировал свой взгляд, и его глаза плавали, ни на чем и ни на ком не фиксируясь. Перелистав мое "выездное дело", он задумался, вернее, отключился и потом изрек: "А какой вопрос ты хотел бы, чтобы я тебе задал?" Это было нарушение правил игры. "Извините, вы задаете, а я – отвечаю. По-другому я не могу", – заявил я, удивляясь самому себе и своей наглости. Но на самодопрос я был явно неспособен ни при каких обстоятельствах. Мошкин брезгливо поморщился: "Уходи". Тем селекция у врат рая и завершилась. Меня пропустили.
Так я впервые поехал в Польшу.
На каком-то этапе наша группа оказалась в Кракове. В те годы, а именно в 1973-м, этот город был мрачноват. Закопченные серые фасады домов создавали впечатление однородной каменной массы, впрочем весьма монументальной и отмеченной бесспорной архитектурной целостностью. Побывав в Кракове несколько лет назад, я увидел совсем иную картину. Город расцветился самыми разными красками, бурной торговлей и бесконечным числом кафе под открытым небом. Теперь в Кракове "все как у людей". Так сказать, среднеевропейский стиль. Но начисто ушла прежняя значительность и философская отстраненность от суеты сует этого мира. Наверное, самим жителям города его нынешнее состояние нравится больше.
Традиционное место посещения в Кракове – Вавель. Его не избежать никому. Это исторический холм (наподобие московского Кремля, но не по масштабности, а по смыслу), возвышающийся в самом центре города. Здесь королевский замок, известнейший памятник ренессансной архитектуры, он же – вместилище замечательных коллекций искусства, а также кафедральный собор Святых Станислава и Вацлава.
Пока наша группа под монотонный комментарий экскурсовода, отмеченный заученными интонационными оборотами, рассматривала в соборе гробницы польских королей и захоронение сердца маршала Пилсудского – именно "сердца", ибо все остальное покоится где-то в другом месте (как это странно между тем!), – я, как страстный фотограф-любитель, тихо отделился от группы и вышел на свет Божий, дабы успеть сделать снимки общего плана соборной площади.
Снаружи явно происходило что-то неординарное.
По крутой и неблизкой дороге, ведшей из города к замку на холме, спеша полубежали люди. Площадь на глазах наполнялась толпой, полиция (или милиция – не помню) живой цепью оттесняла ее от паперти собора. Все вокруг были в состоянии ажитации. Короче, намечалось какое-то публичное действо. Может ли быть что-либо более желанное для заезжего фотографа?
Через несколько минут все по той же дороге проследовала кавалькада машин во главе с двумя черными "мерседесами". Автомобили остановились непосредственно у паперти, все дверцы разом распахнулись, и оттуда стали появляться люди в черных сутанах. Милиция (она же полиция) напряглась, лица стражей порядка засуровели.
"Что происходит?" – спросил я на чистом русском у стоявшего рядом со мной поляка. На хорошем русском, но с легким акцентом он ответил: "На Вавель приехал кардинал Круль из Филадельфии. С ним наш краковский кардинал Войтыла. Сегодня вечером будет месса по канонизации Колбе 1".
Черно-красная процессия последовала в собор. Толпа осталась ждать у выхода. Группу московских студентов вежливо выпроводили из храма, и они присоединились ко мне в первом ряду толпы. Фотокамера на боевом взводе застыла в моих руках.
Здесь необходим один комментарий. Дело в том, что советские студенты, даже студенты философского факультета, не вполне точно ориентировались в вопросах истории религии и церкви. Хорошо, что мне, студенту кафедры истории зарубежной философии, читали лекции по истории средневековой философии такие профессора, как В.В.Соколов, Г.Г.Майоров и В.И.Гараджа. Но по другим специализациям такой роскоши не наблюдалось, и студенты часто путали различные направления христианства, полагая, например, что католицизм или протестантизм вовсе даже и не христианство, ибо христиане – это только православные. (Вспоминаю об этом как о курьезе.) Но в любом случае изрядная доза католицизма в виде посещения польских костелов (вполне действующих и наполненных прихожанами, в отличие от православных храмов в советских городах того времени) произвела на членов группы разное воздействие. Одного из наших студентов, Махмата из Таджикистана, буквально корежило каждый раз, когда он должен был вместе с группой идти в очередной костел.
Минут через пятнадцать процессия из людей в черном и двух кардиналов показалась в дверях кафедрального собора и картинно расположилась на ступеньках. Фотографы в сутанах забегали, засуетились, расставляя всех в нужную позицию. Протиснувшись в первый ряд, я стал неистово щелкать затвором своего уже тогда старенького "ФЭДа".
"Есть упоение в бою", – так сказал поэт. В каком-то смысле импровизированная фотосессия и есть бой. Слегка оттеснив милиционера-полицейского, я вышел на прямую дистанцию по отношению к кардиналам. Но вскоре осознал неправильность этого шага. Невидимая сила неласково втащила меня обратно. (Прикосновение власти никогда не спутаешь ни с чем другим – безапелляционность насилия и бессмысленность сопротивления впечатляют.)
