"Интервью с Гвидо Клеричетти: "Он был настолько свободным, что мог шутить над самим собой""

Это был Папа, который, к примеру, одевал себе на голову перья краснокожих, или давал фотографировать себя с руками, приставленными к глазам, как бинокль, как это делают дети. Это был Папа, который в Маниле, во время Всемирного дня молодежи, использовал трость, чтобы "дирижировать" этим огромным хором". Чувство юмора Папы высоко ценит сатирик и карикатурист Гвидо Клеричетти (его человечки с глазами в виде крестика нравились также Иоанну Павлу II): "Одна подруга рассказала мне об импровизированной шутке Войтылы в Кракове, во время очередных поездок на родину: группа молодежи стояла поздно вечером под его окном и пела под гитару, и Папа несколько раз выглядывал, чтобы поблагодарить их. В конце концов, он появился в окне с накидкой на голове и сказал измененным голосом: "Папа говорит, что теперь он хочет идти спать". Отличная шутка".

- То есть, ему не чужда была улыбка?

Более того, я бы сказал, что он с удовольствием смеялся. Однажды я видел, как он буквально согнулся пополам от смеха во время выступления клоунов. А его абсолютная простота в подаче себя, без страха показаться смешным, чего так боятся почти все высокопоставленные лица? При всей его авторитетности он был свободным человеком, это главное.

- И все же, речь идет о Папе, склонном к высокой драме – от его театральных дебютов до заявлений о зле в мире в последней книге.

- Я был знаком с драматургами и драматическими актерами, в компании с которыми Папа чувствовал себя прекрасно... Это люди, тонко чувствующие проблемы человека, проблемы человеческого сосуществования.

- Ваш коллега Серра утверждает, что католической сатиры не существует, потому что у нас слишком много непоколебимых истин.

- Я не согласен. Честертон, к примеру, был именно таким: крайне ортодоксальный, и, вместе с тем, превосходный юморист.

- Внесли ли почти 27 лет этого понтификата какой-либо вклад в то, чтобы сделать Церковь более "веселой"?

- Разумеется. Способность Папы переносить несправедливость, скорбь и непонимание – я помню, например, с какой враждебностью его приняли лютеране, а также яростные обвинения сандинистов в Манагуа – позволяли ему со спокойным сердцем шутить с детьми и молодежью. Это спокойствие исходило из внутренней веры, которая позволяла переживать нападки, не теряя достоинства. Как святой Лоренцо, не утративший чувства юмора даже в час мученичества: "Эй, с этой стороны я уже поджарился, поворачивай!".