Между тем кардинал Круль на правах почетного гостя поднятием руки завершил традиционную фотосессию и неспешно, но решительно направился... ко мне. Войтыла на правах любезного хозяина следовал за ним на полшага сзади. Милиция чудодейственным образом расступилась.
"Друг мой, – обратился ко мне кардинал Круль на английском, – я заметил вас еще на паперти. Судя по всему, вы из Ирландии... (В те годы цветом волос я действительно мог напоминать ирландца, при большом воображении, разумеется.) В вашем лице я хочу благословить наших братьев в Ирландии, сражающихся с несправедливостью и насилием".
Сказав это, кардинал Круль окрестил меня и поднял свою руку для поцелуя. Голова моя машинально полусклонилась, но остатки комсомольского сознания приказали: "Держись, гордый человек". Изловчившись, я поднялся на цыпочках и не слишком ловко пожал ее. Кардинал Круль никак не отреагировал на нарушение процедуры. Самообладание – великая черта всех публичных людей. Тогда уже я решил немного прояснить ситуацию: "Я не из Ирландии, Your Excellency, – смог я вспомнить единственное церемонное обращение, пришедшее мне в голову из "Овода" Войнич, которого я изучал на уроках английского (до сих пор не знаю, ошибся ли я по существу). – Мы здесь с группой студентов из Московского университета".
Мое сообщение должно было сильно удивить Круля. Но этого не произошло. "А где ваши товарищи?" – спросил он. "Вот, вот они", – радостно зашумел я, показывая на моих спутников, включая нашего несчастного Махмата-исламиста. "Как интересно. Хочу с ними познакомиться", – Круль явно не собирался прерывать эту акцию локального общения с населением. Местные фотографы и телеоператоры не теряли времени и брали свое.
Теперь Круль уже не поднимал руку для поцелуя, а вежливо предложил свое рукопожатие студентам. Только когда руку протянула Тонечка из Балахны, Круль на мгновение заколебался, но все же поприветствовал и ее. Дело в том, что Тонечка, добравшись до Польши, немедленно обрушила на свое лицо всю доступную польскую косметику и потому выглядела весьма экстравагантно, сильно напоминая Марию Магдалину в ее ранние годы.
"Вечером приходите на мессу. Мы зарезервируем вам места. Будут служить двенадцать кардиналов. Такое редко случается, – Круль выступал образцом учтивости.
Казалось, на этом эпизод должен был склониться к завершению.
Но здесь со мной что-то произошло. Можно сказать, в меня вселился бес. Но не в таком же окружении, в конце концов! Внутренняя значимость момента и тривиальность происходящего словно взорвали меня изнутри. Надо было что-то сказать значительное, неординарное. Все знания по средневековой философии, столь усердно вложенные в меня вышеозначенными профессорами, мгновенно испарились из моей головы. И я не нашел ничего лучшего, чем изречь ни к селу ни к городу: "В Ирландии мне нравится Ирландская республиканская армия". Никакого отношения к Ирландии я никогда не имел, в проблемах этой страны не разбирался, что было, разумеется, вдвойне справедливо по отношению к ИРА. Зачем я это сказал, для чего – не знаю и сейчас. И здесь в ситуацию резко вмешался кардинал Войтыла, до этого безмолвно стоявший рядом: "Молодой человек, запомните на всю жизнь – насилие неприемлемо ни при каких обстоятельствах. Никогда! Запомнили? Обещайте мне".
Я ничего не пообещал кардиналу Войтыле. Просто промолчал. Впрочем, никакой публичной клятвы и не требовалось. Подобные убеждения приходят только с годами, и тогда они уже утверждаются в человеке навсегда.
Кардинал Войтыла перекрестил меня. И тут же, словно залпы выстрелов, захлопали дверцы "мерседесов". Процессия стремительно покидала Вавель. Толпа медленно рассеивалась.
"А что, старик, тебя ведь их кардинал благословил, – с кривой и многозначительной улыбочкой тут же заявил мне Махмат. – Это, знаешь, по-разному можно понимать".
Действительно, тогда я понимал это однозначно, теперь – совсем по-другому.
Много лет спустя – уже как преподаватель-ассистент МГУ – я стажировался в Университете штата Нью-Йорк в Олбани. Мировые новости, особенно европейские, лишь далеким шумом долетали до меня.
Однажды, окончательно обессилев от чтения книг, я решил передохнуть в холле библиотеки. От нечего делать взяв в руки журнал "Тайм", я увидел на обложке официальный фотопортрет недавно избранного Римского Папы. Впервые в истории -сенсационно! – он был из Польши. Все знали это. Но прежде я не видел его крупного изображения.
"Да не может быть! Это тот самый кардинал из Кракова!" – пронеслось у меня в голове. Сомнения не могло быть. Это был он.
"Обещайте мне".
Обещание храню.
Примечания:
1 Масимилиан Колбе – польский монах, погибший в Освенциме, но ценой своей жизни спасший жизнь другого заключенного. Причислен к лику католических святых в 1970-е годы. Процесс канонизации проходил в течение многих лет.
04.04.2005
Источник: Русский журнал
